В тени фемиды

Ежедневник армейского судьи Вермахта обрисовывает провал нацистской Германии глазами одного из ее «несогласных».

Werner Otto Muller-Hill. The True German: The Diary of a World War II Military Judge.
— New York: Palgrave Macmillan, 2013. — 204 p.

В 2011 г. на французском языке вышел ежедневник армейского судьи вермахта по имени Вернер Отто Мюллер-Хилл. Начав вести его в последних числахМарта 1944 и завершив в первых числах Июня 1945 гг., судья вряд ли подозревал, сколь полезными окажутся для историков его записи во время агонии германского фронта. Через год книгу выпустили в Германии, и вдобавок через год перевели на английский (наименование издательства говорит само за себя).

Спустя 70 лет это бытовое описание последних предсмертных месяцев нацистского страны было оценено по преимуществу: хорошие отзывы были взяты от таких изданий как Le Nouvel Observateur, Frankfurter Allgemeine Zeitung, Kolner Stadt-Anzeiger и Stuttgarter Zeitung.

Мюллер-Хилл был человеком ветхой закалки во всех смыслах. Появившийся во Фрайбурге, в семье певицы и инженера, в университете он изучал право. Прошел Первую мировую в качестве армейского судьи; в конце войны кроме того был на Кавказе и в Турции, откуда возвратился в 1919 г. В межвоенный период занималсяадвокатской деятельностью.

Уже в 1940 г. его призвали из резерва, и он снова возвратился к тому, чем занимался в годы Первой мировой.

Какое-то время по окончании начала «Барбароссы» совершил с одной из дивизий в СССР, но публикаторам не удалось установить ее номер. В феврале 1942 г. он возвратился в Страсбург, где и служил до октября 1944 г. в штабе 158-й запасной дивизии.

Казалось бы, армейский судья, твёрдый либо кроме того ожесточённый человек, призванный выполнять неумолимую волю страны… но, со слов самого автора, он гордился, что за судьбу не вынес ни одного решения, что бы стоил кому-то жизни. Многие его сотрудники были фашистами, но он таковым не был. Основное, чем характеризуются записи Мюллер-Хилла, — это его снаружи скрытое недовольство действительностью, отвращение к происходящему, каковые он переживал в себя.

Изо дня в сутки он пишет, какие конкретно агитационные посылы озвучиваются в прессе и по радио, как бодрым голосом освещаются дела на фронте, что все больше приближался к границам Германии. И как окружающие его коллеги, люди в целом хорошие и неглупые, во все это верят.

Чудо-оружие; новые армии, каковые сохраняются в тайне до поры до времени; тайные своевременные замыслы, каковые вот-вот будут осуществлены… Сам же Мюллер-Хилл радовался, что еще способен мыслить самостоятельно и критически, извлекая из пропаганды ту правду, которую пробовали затушевать. Ежедневник, по-видимому, велся в целом для этого, играя роль некого «интеллектуального громоотвода».

Патовая для Рейха обстановка уже сложилась, Восточный фронт скрепляют какими-то неимоверными упрочнениями, но для «широких народа» все подается так, что проигрыши и эти отступления (именуемые «выравниваниями фронта») являются частью замысла. Совершенно верно так же реагирует и население, и чем дальше, тем больше: кроме того зимой-весной 1945 г. часто в личной беседе возможно услышать «Но так как у фюрера совершенно верно имеется замысел, это же все не может быть просто так!».

Информационный шум, доносившийся из радио и газет, которому столь глубоко доверяли его любимые немцы, для автора был невыносим: он систематично спорит с агитационными тезисами в собственном ежедневнике, насмехаясь и издеваясь над их умолчаниями и нелогичностью. Временами неприятная язвительные комментарии и ирония сменяются усталым отчаянием, дескать, всем нам финиш, и он все ближе, и отсрочить никак его не выйдет.

Словосочетание «любимые немцы» было упомянуто выше не просто так: Мюллер-Хилл по своим убеждениям был уверенным германским националистом. Для него ни одна из государств блока Союзников не была альтернативой его родной стране. Если судить по его запискам, он осознавал, что режим, что тянул всех в могилу вместе с собой, было нереально убрать как-то в противном случае, не считая как посредством интервенции.

Притом сама идея о очевидно и неизменно будущей оккупации терзала его.

Хотя поражения собственному стране, ненавидя его начальников за громкие слова (каковые появились безлюдными) и обещания (каковые не выполнялись), он не желал, дабы его Германия, страна, а не режим, проиграла, и дабы немцы гибли. Необычная «консервативная оппозиция».

С таким мировоззрением было неудивительно, что он одобрял попытку покушения на Гитлера 20 июля 1944 г., которая провалилась, по поводу чего он весьма сожалел, написав, что последний шанс перевернуть обстановку с минимальными жертвами потерян. Не смотря на то, что Мюллер-Хилл и писал ранее, что заговор в тех условиях был неосуществим, он совершил ошибку.

Для него германский воин, тот самый пехотинец — это храбрец, что тянет на себе тяжесть двух фронтов. И Мюллер-Хилл кроме того в один из моментов был внутренне согласен на принесение громадных жертв: так, он пишет, что от приграничных районов было бы приемлемо потребовать фактически полного уничтожения, если бы это вело к окончанию войны ценой таковой громадной крови. Но то кровопролитие, что было при фашистах в последний период Второй мировой войны, согласно его точке зрения, не вело ни к чему.

Уже проигранная война затягивалась, в ее глубокую воронку уходили судьбе соотечественников, а управление приобретало еще один сутки для громких реляций в массмедиа. Как-то раз он кроме того перечитал газеты, вышедшие пара месяцев назад. Все тезисы были фальшивыми, что стало причиной в нем негодования и очередную волну гнева.

Под конец записей, весной 1945 г., Мюллер-Хилл в нескольких местах задавал риторические вопросы: ну и как же отечественное управление будет реагировать и комментировать вот эти новости (об очередном отходе, прорыве и т.п.)? — Управление любой раз обнаружило метод растолковать обстановку.

Вернер осознавал, что его ежедневник, что он надежно прятал в тайном месте, в котором он только иногда именовал имена (неизменно с обстоятельством для раскрытия данных), предпочитая псевдонимы, что, как он сказал, он начал для собственного сына, — это всё решение суда сам по себе. В лучшем случае это было бы общее осуждение, застенки и позор; в нехорошем — смерть. Национальную идеологию он осуждал как безответственную и преступную.

В ежедневнике был паузу: было нужно искать сына и жену, покинутых в другом городе, попавшем под бомбежку, после этого переезжать, утратив нажитое. Вернер сознавал, что их чета, с их личным несчастьем, есть только одной из миллионов таких же немцев. И его очень раздражало, что управление страны разрешает себе по радио громкие заявления, в то время, когда несложных граждан союзная авиация «равняет» ковровыми бомбардировками.

По долгу работы Мюллер-Хилл сталкивался с различными людьми, каковые делились с ним знаниями об «окончательном ответе». Данной редкой «остаточной информации» ему хватало: пара раз по тексту он пишет, что за много тысяч убитых в Польше и СССР иудеев немцам нужно будет платить и отвечать, но платить будет не управление (которое сбежит либо покончит жизнь суицидом — к слову, он предсказал последний поступок Гитлера), а народ. Фашизм как мысль, приведшая немцев к проигрышу и краху в войне, будет предан анафеме в послевоенной Германии — это была еще одна из его верных предположений о будущем.

Эта книга позволяет посмотреть на мир глазами не фронтовика, а тыловика, человека, сформировавшегося в рамках ветхой, донацистской культуры, притом очень критически и оппозиционно настроенного. Ежедневник армейского судьи показывает «ежедневную возможность», дает представление о том, какой была повседневная социальная воздух последних месяцев войны в нацистской Германии. Один из редко видящихся взоров с германской стороны.