Vii. проблема личности как таковой. развитие защиты так называемых прав личности и ее конкретных особенностей

Рассмотренные выше прочности правопорядка и начала определённости составляют только формальные условия, нужные для свободного юридического положения личности в общежитии. Но после этого это положение характеризуется своим материальным содержанием: оно возможно лучше либо хуже в зависимости от того, какие конкретно права будут считаться за людской личностью, какие конкретно стороны ее существования оказываются защищенными.

Мы говорили выше о том, что первым показателем юридической самостоятельности личности есть признание ее носительницей субъективных прав. Освобождение личности от полного поглощения ее обществом знаменуется в первую очередь признанием ее независимым субъектом прав, обладательницей дееспособности и правоспособности: именно поэтому она стоит сейчас перед лицом его властей и общества как некая независимая сила, как некая юридическая самоценность.

И чем дальше, тем больше крепнет убеждение, что эта юридическая самоценность неотделима от самого понятия людской личности: рабство уничтожается, а по отношению к свободным устанавливается дееспособности неотчуждаемости нормы и принцип (правоспособности об этих последних делаются нормами juris publici). В случае если в древние времена вероятно было распоряжение самой юридической личностью, вероятны были самопродажа и самозаклад человека, то на данный момент такие распоряжения неосуществимы: юридическое уровень качества субъекта прав неотделимо от физического бытия людской личности.

Но после этого личность растет, и понятие субъекта прав наполняется все более и более широким содержанием; личность получает признания за собой новых и новых прав. Наряду с этим, очевидно, рост ее субъективных прав идет параллельно росту самого ее внутреннего содержания, росту ее заинтересованностей.

Всякое примитивное право есть, само собой разумеется, в этом отношении скудным: бедности внутреннего содержания личности соответствует и бедность субъективных гражданских прав. Но чем потом, тем шире развертываются одно и второе; усложнению в соответствует усложнение внешнее; новые потребности вызывают и новые формы для их удовлетворения.

Но данный неуклонный рост личности имеет две стороны. В общем ходе экономического и культурного развития неизбежно увеличивается неспециализированный уровень требований личности в данной среде: растут самосоз-нание и самооценка среднего, обычного человека, и в соответствии с этим расширяется неспециализированная совокупность субъективных прав; право объективное неизбежно должно поспевать за этим возрастающим неспециализированным самосознанием и давать ему надлежащее удовлетворение.

Рядом с этим на более высоких ступенях развития улучшается сознание самобытности и особности каждой отдельной личности и вместе с тем начинает чувствоваться потребность в праве на эту самобытность, в праве на индивидуальность.

В примитивной жизни данной потребности еще нет. Отдельная личность еще через чур поглощается обществом, она еще слабо дифференцирована от вторых единиц; она еще живет тем же, чем живут и другие, и узел особности в ней практически не существует. С течением времени дело изменяется.

Прогресс общества вероятен лишь в прогрессе отдельных личностей, и постоянное развитие индивидуальности образовывает его нужное предположение: лишь в достатке личных изюминок и в их сотрудничестве содержится подлинное культурное достаток народа. По честному замечанию 3ом а, как раз личность в собственных постоянных, время от времени кроме того наглых исканиях похищает пламя у всевышних, дабы после этого освещать им путь целым народам.

Благодаря этого для права появляется новая задача: кроме охраны человека в его общей, родовой сущности, в его обычных заинтересованностях, дать охрану конкретной личности во всем достатке ее творческих проявлений и своеобразных особенностей*(45). И вправду, чем потом, тем определеннее отмечается перемещение по пути охраны людской личности как такой во всей совокупности ее особенностей и индивидуальных интересов. Мы остановимся тут лишь на самых главных моментах этого перемещения.

Первое, в чем человек испытывает недостаток, это, само собой разумеется, охрана его самых элементарных благ — жизни, телесной неприкосновенности, свободы. И право, вправду, искони берет на себя такую охрану, ограждая эти блага методом самых важных уголовных наказаний за их нарушение. Но и гражданское право не остается в стороне: оно разглядывает, со своей стороны, все посягательства на эти блага как гражданский деликт и связывает с ними обязанность возмещения причиненного вреда.

необходимость и Естественность аналогичной защиты была так очевидна, что представители ветхой естественно-правовой школы (Гуго Гроций, Хр. Томазий, Вольф и др.) выстроили на ней учение о правах личности*(46). Человек уже в самый момент собственного появления получает естественное право на защиту этих благ, они составляют его прирожденные права, jura connata, права, вытекающие из самого качества человека как личности.

В случае если мыслители этого направления расходились между собой, то лишь в перечислении этих прав: одни насчитывали их больше, другие меньше, но самое существование прирожденных прав личности у них не вызывало никаких сомнений. Отголоском данной теории есть еще и поныне _ 16 Австрийского уложения, что гласит: Каждый человек имеет прирожденные, уже самим разумом диктуемые права и благодаря этого обязан почитаться как личность (Jeder Mensch hat angeborene, schon durch die Vemunft einleuchtende Rechte, und ist daher als eine Person zu betrachten).

Крушение естественно-правовой теории повлекло за собой падение вместе с другими ее тезисами и данной теории прирожденных прав личности. Отрицательно настроенная ко всему прирожденному и неотъемлемому, позитивистическая юриспруденция первой половины XIX столетия не обнаружила оснований для конструирования в случаях этого рода каких-либо особенных субъективных прав, прав личности.

Все, что мы тут имеем, есть, согласно ее точке зрения, не чем вторым, как только рефлексом объективной нормы: закон защищает жизнь, телесную неприкосновенность, свободу либо честь граждан, но никаких субъективных гражданских прав на судьбу, свободу и т. д. нет, и самая конструкция этих прав есть неестественной. Субъективное гражданское право частного лица появляется лишь с момента нарушения запрета закона и имеет тогда своим содержанием только возмещение понесенных убытков.

Под влиянием аналогичного реалистического учения мысль субъективных прав личности сошла с юридической сцены. Но ненадолго. И тут сама жизнь вынудила не так долго осталось ждать опять отыскать в памяти о ней.

В случае если по отношению к судьбе, телесной неприкосновенности либо свободе вопрос о субъективном гражданском праве ввиду широкой охраны этих благ со стороны уголовного закона имеет чисто теоретическое значение, то в целом последовательности вторых, более узких личных заинтересованностей он получает значение конкретно практическое. Чем более усложняется жизнь и чем чутче делается личность, тем тяжелее делается удержаться на мнению рефлекса объективной нормы. Друг за другом развертываются самые несомненные интересы людской личности, упорно требуя защиты и своего признания, и в конце XIX столетия законодательство и юриспруденция опять заговорили о правах личности, o Pers6nlichkeitsrechte.

Самый ярко и наглядно процесс этого восстановления идеи прав личности обрисовывается в вопросе оправе на имя. Имя есть обозначением личности; оно отличает человека от вторых и связывает с собой всю совокупность представлений о внешних и внутренних качествах его носителя. Конечно исходя из этого, что рост личности, рост личного самосознания неизбежно обязан привести к возрастанию той ценности, которая приписывается имени как таковому.

Чем богаче внутреннее содержание личности, тем более дорожит она своим именем, и тем нежелательнее для нее какое-нибудь злоупотребление либо смешение. Всем известно, как дорожат своим именем ветхие аристократические фамилии; но то, что раньше было лишь достоянием аристократии, с течением времени делается неспециализированной тенденцией человека, вырастающего в сознании собственного собственного преимущества. И право неимеетвозможности остаться глухим к данной тенденции: в собственных новейших кодификациях оно санкционирует дотоле малоизвестное право на имя.

Необходимо, но, подчернуть, что первым толчком в этом направлении послужили имущественные интересы, которые связаны с именем. предшественником и Прообразом неспециализированного права на имя явилось право торговца на компанию. С компанией связывалась узнаваемая репутация торговца либо торгового дома в деловом мире — репутация, которая часто уже сама по себе воображает высокую сокровище.

Пользование компанией лицом посторонним способно, само собой разумеется, причинить вред (отвлечь клиентов, подорвать кредит и т. д.), и право должно было взять на себя защиту от всяких злоупотреблений в этом отношении. Так появилось право на компанию, т. e. на торговое имя лица.

Но мало-помалу из-за имущественных заинтересованностей начинают проглядывать интересы неимущественные. Уже для торговой крайне важна не только имущественная сторона, серьёзна самая репутация со стороны ее добросовестности и честности. не меньше серьёзна эта репутация и для людей неторговых.

В это же время объективные нормы уголовного закона наказывают злоупотребление чужим именем лишь при особенных условиях, а гражданский иск из деликта о возмещении вреда довольно часто неосуществим, с одной стороны, потому, что имущественного вреда нет, а, иначе, вследствие того что ответственность за вред предполагает по неспециализированному правилу вину делинквента. Недостаточность для того чтобы положения вещей делалась все более и более очевидной; чувствовалась необходимость дать заинтересованному лицу возможность получать судебным порядком несложного признания собственного права на запрещения и имя вторым пользоваться этим именем*(47). А это предполагало возведение права на имя на степень независимого субъективного гражданского права, и притом права, не получаемого тем либо вторым особым актом, а связанного с самым бытием людской личности, — иначе говоря одного из прав самой личности — Personlichkeitsrechte.

Уже в судебной практике XIX столетия указанная потребность начала находить себе частичное удовлетворение, но первый решительный ход в этом направлении сделало новое Германское Уложение, признавшее в собственном _ 12 общее право на имя и дающее каждому лицу судебную возможность потребовать устранения незакономерного пользования его именем. Примеру Германского уложения последовало Уложение швейцарское (ст. 29), и отечественный русский проект Гражданского уложения (ст.

4), и так право на имя стало неоспоримым достоянием новейшего гражданского права.

Но интересы, которые связаны с именем, были далеко не единственными в этом роде. Недостаточность теории объективных норм обнаруживалась в не меньшей степени, к примеру, и в области охраны заинтересованностей чести. Уголовное преследование нарушителя чужой чести находится кроме этого в зависимости от разных особых условий, благодаря чего потерпевший далеко не всегда может добиться в этом порядке восстановления собственного хорошего имени.

Так, к примеру, уголовное наказание за клевету может отпасть потому, что истек срок уголовной давности, что оклеветавший был добросовестно уверенный в истинности сообщений, что он закрыт собственной должностной безответственностью (как лицо официальное, как член парламента и т. д.). В это же время всякое подобное оправдание способно возбудить идея о том, что клеветнический слух соответствует истине, и тем поставить оклеветанного в самое невыносимое положение*(48). Разумеется, и тут нужно дать потерпевшему средство для восстановления собственной репутации, дать иск о признании распускаемых слухов неверными; вместе с тем разумеется, что и тут мы имеем дело с некоторым особенным правом, вытекающим из самой идеи личности.

не меньше ощутительна такая же потребность в охране разнообразных интимных сторон людской существования от вторжения в них лиц посторонних. Очень многое в жизни человека образовывает область, не предназначенную для постороннего глаза, и потому всякое непрошенное вторжение в нее может причинять очень важные страдания.

Так, к примеру, очень значительные индивидуальные интересы связаны с письмами и перепиской: опубликование вашего письма получателем либо продажа его в качестве автограммы, прочтение либо разглашение его содержания третьим, на то неуправомоченным лицом и т. д., — все это может на большом растоянии выходить за пределы ваших намерений и причинить вам много проблем. К подобным последствиям может привести потом, при известных условиях, и некое распоряжение вашим изображением: фотографическая карточка какой-нибудь женщины выясняется выставленной в витрине магазина в последовательности карточек разных особ вызывающей большие сомнения репутации. К тому же последовательности явлений принадлежат случаи, в то время, когда кто-либо без вашего разрешения распространяет либо показывает фотографию вашего кабинета либо будуара, в то время, когда актер при изображении какой-либо роли копирует вас в собственной гримировке, в то время, когда автор обрисовывает вашу интимную судьбу в каком-нибудь романе, не смотря на то, что и не именуя вашего имени, но так, что каждый, более либо менее посвященный, вас определит, и т. д., и т. д. Чуткость современной личности неимеетвозможности мириться со всеми подобными посягательствами, и вправду, чем потом, тем более в юриспруденции начинают сказать об особенных правах на тайну писем, на собственное изображение ит.д., либо более общо — о правах на охранение интимной сферы (Das Recht auf die eigene Geheimsphare) либо на утверждение индивидуальности (Das Recht auf Behaup-tung der Individualitat).

За юриспруденцией начинает направляться и законодательство. В эру подготовки Германского уложения вопрос о правах личности еще не был упорно поставлен, и потому, не считая указанного выше права на имя, они не нашли себе в этом кодексе надлежащего выражения. Честь первого принципиального признания их, и притом во всем количестве, в собственности Уложению Швейцарскому. Статья 28 этого кодекса гласит:

Тот, чьи индивидуальные отношения будут неправомерно нарушены, может предъявить иск об устранении нарушения. Сверх того, в случаях, законом предусмотренных, он может потребовать возмещения убытков либо известной финансовой суммы в виде удовлетворения (Wer in seinen personlichen Verhaltnissen unbefugterweise verletzt wird, kann auf Beseitigung der Sturung klagen. — Eine Klage auf Schadenersatz oder auf Leistung einer Geldsumme als Genugtuung ist nur in den vom Gesetze vorgesehenen Fallen zulassig).

Как явствует из самого надписания отдела, в котором находится эта статья, под скромным заглавием индивидуальные отношения имеется в виду не что иное, как как раз защита личности (Schutz der Personlichkeit) во всей совокупности ее законных личных заинтересованностей. Как ни робко это наименование, по крайней мере появление для того чтобы неспециализированного положения в новейшем из кодексов воображает наибольший принципиальный ход вперед. Мы опять возвращаемся к идеям ветхого естественного права, не смотря на то, что и в их пара другом, более конкретном, но и более жизненном виде. В правах личности поднимается

перед нами совсем новая категория особенных безотносительных прав, которые связаны с самой людской личностью, неотчуждаемых и непередаваемых и потому в этом смысле прирожденных. Интуиция естественно-правовой школы и тут, как и во многих вторых случаях, блестяще оправдалась: она задолго предугадала нужный процесс исторического развития.

Нельзя не отметить, само собой разумеется, что очень многое в этих правах личности до сих пор еще остается невыясненным; кроме того среди самих защитников этих прав по последовательности значительных пунктов имеются разногласия. Но все это совсем конечно: нужно не забывать, что в этих правах перед юриспруденцией открылась новая, широкая и совсем неисследованная область; ясно исходя из этого, что на первых порах она может представляться нам лишь в самых неспециализированных и туманных очертаниях.

Предстоящая разработка внесет ко мне определённость и большую ясность, но уже сейчас имеет огромное значение самое признание этих прав. В этом признании нельзя не видеть наибольшего завоевания личности, и прав Коhler , в то время, когда он говорит, что из всех новых идей в области правоведения чуть ли имеется более серьёзная, чем мысль прав личности.

В тесной принципиальной связи с охраной личных взаимоотношений находится и вопрос о значении контрактов, непредусмотренных в законе, иными словами -контрактов нетипичных.

При помощи соглашений люди смогут регулировать собственные отношения к таким образом и другим лицам удовлетворять собственные разнообразные индивидуальные потребности. В обществе со не сильный разделением индивидуальностей потребности людей более либо менее однообразны, обычны, а благодаря этого и право считается лишь с этими однообразными, обычными потребностями, санкционируя те формы, в которых они смогут взять собственный удовлетворение, и игнорируя все то, что от этого простого, среднего типа отклоняется.

Кроме того римское право, не обращая внимания на всю собственную утонченность, признавало юридически настоящими лишь такие контракты, каковые могли быть подведены под тот либо другой тип, предусмотренный либо регулированный законом (contractus). Всякие же другие соглашения, следовательно, соглашения нетипичные (pacta), хотя бы они не противоречили ни закону, ни хорошим нравам, в принципе юридической силы не имели, были обнажёнными соглашениями, nuda pacta. Действительно, римская совокупность признанных, обычных контрактов была так широка, что в ней имели возможность отыскать себе удовлетворение различные потребности, однако, принципиально римское право было выстроено не на признании контракта как такового, а на признании только известных типов его.

В противоположность этому теория естественного права провозгласила неспециализированный принцип pacta sunt servanda: всякое соглашение (если оно, очевидно, не противоречит закону либо нравственности) должно быть священно. Обязанность выполнять эти обещания вытекает не из признания либо непризнания их страной, а из неспециализированного требования естественного права; благодаря этого эта обязанность не зависит от ее содержания, от типичности либо оригинальности этого последнего.

Под влиянием данной естественно-правовой теории в современном гражданском праве твердо установилось начало, что каждый контракт имеет юридическую силу, хотя бы его содержание не доходило ни под один узнаваемый закону тип (купля-продажа, наем, заем и т. д.). Действительно, время от времени слышатся еще голоса в пользу ветхого воззрения, бессознательно проникнутого духом опеки над гражданами, но голоса эти уже никакого практического значения не имеют. Неспециализированным лейтмотивом всех современных законодательств могут служить слова германской рабочей группе: Нужно дать гражданам право заключать кроме того соглашения необыкновенного содержания*(49).

А это начало обозначает собой новое признание права живой конкретной индивидуальности на охрану ее особых личных заинтересованностей, на охрану ее самобытности. Пускай те либо другие интересы данной конкретной личности с позиций окружающей ее социальной среды будут казаться необычными, они, однако, заслуживают защиты закона. Данный последний берет под собственную охрану не только обычное либо шаблонное, но и уникальное, и в этом отношении указанное правило воображает новое звено в последовательности мер, направленных к охране личности как такой.

Ниже мы будем видеться с целым рядом вторых явлений того же рода; тут же мы остановимся еще лишь на одном: признание конкретной людской личности пробивается и в нормах о недействительности сделок, заключенных под влиянием обмана либо угрозы.

Юридическая сделка возможно заключена под влиянием какой-нибудь неточности, под влиянием обмана со стороны другого контрагента либо, наконец, под давлением угрозы. Спрашивается, может ли подобная сделка быть признана настоящей?

Старейшее право, проникнутое целиком и полностью духом формализма, отвечало на данный вопрос утвердительно: принявший на себя обязанность обязан ее выполнить. Это было его дело заблаговременно, до заключения сделки, во всем шепетильно осмотреться, дабы не совершить ошибку либо не быть одураченным;

если он этого не сделал, он обязан пенять на себя. Это было его дело противиться угрозе; если он не противился и предпочел откупиться от нее договорным обещанием, он обязан сейчас это обещание выполнить.

С течением времени, но, формализм ослабляется, и право начинает обращать большее внимание на внутреннюю сущность юридического акта, на настоящую волю агента. В том месте, где имеется форма контракта, но нет подлинной воли обязаться, имеется лишь видимость соглашения, но нет его настоящей сущности. Благодаря этого право начинает при указанных пороках воли давать возможность оспаривать подобные порочные сделки, потребовать признания их недействительными.

Но тогда, конечно, появляется вопрос: любая ли неточность, каждый ли обман, всякое ли принуждение смогут послужить основанием для ниспровержения сделки? Возможно ли допустить расторжение контракта о покупке огромного имения на том лишь основании, что данное имение лежит не на расстоянии 19 верст от железной дороги, как думал клиент, а на расстоянии 30? Возможно ли потребовать разрушения обязательства на том основании, что кредитор заставил должника к подписанию его угрозой уколоть булавкой? и т.д.

В ответ на все эти вопросы появились детальные учения об неточности, обмане, угрозе. Но в этих учений с течением времени замечается некая смена тенденций. Мы остановимся на них тут только так, как они связаны с конкретно интересующим нас вопросом.

Ввиду того, что всякое разрушение сделки, уже заключенной, приводит к известному потрясению в сфере делового оборота, естественным думается желание сократить это потрясение лишь теми случаями, в то время, когда оно, по отечественным представлениям о справедливости, полностью неизбежно. Благодаря этого было создано учение о существенности неточности, обмана, угрозы: разрушение сделки вероятно лишь тогда, в случае если неточность либо обман касались не второстепенных, а значительных элементов соглашения, в случае если принуждение было таким существенным, что имело возможность вправду оказать давление на волю.

Но где отыскать критерий существенности? То, что думается значительным для одних, может не иметь никакого значения для других; то, что не имеет значение для всех, в силу изюминок моей натуры либо личных условий моей жизни может иметь огромное значение для меня. Какой же из этих двух вероятных параметров выбрать?

Выбрать ли критерий объективный (то, что считается значительным по воззрениям данной среды, оборота) либо же субъективный (то, что принципиально важно для данного конкретного человека)? Вот как раз в этом вопросе и замечаются интересные для нас течения.

При наличности неточности второму агенту ничто не может быть поставлено в упрек: я совершил ошибку, но вы в моей неточности неповинны. Благодаря этого ясно, что для разрешения конфликта между ними, конечно выбрать масштаб объективный, т. е. допускать разрушение сделки лишь в том случае, если неточность касалась пунктов значительных, с позиций неспециализированных понятий данной среды, а не субъективных взоров конкретного контрагента. Так, к примеру, нанимая дом, я не знал, что он значится под N13; пускай для меня, человека суеверного, это событие имеет огромное значение — знай я об этом заблаговременно, я ни за что не нанял бы дома, — однако, расторжение сделки на основании таковой неточности не допускается, поскольку, по объективным воззрениям делового оборота, номер дома не имеет никакого значения.

Наоборот, при обмана либо принуждения приведенное выше мысль о невиновности агента отпадает, благодаря чего тут замечается тенденция к применению масштаба субъективного.

Что касается, например, обмана, то на данный момент есть, по-видимому, общепризнанным то положение, что одураченный может потребовать расторжения сделки кроме того тогда, в случае если обман касался пункта значительного лишь с его личной точки зрения. Так, в случае если в приведенном выше примере на мой прямой вопрос при найме дома, не значится ли он под N 13, хозяин ответит умышленно отрицательно, я могу настойчиво попросить расторжения соглашения, не обращая внимания на всю объективную неосновательность моего суеверия. Основательны ли либо неосновательны вкусы и мои взгляды, это уже не имеет значения; каковы бы они ни были, я имею право снабжать их в соглашении.

Подобный же переход к субъективному масштабу намечается, не смотря на то, что до тех пор пока и не столь определенно, и в законодательных нормах об угрозе.

Только отошедшее от начал примитивного формализма римское право, признав возможность расторжения сделки, заключенной под влиянием угрозы, потребовало, но, дабы эта угроза была важной — таковой, которая имела возможность бы подействовать и на человека неробкого. Не требовалось, дабы человек был героически храбр, но необходимо было, дабы он не был и чрезмерно труслив. Иначе говоря римское право предполагало некоего среднего, обычного человека как объективный критерий для решения вопроса о серьезности либо несерьезности угрозы.

Это римское представление перешло в право новых народов и сейчас есть господствующим. Кроме того новый швейцарский закон об обязательствах (30 марта 1911 г.), руководствуясь тем же мысленным объективным критерием, пытается дать легальное определение основательной угрозы, достаточно важной чтобы она имела возможность оказать давление на человека нетрусливого (ст. 29 и 30).

Равным образом и отечественный внесенный в гос думу закон об обязательствах в ст.

28 говорит: Изъявление воли согласится последовавшим под влиянием принуждения, в то время, когда оно вынуждено насилием, лишением свободы, истязанием по отношению к заключившему контракт либо к кому-либо из его родных, либо возбуждением основательного страха угрозою нанести им персональный либо имущественный вред.

Но рядом с этим ветхим римским воззрением пробивается второе. Новое Германское уложение (_ 123) уже говорит об угрозе легко, без ограничений и всяких определений: достаточно лишь доказать, что лицо было вправду угрозой подавлено; какова же была эта угроза — безразлично. Таковой постановкой вопроса Германское уложение перешло от масштаба объективного к субъективному и поступило, само собой разумеется, совсем верно.

В другом месте мы говорили подробнее о том, как антисоциально использование тут объективного масштаба и к каким возмутительным последствиям оно способно приводить. При известных условиях личной судьбе самая безлюдная, с объективной точки зрения, угроза — наподобие угрозы прекратить кланяться либо петь под окнами похоронные песни — может оказаться достаточно сильной, дабы заставить то либо второе обещание.

Пускай люди, испугавшиеся данной угрозы, люди больные либо слабонервные, но эта их слабость не может быть признана в культурном законодательстве достаточным социальным основанием для обогащения вторых. В другом случае мы узаконим самую дерзкую эксплуатацию этих несчастных людей со стороны всех тех, кто имел возможность определить их слабость и кто возымел намерение на ней играться. Возможно, с позиций тех, каковые идут за Ницше, подобная защита не сильный будет только проявлением морали рабов, но, думается, право поступит лучше, в случае если словами Евангелия данной морали сообщит: Придите ко мне все истомленные и обремененные, и я успокою вас.

Уже приведенных иллюстраций достаточно для того, чтобы мы имели возможность наглядно убедиться в несомненной и характерной тенденции всякого прогрессирующего гражданского права: личность как таковая, личность во всей совокупности ее конкретных изюминок приобретает себе все большее и большее признание. Перед лицом современного правосознания общество не стадо однородных людских особей, размеров заменимых, а альянс самоценных личностей, имеющих право на индивидуальность.

Пускай кроме того эта индивидуальность существенно отклоняется от среднего типа; в случае если лишь она не вредит вторым, она заслуживает охраны закона. Пускай эта индивидуальность думается нам иногда странностью, чудачеством, потребности нет: мы должны кроме того за чудаком признать право на существование. Этого требует растущее уважение к людской личности, этого требует развивающееся нравственное сознание.