Vol 4. победителей не судят 5 страница

Сама поликлиника представляла собой весьма унылое трёхэтажное строение с подвалом и чердаком. В подвале был морг, а на чердаке – свален каждый хлам. Местами в поликлинике наблюдались следы косметического ремонта – ветхие стенки обшивались белыми пластиковыми пластинами, каковые, думается, уже на следующий сутки пропитывались больничным запахом и пылью.

А за ними скапливалась паутина, мелкий сор и пыль… Отремонтированные и «облагороженные» участки приходились значительно чаще на те места, где неизменно бывало большое количество народу. Исходя из этого я их не обожал и старался обходить стороной: в ярком свете, среди данной нарядных людей и напускной благовидности я ощущал себя неуютно в собственной «домашней» одежде – поношенных спортивных штанах, жёлтой майке, синей клетчатой рубахе и без того же клетчатых тапочках непонятного цвета.

Мне всегда было весьма интересно, для чего люди так наряжаются, идя к доктору. Не желают, дабы другие думали, словно бы заболевание выбивает их из колеи? Но это так как неизменно так… И у всех… Для чего так очевидно это скрывать?

Но, в нашем мире была целая уйма вопросов, на каковые я не имел возможности найти ответ.

В строении Поликлиники были собраны все оттенки серого, болотно-зелёного, мертвенно-розового, неестественно жгучего жёлтого, усталого голубого… А ещё в том месте всё и постоянно пахло лекарствами. Данный запахкак словно бы предсказывал какую-то беду. Он приставал ко всем визитёрам поликлиники, отбивал запахи улицы, духов, одеколонов, людских тел; он селился в складках одежды и, думается, пробовал вынудить людей забыть о том, что за стенками поликлиники существует какой-то второй мир.

Фактически, мне так казалось по причине того, что сам я в далеком прошлом прекратил верить в его существование.

Другими словами нет, тот мир, само собой разумеется, был. Он существовал и жил какой-то собственной судьбой по каким-то своим правилам, но всё это казалось поверхностной мишурой. Мне он представлялся той же поликлиникой, где легко под броскими красками притаились всё те же оттенки серого…

Возможно, исходя из этого идея о побеге пришла мне лишь один раз за всё время моего нахождения в том месте. Фактически говоря, когда она пришла, я её и осуществил. Это было весьма легко.

Я через основной вход, и никто мне слова не сообщил.

Я заметил чужой незнакомый город. Автомобили, шумные и снаружи совсем тщетные, как словно бы созданные чтобы оживлять картину полиса. Серые дома, в которых жили какие-то люди, запрятанные за стёклами, бетоном и кирпичом. Какую-то рекламу с радующимися лицами, но также серыми, пропитанными дорожной пылью и выхлопными газами. Я обернулся и заметил стеклянные двери поликлиники. Мимо меня туда-сюда ходили люди.

Они шли из города в поликлинику и из поликлиники в город.

И лица у тех, кто входил в поликлинику и у тех, кто из неё выходил, были совсем однообразные. По причине того, что ничего не происходило. Не было никакой волшебной черты у порога поликлиники, переступив что возможно набраться воздуха полной грудью и закричать что-нибудь наподобие «да здравствует свобода!» Ну, либо что-то в этом духе… Мир в и снаружи различался, наверное, лишь размерами.

А вдруг брать такую унылую вещь как поликлиника, то пускай уж лучше эта вещь будет размером мельче.

Так я выяснил, что выход из поликлиники совсем ничего не означает. И мир также ничего особого не означает. И люди, возможно, также…

Перед тем как возвратиться назад, я увидел у дверей табличку: «Городская поликлиника № 327». И это также совсем ничего не означало. Помимо этого, что где-то в мире существует ещё, как минимум, триста двадцать шесть поблёкших ветхих чудовищ наподобие этого.

Как я уже, возможно, упоминал, никакого лечения в поликлинике я не получал. Доктора и другой персонал относились ко мне ни то со снисхождением, ни то с жалостью. Но наряду с этим я как словно бы существовал в другом измерении.

Меня редко подмечали, со мной не заговаривали, довольно часто кроме того наблюдали как словно бы через меня. Я был призраком этого строения, без которого, на мой взор, его образ был бы незавершённым.

Несколько раз мне кроме того приходила идея спуститься в морг, найти в том месте собственное тело и определить, отчего я погиб. Но, само собой, я этого не сделал. Трупов я не опасался, к холодному зловонному помещению морга также относился нормально. Легко идея была нелепая. К счастью либо сожалению, я был жив.

И, как мне казалось, кроме того в полной мере здоров. Легко я стал призраком при жизни.

А родители не являлись за мной уже четвёртый год. Я ещё не забывал, как они выглядят, но о том, что обязан по ним скучать, совсем забыл…

Иногда в мою комнатку как будто бы по неточности заходили медсёстры и говорили, что в такое-то время мне необходимо быть в таком-то кабинете. Я послушно следовал их указаниям, приходя неизменно на полчаса раньше, дабы не опоздать и оказался в кабинете как раз тогда, в то время, когда все три стрелки громадных круглых больничных часов, развешанных везде, сходились ровно на нужной цифре.

Время от времени появилось, что я пришёл на приём к терапевту. Время от времени попадался окулист. в один раз я пришёл кроме того к проктологу. Лишь значительно чаще моё посещение ограничивалось легко осмотром, время от времени парой вопросов о моём самочувствии.

Мне ни при каких обстоятельствах не говорили, из-за чего меня осматривают и ни при каких обстоятельствах не ставили диагноза. Мне кроме того казалось, что доктор наблюдает на меня раздражённо и с презрением, как словно бы я от нечего делать симулирую какую-нибудь заболевание либо легко сам не знаю, что у меня болит.

Но для чего бы мне делать это? В общем, мои редкие визита самых различных докторов не приносили совсем никаких результатов. Либо, может, приносили, но я этого не осознавал.

Я и по сей день не осознаю.

Вот как раз с очередного моего тщетного визита к доктору и начинается, фактически, моя история. Вечером, в то время, когда я занимался подготовкой собственной постели к процедуре ночного отдыха, в мою помещение вошла медсестра. Как в большинстве случаев, у неё был смущённый и растерянный вид, словно бы она совершила ошибку дверью либо желала застать в помещении кого-то другого, а застала меня.

— на следующий день в девять будь в тринадцатом кабинете. Стоматолог.

Они всегда были предельно лаконичны. Медсестра ушла в тот же миг, в то время, когда я кивком изобразил, что всё осознал. Не смотря на то, что я не хорошо осознавал, для чего мне нужен стоматолог. Либо для чего ему нужен я.

Зубных докторов я не опасался, возможно, по причине того, что у меня ни при каких обстоятельствах не болели зубы. Я не хорошо осознавал тех, кто в большинстве случаев сидел у дверей кабинета очень ужасного вида и, к тому же, украшенного цифрой тринадцать. Частенько это были бледные люди с растерянным взором и не хорошо скрываемым выражением страдания на лице. Кое-какие хорошо сжимали губы, словно бы планировали на подвиг. Кое-какие сохраняли стоическое непроницаемое самообладание.

Дети кричали и плакали.

А уж какие конкретно крики иногда раздавались из-за двери кабинета… В общем, это было не самое приятное место в поликлинике.

Утром я поднялся пораньше, умылся, два раза почистил зубы и в двадцать мин. девятого отправился в путь. Тринадцатый кабинет был на втором этаже, дабы попасть в том направлении, необходимо было пройти или через зал с приёмной и лифтом секретаря главного врача, одного из тех белых броских мест, каковые я так не обожал, либо через детское педиатрическое отделение. Само собой разумеется, я выбрал второй путь.

Детское отделение было завалено игрушками, на стенах были нарисованы храбрецы мультиков, пол был застлан линолеумом с пёстрыми квадратиками, по которым детишки весьма обожали прыгать. Оно почти всегда было полно орущей резвящейся братией младше шестнадцати и как будто бы само было живым подвижным существом, а не просто помещением. И при всём наряду с этим детское отделение всё равняется смотрелось смертельно больным…

Тринадцатый кабинет как будто бы притаился в тени не хорошо освещённого коридора, прямо за дверью, ведущей в детское отделение. В то время, когда за спиной закрывалась эта дверь, отсекая детские голоса, тишина становилась практически осязаемой. В конце коридора сиял белый зал с приёмной и лифтом, за дверью кипела детская возня.

Тех, кто был тут, посередине, между звуком и светом, было кроме того жаль.

на данный момент это место досталось мне.

Визитёров у стоматолога в это утро не было – последовательность из шести пластиковых кресел пустовал, из-за двери не слышалось ни криков, ни жужжания бормашины. Сейчас тишина была особенно ощутима. Лишь на данный момент я обратил внимание, что не считая цифры тринадцать на двери кабинета не находилось совсем никакой информации.

Не было кроме того намёка, что именно за данной дверью зубной доктор делает собственное ужасное дело. И когда его удаётся найти визитёрам поликлиники? Я уселся в кресло и начал ждать, разглядывая стрелки на больничных часах.

Всё это – и ожидание, и рассматривание, было частью ритуала моих походов к доктору. Тщетное занятие обрастало всё новыми бессмысленностями.

В то время, когда стрелки сошлись на девятке, я ударил в тут и дверь же вошёл. Запах поликлиники в кабинете был острее чем в коридорах, где к нему успеваешь привыкнуть, в особенности в случае если живёшь с ним четыре года. Кабинет был залит утренним солнечным светом и целый блистал железным блеском.

Казалось, стерильно тут было практически всё: от инструментов доктора до иголок на лапах ели, раскинувшейся за окном. Меня встретил большой усатый черноволосый человек.

Это и был тот самый зубной доктор, наводивший кошмар на детишек перед дверью тринадцатого кабинета. Мне он ужасным не показался. Напротив, он казался весьма спокойным и надёжным.

Он пригласил меня садиться в кресло и, в то время, когда я вскарабкался в том направлении, осветил меня яркой лампой, затмившей кроме того солнечный свет. Я открыл рот.

— Что болит? – спросил он, заглядывая мне в рот как словно бы кроме того с любопытством. Я пожал плечами. Доктора это как словно бы озадачило. Я решил пояснить:

— Мне прописали.

В большинстве случаев эта фраза докторам сходу всё проясняла, но сейчас, она, думается, не сработала. Он смотрелся как шестиклассник, которому внесли предложение решить задачку из программы десятых классов.

— А где же тогда искать дырку?

Мне весьма хотелось ему чем-нибудь оказать помощь.

— Мне думается, она где-то слева.

— Где-то? А где как раз?

Что я имел возможность ответить? Мне осталось лишь пожать плечами.

— Сообщи, какой по счёт зуб? Ты так как можешь вычислять?

— Могу. Но лишь не зубы.

Врач лишь шевельнул плечами. Моя детская наивность его никак не позабавила.

— Хорошо, давай смотреть твоё «лево». – Наконец решил он и склонился над моей пастью, вооружившись зеркальцем.

Зуб нашёлся достаточно не так долго осталось ждать и был третьим снизу. Врач цокнул языком и сообщил:

— Сложно и запущено. Будем удалять.

Я чуть заметно шевельнул плечами. Во-первых, мне было всё равняется, во-вторых, меня никто не спрашивал, а, в-третьих, стоматологу оно известный. Врач вложил мне за щёку пара комочков ваты, чуть опустил спинку кресла, исправил свет, забрал со столика долгие блестящие клещи и приступил к работе.

Было больно. Кроме того весьма больно. Зуб попался упрямый.

Он нехотя покачивался под могучим напором врача, но очевидно не хотел покидать собственное насиженное место.

Я выдерживал. Сама идея о том дабы закричать либо хотя бы застонать, тем самым нарушить шепчущую больничную тишину казалась мне дикостью, неслыханным кощунством. За все четыре года я ни разу не произвёл звука громче спокойной речи либо пошаркивания тапочек по линолеуму, не планировал делать исключения и сейчас.

К тому же, казалось, что именно тут, в кабинете номер тринадцать, сходились в едином центре все больничные звуки, отражаясь от кафельных стен, резонируя с блестящими инструментами из хирургической стали, окружая меня неслыханным водоворотом. И от этого кружения где-то прямо под самым черепом появилась такая боль, что я совсем забыл про клещи и зуб. Из уголков глаз выкатились две непроизвольные слезинки.

Доктор стал что-то бормотать, должно быть, дабы меня успокоить, но с его лицом, которое от напряжения стало вправду пугающим, никакие успокоительные речи не вязались. Скорее было похоже, что он заклинает собственный инструмент, дабы одержать победу над непокорным неприятелем в моём рту.

И наконец зуб сдался. Клещи с победным лязгом легли обратно на столик, врач отошёл на ход, словно бы живописец, окончивший писать картину. Кивнув каким-то своим мыслям, он отёр пот со лба и внес предложение мне сплюнуть, что я срочно и сделал.

Плевался я продолжительно. Голова болела нестерпимо и мне казалось, что кровь с небольшими сгустками тканей, которую я выплёвывал, изливалась из самого мозга.

— Двадцать мин. с тобой занимался. – Сказал мне стоматолог так, словно бы это была очень значимая для меня информация. – Устал. – Добавил он, ни то задавая вопросы, ни то повествуя. – Как себя ощущаешь? Чего-то ты бледный.

Такая забота меня кроме того поразила. По всем законам жанра доктор должен был утратить ко мне каждый интерес (в случае если имел такой по большому счету) ровно по окончании того момента, как я был «исцелён». Справившись со своим удивлением, я с опаской, как будто бы моя голова была наполненной до самых краёв чашей, кивнул и без того же с опаской начал спускаться с кресла.

В то время, когда я получил вертикальное положение, мир перед глазами качнулся и поплыл. Во рту показался тёплый привкус железа.

— Не имеет значение выглядишь. – Констатировал врач. – Давай-ка, отправимся ко мне, посидишь несколько мин.. Отправимся.

Он забрал меня под руку и с опаской совершил в какую-то комнатушку, вход в которую был замаскирован от больных белой ширмой. Не считая кушетки, на которой я срочно приземлился, в комнатушке был маленькой стол, покрытый цветастой клеёнкой в крапинку, кактус на подоконнике и маленький телевизор на подставке, подвешенной практически под самым потолком. Врач включил телевизор и положил в мою руку пульт.

Сосредоточенный на собственной голове, я кроме того не сходу осознал, что это такое.

— Зуб болит?

Я поднял на стоматолога удивлённый взор.

— Вы же его оторвали. Как он может болеть? Голова болит.

Врач в задумчивости покачал головой, вышел из помещения и не так долго осталось ждать возвратился с пилюлей.

— На вот. Выпей, посиди, всё пройдёт.

Я забрал пилюлю и посмотрел назад в отыскивании воды. Её источника в помещении не наблюдалось. Врач вышел.

Думается, около входной двери был кран, но добраться до него я бы не смог, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Я бережно положил пилюлю на край стола и, сложив руки на коленях, посмотрел на экран телевизора. Показывали какой-то пейзаж: узкая улочка, сжатая с обеих сторон строениями из больших бежевых блоков.

Строения отвесными стенками росли куда-то ввысь, за пределы телевизора, а улочка терялась где-то далеко и в том месте, думается, поворачивала направо. Тут и в том месте на теле строений были налеплены квадратные окна. Может, в их размещении и была какая-то логика, но с той точки, откуда я наблюдал, такой не наблюдалось.

Не считая окон в строениях показывались четыре либо пять высоких чёрных арок.

Из одной таковой арки на улицу принципиально важно вышла тёмная кошка, скучающим взором обозрела окрестность и, не спеша, провалилась сквозь землю в второй арке на противоположной стороне. Больше никаких перемещений на улице не наблюдалось. В большинстве случаев я практически не наблюдал телевизор, а вдруг и наблюдал, то мельком по случайности.

Но телевизионные фильмы либо передачи представлялись мне зрелищем более динамичным.

Я перевёл канал.

На экране появилось бескрайнее пшеничное поле. Похоже, вот-вот должен был начаться сбор урожая, по причине того, что колосья налились и под тяжестью созревших зёрен их клонило к почва. Ветер неторопливо и любовно, как будто бы это он их вырастил, выбирал злаки, солнце, невидимое за золотом растений, наверное, склонялось к закату.

И опять никакого действия.

На следующей картине мне опять предстало поле, быть может, то же самое, но в этом случае серое, обнажённое, терзаемое резкими порывами ветра. Из низкого серого неба небольшими крупинками сыпал колючий снег.

Дальше я переключал каналы, кроме того не особенно всматриваясь, что происходило на экране. Полусекундного взора хватало, чтобы выяснить: это новый пейзаж, быть может, поразительно прекрасный на картине, но неинтересный и тщетный на телеэкране. Но одному из таких пейзажей всё-таки удалось привлечь моё внимание.

Это была та самая помещение, в которой я сидел на кушетке и переключал каналы. Лишь на экране меня не было. Я посмотрел в тот угол, откуда, если судить по картине, велась съёмка, но в том месте не было ни камеры, ни кроме того ничего для того чтобы, где её возможно было бы запрятать.

Значит, съёмка велась не в настоящем времени.

Тем временем в помещении на экране показался стоматолог. Тот самый, что только что отнять у меня зуба. Он подошёл к столику, извлёк из коробки несколько свёртков, развернул, потёр руки и принялся за еду.

Я опустил глаза. Во-первых, когда-то мне говорили, что подглядывать плохо, а я на данный момент, как мне казалось, был занят как раз этим.

Во-вторых, я опасался, что врач, что на экране, взглянуть в объектив камеры и увидит меня. Либо, что куда более возможно, настоящий врач войдёт в помещение. Я перевёл на следующий канал и встретил в том месте целую серую рябь.

Она шипела и возбуждённо копошилась на экране, словно бы я растревожил её своим взором.

Я слышал, что эта рябь именуется белым шумом. Прекрасное наименование, но в тот момент мне было не до красоты: головная боль, как будто бы резонируя с рябью на экране, достигла апогея. Я прочно зажмурился и что имеется сил зажал уши ладонями.

Голова отозвалась последней вспышкой яростной боли, по телу прокатилась тёплая волна, по окончании чего оно прекратило мне повиноваться, стало ватным и словно бы невесомым. Я упал с кушетки на пол, наряду с этим каким чудесным образом не проломив себе череп об угол стола.

Сознание возвратилось ко мне практически сходу. Необычно, но головную боль как рукой сняло, словно бы и не было её вовсе. Но из носа хлестала кровь, причём очевидно не из-за падения. Я схватил с кушетки простыню и прижал её к лицу.

Через несколько мин. кровь остановилась, а простыня была совсем сломана.

Я, поразмыслив несколько секунд, сунул её под кушетку и поднялся.

Телевизор молчал, в его чёрном экране отражалась помещение. Возможно, я отключил его перед тем как упасть. Либо, может, он вышел из строя… Мне не хотелось контролировать это.

Чувство было такое, словно бы я очень сильно нахулиганил, и отсюда вытекало острое желание поскорее сбежать с «места правонарушения». Что я и сделал…

В коридоре было чернее чем в большинстве случаев. Тьма кромешная. Холл в конце был безлюден и безмолвен, что было достаточно необычно для этого времени дней, но, что ещё более необычно, свет в том месте не горел, не смотря на то, что его не тушили кроме того ночью.

Через узкую подошву собственных тапочек я чувствовал острые обломки на полу.

Возможно было какое количество угодно находиться в темноте и гадать, что же тут случилось, исходя из этого я решил хотя бы выйти на свет и начал искать в темноте ручку двери в детское отделение.

Дверной ручки я нащупать не смог. Кроме того, я и самой двери не отыскал. Вместо неё рука нащупывала целую шероховатую поверхность – старое железо.

Похоже, путь мне преграждал громадной металлический щит.

Я нащупал край и потянул его на себя. Щит поддался достаточно легко и с грохотом упал передо мной – я чуть успел отскочить.

В случае если раньше детское отделение, по моему точке зрения, смотрелось смертельно больным, то сейчас оно смотрелось мёртвым, причём смерть его была очевидно не из лёгких. Вся помещение смотрелась так, как будто бы в неё угодил артиллерийский боеприпас: стенки обуглены и очень сильно порушены, пол усеян обломками бетона, штукатуркой, битым стеклом и искорёженным железом, от мебели остались лишь железные каркасы, а от картинок на стенах не осталось и вовсе ни следа. Слава всевышнему, хоть трупов не было… Но самое необычное, всё это смотрелось так, словно бы произошло месяц либо кроме того годом ранее.

— Ты что такое?

Я содрогнулся от неожиданности и вцепился взором в юношу, сидящего на одной из бывших кушеток. На вид ему было лет двадцать, одет в светло синий джинсы, тяжёлые ботинки и коричневую куртку поверх тёмной футболки. Его волосы твёрдыми колючками торчали вперёд, я в первый раз видел такую причёску.

Лицо незнакомца почему-то сходу показалось мне хорошим и располагающим. Моё появление кроме того не вдохновило парня поменять позы скучающего ожидания.

— Ты кого-то утратил? – опять задал вопрос он, не дождавшись от меня ответа на первый вопрос. Но, я и на второй не ответил, задав два собственных:

— Что тут случилось? Где люди?

— Какие конкретно люди?

— Тут час назад была целая масса людей народу!

Юноша как-то необычно на меня взглянул и пожал плечами.

— Я давненько тут сижу, а людей не видал. Тем более, толпу. Ни час назад, ни месяц, ни год…

— Лжёшь, — улыбнулся я, — если бы ты год тут просидел, то целый покрылся бы паутиной. И бородой оброс.

Юноша улыбнулся и погладил бритый подбородок.

— Логично, в принципе. Не, я тут мин. сорок сижу. Легко знаю, что по окончании войны тут по большому счету никого не бывает. Раньше военный госпиталь был, медики трудились, а на данный момент…

Юноша развёл руками, как бы предлагая мне самому взглянуть, что на данный момент и устремил взор куда-то в даль, в окно. Я также посмотрел в порванную оконную нишу и застыл, накрытый новой волной удивления: на подоконнике лежал толстый нетронутый слой серого нечистого снега, дома наоборот поликлиники больше не было, от него остались лишь развалины первых трёх этажей, а площадка и улица перед строением превратились в изрытые воронками полигоны, где тут и в том месте торчали противотанковые «ежи» и тянулась местами прорванная колючая проволока. Пара сгоревших остовов грузовых автомобилей и очень сильно помятый БТР дополняли картину.

Я наблюдал на открывшийся мне пейзаж словно бы громом поражённый и меня в нём почему-то больше всего удивлял снег. В то время, когда я проснулся этим утром, на календаре был март…

Тем временем юноша встал с кушетки, подошёл поближе и пристально меня рассматривал.

— Так с какой луны ты упал? – наконец спросил он.

— А их что, пара? – вырвалось у меня.

Юноша чуть улыбнулся, но не сводил с меня взора – ожидал ответа.

— Да я тут наподобие как живу. – Сообщил я. – Уже четыре с лишним года либо наподобие того.

Я ожидал, что он спросит, для чего я живу в поликлинике, но он лишь улыбнулся и покачал головой.

— Нет, серьёзно. Ты откуда?

Меня это поразило. Я сообщил правду, а мне не поверили. Мне постоянно казалось, что правда для того и нужна, что это лжи никто не верит, а какой суть не верить правде, в случае если это правда?

— Я тебе правду сообщил.

Юноша фыркнул и отошёл на несколько шагов.

— Хорошо. Прекрасно. Если судить по твоему замечанию про бороду и паутину, ты юноша в полной мере разумный и логично мыслить можешь. – Как бы примиряющее сообщил он. – Вот и поразмысли: ты говоришь мне, что живёшь тут четыре года.

Совсем один. Допустим, в это поверить возможно. Война, всё такое… и не в такие положения люди попадают. Но на данный момент, если ты не увидел, на дворе декабрь месяц. Температуры минусовые. Помещение не отапливается, а местное народонаселение давным-давно утащило из этого всё, что лишь имело возможность греть и гореть.

И одет ты мало не по погоде.

У тебя тут что, личный тайный бункер? Либо, может, бомбоубежище?

— Нет. – Согласился я. – У меня помещение на четвёртом этаже. Вернее, практически на чердаке. В том месте… — Я для наглядности указал пальцем в потолок.

Юноша опять улыбнулся.

— Сказочник.

Я чуть было не задохнулся от обиды. Но юноша продолжал:

— Тут лишь три этажа, друг. Может, когда-то и было четыре, но на протяжении боевых действий какой-то дизайнер-любитель на танке, наверное, сделал вывод, что хватит и трёх. Так что… Нет, если не веришь, можешь сам взглянуть!

Ответить мне было нечего. Юноша также молчал, но я ощущал на себе его внимательный изучающий взор.

— Ты поведай, как было. – Сообщил он наконец. Сделав вывод, что это, пожалуй, вправду единственный выход из положения, я присел на большой обломок бетона и начал рассказывать.

Повествование о четырёхлетнем нахождении в поликлинике у меня не заняло и 60 секунд – говорить в том месте было особенно не о чём – а вот события сегодняшнего утра, начиная с пробуждения и до того момента, как я оказался в данной комнате, я попытался обрисовать как возможно подробнее. Мне казалось, что так я смогу хоть как-то компенсировать столь неправдоподобную историю собственной жизни. По ходу рассказа я стал очень сильно стучать зубами от холода, и юноша дал мне собственную куртку.

Не смотря на то, что помогло слабо, я всё равняется был ему благодарен.

— Ну, вот так всё и было. – Закончил я. – Снова на сказку похоже, да?

— Ага. – Улыбнулся мой новый знакомец. – Чем дальше, тем ужаснее. Да нет, в действительности, всё ясно. Ну, не всё, само собой разумеется, но в общем.

Я удивлённо поднял брови.

— Что, вправду?

— Настоящее не бывает. А кликать-то тебя как?

Он протянул мне руку.

— Олег.

— А меня Антон.

Ну, вот так мы и познакомились с Антоном…

— Хорошо, Олежа, тут вот, значит, такая загогулина вырисовывается: вариантов предстоящего развития событий у нас, вернее, у тебя, всего два. Или остаёшься тут… — Антон огляделся, словно бы оценивал, какого именно будет моё житиё в подобном месте. – Или мы заберём тебя с собой. Может, на что и сгодишься.

Послать тебя назад, в том направлении, откуда ты пришёл, я, прости, не могу, по причине того, что ты и сам толком не знаешь, откуда ты тут взялся, а уж я-то и подавно. Так что…

— Ну, отправимся. – Ответил я. Антон так удивился, как будто бы это было последним, что он ожидал услышать.

— Что, вот так сходу?

— Ну, да. Сам же заявил, что варианта лишь два. Тут холодно и жить нереально. Так что остаётся лишь одно.

Пошли.

Антон расхохотался.

— Ну, молоток. Хорошо. Отправимся. Лишь друга моего дождёмся, он обязан не так долго осталось ждать возвратиться.

— Хорошо.

Мы мало посидели без звучно, а позже Антон набрался воздуха и со слов «ну, слушай, меньше, анекдот» начал травить какие-то немыслимые байки. Весьма многого я не осознавал, потому как всю жизнь по книгам не определишь, но всё равняется довольно часто смеялся. Запас баек у Антона иссяк не скоро.

Быть может, и не иссяк вовсе, легко рассказчик устал. Как бы то ни было, мы посидели без звучно ещё некое время, а позже Антон весьма серьёзно сказал:

— Ты мне вот что ещё сообщи. Ты в судьбу по окончании смерти веришь?

— Не весьма.

— А в Всевышнего?

— Да как-то также…

— А в судьбу на луне?

Мне начало казаться, что это начало очередного смешного рассказа.

— Само собой разумеется. Откуда по-твоему, я упал?

Антон улыбнулся.

— Прекрасно… Как относишься к путешествиям в параллельные миры?

— Скептически.

— А Ейети?

— Не встречал.

— Дедушка Холод?

— Нет. Слушай, ты к чему это?

— Да так. Тест. Психотерапевтический.

— Ну и как я?

— Поздравляю, вы зануда. Шучу, само собой разумеется. Не, это правда тест. Я тебе позже поведаю, что он значит.

И что по большому счету происходит. Кстати, а что, по-твоему, происходит?

Ну, как ты сам всё это себе растолковываешь?

Я пожал плечами.

— Не знаю… Сон?

— И все мы видим сон о жизни… — Раздался чей-то голос, отражённый и усиленный стенками пустынного строения. – И, пробуждаясь, мечтаем снова!

Из чёрного коридора вышел большой юный человек, облачённый в долгий плащ болотного цвета, свитер, чёрные джинсы и кроссовки, очень сильно растянутые на коленках. Он был смуглый, темноглазый и остроносый. Волосы его напоминали твёрдое тёмное мочало.

Он шёл скоро, но наряду с этим походка его была вальяжная и словно бы прогулочная.

— Это, нафиг, что ещё за пассажир? – задал вопрос он, кивнув в мою сторону.

— Это Олег. – Не вдаваясь в подробности, ответил Антон. – Олег, а это Димон.

Так я познакомился и с Прихлопом…

— Антонио, вербовщик ты долбанный… — Набрался воздуха Димон. – Тебе чего, деньги за это платят что ли?

— Питаешь зависть к легко моему таланту юные дара открывать. – Отмахнулся Антон. – Верно, это ж тебе не тараканов дихлофосом травить. Тут особенное чутьё нужно иметь.

— Не требуется переходить на личности! – оскорбился Димон.

— Хорошо. Отыскал что-нибудь?

— Не-а. Ничего увлекательного. Попрятались, возможно, по подвалам либо куда-то весьма на большом растоянии.

В общем, будем ещё с этим разбираться.

— Ничего. Не беда. Позже так позже. Отправились уже из этого. Я целый замёрз, пока тебя ожидал.

— Ха! Ну, простите, блин! Замёрз он, бедняжечка! А я, на хрен, по развалинам шастать не замёрз!

— Тогда тем более отправились! Давай, Олежа, двинулись.

— Так, стоп! А его мы с собой что ли потащим?

— Да, а что?

— А как ты себе это воображаешь?

— Придумаем что-нибудь. Он паренёк-то талантливый, наподобие. Пошли!

Антон кивнул мне головой, приглашая следовать за ним. Я повиновался, и мы втроём двинулись в путь.

В холле на первом этаже, прямо перед выходом, очень сильно расширенным, по всей видимости, всё тем же дизайнером на танке, мы остановились. Антон осмотрел меня с ног до головы задумчивым взором, словно бы прикидывал, пролезу ли я в данный «дверной проём».

— Хорошо, вот что, Олежа. Присядь-ка вот тут. Сейчас закрой глаза и попытайся всецело расслабиться.

Думай о чём-нибудь хорошем… меньше, как словно бы желаешь уснуть.

Сможешь?

Я кивнул и сделал то, чего от меня потребовали. Денёк у меня выдался насыщенный очень и, п