Волшебная повесть для детей «черная курица, или подземные жители» антония погорельского 3 страница

Принесли розги… Алеша был в отчаянии! В первоначальный еще раз с того времени, как существовал пансион, наказывали розгами, и кого же — Алешу, что так много о себе думал, который считал себя лучше и умнее всех!

Какой стыд!..

Он, рыдая, ринулся к преподавателю и обещался совсем исправиться.

— Нужно было думать об этом прежде,— был ему ответ.

Слезы и раскаяние Алеши прикоснулись товарищей, и они начали просить за него. А Алеша, ощущая, что не заслужил их сострадания, еще горше начал плакать.

Наконец преподаватель сжалился.

— Прекрасно! — сообщил он, — я забуду обиду вас для просьбы товарищей ваших, но для того, чтобы вы пред всеми рассказали о вашей вине и заявили, в то время, когда вы выучили заданный урок?

Алеша совсем утратил голову… Он забыл обещание, данное подземному его министру и королю, и начал говорить о тёмной курице, о рыцарях, о мелких людях…

Преподаватель не разрешил ему договорить…

— Как! — вскричал он с бешенством. — Вместо того, дабы раскаяться в плохом поведении вашем, вы меня вздумали дурачить, говоря сказку о тёмной курице?.. Этого через чур уже большое количество. Нет, дети, вы видите сами, что его нельзя не наказать!

И бедного Алешу высекли!

С поникшею головою, с растерзанным сердцем Алеша отправился в нижний этаж, вспальные помещения. Он был как убитый… раскаяние и Стыд наполняли его душу.

В то время, когда через пара часов он мало успокоился и положил руку в карман… конопляного зернышка в нем не было! Алеша горько начал плакать, ощущая, что утратил его невозвратно!

К вечеру, в то время, когда другие дети пришли дремать, он также лег в постель; но заснуть никак не имел возможности. Как раскаивался он в плохом поведении собственном! Он решительно принял намерение исправиться, не смотря на то, что ощущал, что конопляное зернышко возвратить нереально!

Около полуночи пошевелилась снова простыня у соседней кровати… Алеша, что незадолго до этому и радовался, сейчас закрыл глаза: он опасался заметить Чернушку! Совесть его мучила.

Он отыскал в памяти, что днем ранее так уверительно сказал Чернушке, что обязательно исправится, — и вместо того…

Что он ей сейчас сообщит?

Пара времени лежал он с закрытыми глазами. Ему слышался шорох от поднимающейся простыни… Кто-то подошел к его кровати, и голос, привычный голос, назвал его по имени:

— Алеша, Алеша!

Но он стыдился открыть газа, а в это же время слезы из них катились и текли по его щекам… Внезапно кто-то дернул за одеяло. Алеша нечайно посмотрел: перед ним стояла Чернушка — не в виде курицы, а в тёмном платье, в малиновой шапочке зубчиками и в белом накрахмаленном шейном платке, совершенно верно как он видел ее в подземной зале.

— Алеша! — сообщил министр, — я вижу, что ты не дремлешь… Прощай! Я пришел с тобою проститься, более мы не увидимся!

Алеша звучно зарыдал.

— Прощай! — вскрикнул он, — прощай! И, в случае если можешь, забудь обиду меня! Я знаю, что виноват перед тобою, но я жестоко за то наказан!

— Алеша! — сообщил через слезы министр, — я тебя прощаю; не могу забыть, что ты спас жизнь мою, и вес тебя обожаю, не смотря на то, что ты сделал меня несчастным, возможно, навеки!.. Прощай! Мне разрешено видеться с тобою на самое маленькое время.

Еще в течение нынешней ночи король с целым народом своим обязан переселиться далеко-далеко от местных мест! Все в отчаянии, все проливают слезы. Мы пара столетий жили тут так счастливо, так покойно!..

Алеша ринулся целовать мелкие ручки министра. Схватив его за руку, он заметил на ней что-то блестящее, и в то же самое время какой-то неординарный звук поразил его слух…

— Что это такое? — задал вопрос он с удивлением. Министр поднял руки кверху, и Алеша заметил, что они были скованы золотою цепью… Он ужаснулся!..

— Твоя нескромность обстоятельством, что я осужден носить эти цепи,— сообщил министр с глубоким вздохом, — но не плачь, Алеша! Твои слезы оказать помощь мне не смогут. Одним лишь ты можешь меня утешить в моем несчастии: старайся исправиться и будь снова таким же хорошим мальчиком, как был прежде.

Прощай в последний раз!

Министр пожал Алеше руку и скрылся под соседнюю кровать.

— Чернушка, Чернушка! — кричал ему вслед Алеша, но Чернушка не отвечала.

Во всю ночь не имел возможности он сомкнуть глаз ни на 60 секунд. 3a час перед восходом солнца послышалось ему, что под столом что-то шумит. Он поднялся с постели, приложил к полу ухо и продолжительно слышал стук мелких колес и шум, как словно бы множество мелких людей проходило. Между шумом этим слышен был кроме этого плач детей и женщин и голос министра Чернушки, что кричал

— Прощай, Алеша! Прощай навеки!..

На другой сутки поутру дети, проснувшись, заметили Алешу, лежащего на полу без памяти. Его подняли, уложили в постель и отправили за врачом, что сказал, что у него сильная горячка.

Недель через шесть Алеша выздоровел, и всё происходившее с ним перед заболеванием казалось ему тяжелым сном. Ни преподаватель, ни товарищи не напоминали ему ни слова ни о тёмной курице, ни о наказании, которому он подвергся. Алеша же сам стыдился об этом сказать и старался быть послушным, хорошим, скромным и прилежным.

Все его опять полюбили и стали ласкать, и он сделался примером для своих друзей, не смотря на то, что уже и не имел возможности выучить наизусть двадцать печатных страниц внезапно, которых, но, ему и не задавали.

Приложение к билету №

Прочитайтепервую в детской литературе научно-познавательную прозаическую сказку «Город в табакерке» В.Ф.Одоевского. Обоснуйте сочетание двух линий повествования – сказочной и повести.

Папенька поставил на стол табакерку. «Поди-ка ко мне, Миша, взгляни-ка»,— сообщил он. Миша был послушный мальчик; в тот же час покинул игрушки и подошел к папеньке. Да уж и было чего взглянуть!

Какая красивая табакерка! пестренькая, из черепахи.

А что на крышке-то! Ворота, башенки, домик, второй, третий, четвертый, — и счесть запрещено, и все мелок, мелка меньше, и все золотые; а деревья-то кроме этого золотые, а листики на них серебряные; а за деревьями поднимается солнышко, и от него розовые лучи расходятся по всему небу.

— Что это за город? — задал вопрос Миша.

— Это город Динь-Динь, — отвечал папенька и прикоснулся пружинку…

И что же? Внезапно, невидимо где, заиграла музыка. Откуда слышна эта музыка, Миша не имел возможности осознать: он ходил и к дверям—не из второй ли помещения? и к часам—не в часах ли? и к бюро, и к горке; прислушивался то в том, то в другом месте; наблюдал и под стол… Наконец Миша уверился, что музыка совершенно верно игралась в табакерке.

Он подошел к ней, наблюдает, а из-за деревьев солнышко выходит, крадется тихо по небу, а городок и небо всё ярче и ярче; окна горят броским огнем, и от башенок словно бы сияние.

Вот солнышко перешло через небо на другую сторону, всё ниже да ниже, и наконец, за пригорком совсем скрылось; и город потемнел, ставни закрылись, и башенки померкли, лишь ненадолго. Вот затеплилась звездочка, вот вторая, вот и месяц рогатый выглянул из-за деревьев, и в городе стало снова ярче, окна Засеребрились, и от башенок протянулись синеватые

лучи.

— Папенька! папенька! запрещено ли войти в данный

город? Как бы мне хотелось!

— Мудрено, мой дорогой друг: данный город тебе не по росту.

— Ничего, папенька, я таковой мелкий; лишь разрешите войти меня в том направлении; мне так бы хотелось выяснить, что в том месте делается…

— Право, мой дорогой друг, в том месте и без тебя тесно.

— Да кто же в том месте живет?

— Кто в том месте живет? В том месте живут колокольчики.

С этими словами папенька поднял крышку на табакерке, и что же заметил Миша? И колокольчики, и молоточки, и валик, и колеса… Миша удивился. «Для чего эти колокольчики? для чего молоточки? для чего валик с крючками?» — задавал вопросы Миша у папеньки.

А папенька отвечал: «Не сообщу тебе, Миша; сам взгляни попристальнее да поразмысли: может быть отгадаешь. Лишь вот данной пружинки не трогай, а в противном случае всё изломается».

Папенька вышел, а Миша остался над табакеркой. Вот он сидел-сидел над нею, наблюдал-наблюдал, думал-думал, отчего звенят колокольчики?

В это же время музыка играется да играется; вот всё тише да тише, как словно что-то цепляется за каждую нотку, как словно что-то отталкивает один звук от другого. Вот Миша наблюдает: внизу табакерки отворяется створка, и из створки выбегает мальчик с золотою головкою и в металлической юбочке, останавливается на пороге и манит к себе Мишу.

«Да отчего же, — поразмыслил Миша, — папенька заявил, что в этом городе и без меня тесно? Нет, видно, в нем живут хорошие люди, видите, кличут меня к себе домой».

— Извольте, с величайшею эйфорией!

С сими словами Миша побежал к створке и с удивлением увидел, что створка ему пришлась точь-в-точь по росту. Как хорошо воспитанный мальчик, он почел долгом, в первую очередь, обратиться к собственному провожатому.

— Разрешите определить, — сообщил Миша,— с кем я имею честь сказать?

— Динь-динь-динь, — отвечал незнакомец, — я мальчик-колокольчик, обитатель этого города. Мы слышали, что вам весьма хочется побывать у нас в гостях, и потому решились просить вас сделать нам честь к нам пожаловать. Динь-динь-динь, динь-динь-динь.

Миша учтиво поклонился; мальчик-колокольчик забрал его за руку, и они пошли. Тут Миша увидел, что над ними был свод, сделанный из пестрой тисненой бумажки с золотыми краями. Перед ними был второй свод, лишь мельче; позже третий, еще меньше; четвертый, еще меньше, и без того все другие своды — чем дальше, тем меньше, так что в последний, казалось, чуть имела возможность пройти головка его провожатого.

— Я вам весьма благодарен за ваше приглашение,— сообщил ему Миша, — но не знаю, возможно ли будет мне им воспользоваться. Действительно, тут я вольно прохожу, но в том месте, дальше, посмотрите, какие конкретно у вас низенькие своды,— в том месте я, разрешите сообщить открыто, в том месте я и ползком не пройду. Я удивляюсь, как и вы под ними проходите.

Динь-динь-динь! — отвечал мальчик.— Пройдем, не волнуйтесь, ступайте лишь за мной. Миша послушался. В действительности, с каждым их шагом, казалось, своды подымались, и отечественные мальчики везде вольно проходили; в то время, когда же они дошли до последнего свода, тогда мальчик-колокольчик попросил Мишу посмотреть назад назад.

Миша посмотрел назад, и что же он заметил? Сейчас тот первый свод, под что он подошел, входя в створки, показался ему мелким, как словно бы, пока они шли, свод опустился. Миша был весьма удивлен.

— Отчего это? — задал вопрос он собственного проводника.

—Динь-динь-динь! — отвечал проводник, смеясь.— с далека неизменно так думается. Видно, вы ни на что вдаль со вниманием не наблюдали; далеко всё думается мелким, а подойдешь — громадное.

— Да, это действительно, — отвечал Миша, — я до сих пор нe думал об этом, и оттого вот что со мною произошло: третьего дня я желал нарисовать, как маменька около меня играется на фортепьяно, а папенька на втором вестнике помещения просматривает книжку. Лишь этого мне не получалось делать: тружусь, тружусь, рисую, как возможно вернее, а всё на бумаге у меня выйдет, что папенька около маменьки сидит и кресло его около фортепьяно стоит, а в это же время я отлично вижу,
что фортепьяно стоит около меня, у окна, а папенька сидит на втором финише, у камина. Маменька мне сказала, что папеньку надобно нарисовать мелким, но я считал, что маменька шутит, по причине того, что папенька значительно больше ее ростом; но сейчас вижу, что она правду сказала: папеньку надобно было нарисовать мелким, по причине того, что он сидел вдалеке. Весьма вам багодарен за объяснение, весьма благодарен.

Мальчик-колокольчик смеялся приложив все возможные усилия: «Динь-динь-динь, как смешно! Не мочь рисовать папеньку с маменькой! Динь-динь-динь, динь-динь-динь!»

Мише показалось обидно, что мальчик-колокольчик над ним так немилосердно насмехается, и он весьма культурно сообщил ему:

— Разрешите мне поинтересоваться у вас: для чего вы к каждому слову всё рассказываете «динь-динь-динь»? Уж у нас поговорка такая, — отвечал мальчик-колокольчик. — Поговорка? — увидел Миша. — А вот папенька говорит, что весьма плохо привыкать к поговоркам

Мальчик-колокольчик закусил губы и не сообщён более ни слова.

Вот перед ними еще створки; они отворились, и Миша оказался на улице. Что за улица! Что за город!

Мостовая вымощена перламутром; небо пестренькое, черепаховое; по небу ходит золотое солнышко; поманили, его, оно с неба сойдет, вкруг руки обойдет и снова поднимается. А домики-то металлические, полированные, крытые многоцветными раковинками, и под каждою крышкою сидит мальчик-колокольчик с золотою головкою, в серебряной юбочке, и большое количество их, большое количество и все мелок, мелка меньше.

— Нет, сейчас уж меня не обманут, — сообщил Миша.— Это так лишь мне думается с далека, а колокольчики-то все одинакие.

— Ан вот и неправда,— отвечал провожатый, — колокольчики не одинакие. Если бы все были одинакие, то и звенели бы мы все в один голос, один как второй; а ты слышишь, какие конкретно мы песни выводим. Это оттого, что кто из нас побольше, у того и голос потолще.

Неужто ты и этого не знаешь? Вот, видишь ли, Миша, это тебе урок: вперед не смейся над теми, у которых
поговорка плохая; другой и с поговоркою, а больше другого знает, и возможно от него кое-чему обучиться.

Миша, со своей стороны, закусил язычок.

В это же время их окружили мальчики-колокольчики, теребили Мишу за платье; звенели, прыгали, егали.

— Радостно вы живете, — сообщил им Миша, — век бы с вами остался. Весь день вы ничего не делаете, у вас ни уроков, ни преподавателей, к тому же и музыка весь день.

Динь-динь-динь! — закричали колокольчики.— Уж отыскал у нас веселье! Нет, Миша, нехорошее нам житье. Действительно, уроков у нас нет, да что же в том толку?

Мы бы уроков не побоялися. Вся отечественная беда как раз в том, что у нас, бедных, никакого нет дела; нет у нас ни книжек, ни картин; нет ни папеньки, ни маменьки; нечем заняться; весь день играйся да играйся, а ведь это, Миша, весьма, весьма скучно. Поверишь ли? Прекрасно отечественное черепаховое небо, прекрасно и золотые
деревья и золотое солнышко; но мы, бедные, мы насмотрелись на них всласть, и всё это весьма нам надоело; из города мы — ни пяди*, а ты можешь себе вообразить, каково целый век, ничего е делая, просидеть в табакерке, а также в табакерке с музыкою.

— Да, — отвечал Миша,— вы рассказываете правду. Это и со мной случается: в то время, когда по окончании ученья примешься за игрушки, то так радостно; а в то время, когда в праздник весь день всё играешься да играешься, то к вечеру и сделается кучно; и за ту и за другую игрушку примешься — всё не мило. Я продолжительно не осознавал, отчего это, а сейчас осознаю.

— Да, сверх того; на нас имеется вторая беда, Миша: у нас имеется дядьки.

— Какие конкретно же дядьки? — задал вопрос Миша.

— Дядьки-молоточки, — отвечали колокольчики, — уж какие конкретно злые! то и дело что ходят по городу да; нас постукивают. Каковые побольше, тем еще реже «тук-тук» не редкость, а уж мелким куда больно дастся.

— В действительности, Миша заметил, что по улице ходили какие-то господа на тоненьких ножках, с предлинными носами и шептали между собою: «тук-тук-тук! тук-тук-тук! поднимай! задевай! тук-тук-тук!» И в действительности, дядьки-молоточки постоянно то потому, то По другому колокольчику тук да тук, индо бедному Мише жалко стало. Он подошел к этим господам, весьма культурно поклонился и с кротостью задал вопрос, для чего они без всякого сожаления колотят бедных мальчиков. А молоточки ему в ответ:

— Прочь ступай, не мешай! В том месте в палате и в халате надзирательлежит, и стучать нам велит. Всё ворочается, прицепляется.

Тук-тук-тук!

— Какой это у вас надзиратель? — задал вопрос Миша у колокольчиков.

— А это господин Валик, — зазвенели они,— предобрый человек, ночь и день с дивана не сходит; на него мы не можем пожаловаться.

Миша—к надзирателю. Наблюдает: он, в действительности, лежит на диване, в халате и с боку на бок переворачивается, лишь всё лицом кверху. А по халату-то у него шпильки, крючочки видимо-невидимо; только что попадется ему молоток, он его крючком вначале зацепит, позже спустит, а молоточек-то и ударит по колокольчику. Только что Миша к нему подошел, как надзиратель закричал:

— Шуры-муры! Кто тут ходит? Кто тут бродит? Шуры-муры? Кто прочь не идет? Кто мне дремать не дает? Шуры-муры!

Шуры-муры!

— Это я, — храбро отвечал Миша,— я — Миша…

— А что тебе надобно? — задал вопрос надзиратель.

— Да мне жаль бедных мальчиков-колокольчиков, они все такие умные, такие хорошие, такие музыканты, а по вашему приказанию дядьки их постоянно постукивают…

— А мне какое дело, шуры-муры! Не я тут набольший. Пускай себе дядьки стукают мальчиков! Мне что за дело!

Я надзиратель хороший, всё на диване лежу и ни за кем не смотрю. Шуры-муры, шуры-муры…,

— Ну, многому же я обучился в этом городе!— сообщил про себя Миша. — Вот еще время от времени не редкость обидно, для чего надзиратель с меня глаз не спускает. «Экой не добрый! — думаю я. — Так как он не папенька и не маменька; что ему за дело, что я шалю? Знал бы сидел в собственной комнате». Нет, сейчас вижу, что не редкость с бедными мальчиками, в то время, когда за ними никто не наблюдает.

В это же время Миша отправился потом — и остановился. Наблюдает, золотой шатер с жемчужною бахромою; наверху золотой флюгер крутится, словно бы ветряная мельница, а под шатром лежит царевна Пружинка и, как змейка, то свернется, то развернется и постоянно надзирателя под бок толкает. Миша этому весьма удивился и сообщил ей:

— Сударыня царевна! Для чего вы надзирателя под бок толкаете?

— Зиц-зиц-зиц, — отвечала царевна. — Глупый ты мальчик, неразумный мальчик. На всё наблюдаешь, ничего не видишь! Кабы я валик не толкала, валик бы не крутился; кабы валик не крутился, то он за молоточки бы не цеплялся, молоточки бы не стучали; кабы молоточки не стучали, колокольчики бы не звенели; кабы колокольчики не звенели, и музыки бы не было!

Зиц-зиц-зиц.

Мише захотелось определить, правду ли говорит царевна. Он согнулся и прижал ее пальчиком — и что же?

В одно мгновенье пружинка с силою развилась, валик очень сильно завертелся, молоточки скоро застучали, колокольчики заиграли дребедень, и внезапно пружинка лопнула. Всё умолкло, валик остановился, молоточки попадали, колокольчики свернулись на сторону, солнышко повисло, домики изломались… тогда Миша отыскал в памяти, что папенька не приказывал ему трогать пружинку, испугался и… проснулся.

— Что во сне видел, Миша? — задал вопрос папенька.

Миша продолжительно не имел возможности опамятоваться. Наблюдает: а же папенькина помещение, та же перед ним табакерка; около него сидят маменька и папенька и смеются.

Где же мальчик колокольчик? Где дядька-молоточек? Где царевна Пружинка? — задавал вопросы Мишa. —Так это был сон?

— Да, Миша, тебя музыка убаюкала, и ты тут порядочно вздремнул. Поведай же нам, по крайней мере, что тебе приснилось!

— Да видите, папенька, — сообщил Миша, протирая глазки, — мне всё хотелось определить, отчего музыка в табакерке играется; вот я принялся на нее прилежно наблюдать и разбирать, что в ней движется и отчего движется; думал, думал и стал уже добираться, как внезапно, наблюдаю, дверка в табакерку растворилась… — Тут Миша поведал целый собственный сон по порядку.

— Ну, сейчас вижу, — сообщил папенька, — что ты, в действительности, практически осознал, отчего музыка в табакерке играется; но ты это значительно лучше осознаешь, в то время, когда будешь обучаться механике.

Приложение к билету № 5

Дым

Никто этому не верит. А пожарные говорят:

— Дым ужаснее огня. От огня человек удирает, а дыму не опасается и лезет в него. И в том месте задыхается.

И еще: в дыму ничего не видно, куда бежать, где двери, где окна. Дым ест глаза, кусает в горле, щиплет в носу.

И пожарные надевают на лицо маски, а в маску по трубке идет воздушное пространство. В таковой маске возможно продолжительно быть в дыму, но лишь все равно ничего не видно.

И вот один раз тушили пожарные дом. Жильцы выбежали на улицу. Старший пожарный крикнул:

— А ну, посчитайте, все ли? Одного жильца не хватало. И мужчина закричал:

— Петька-то отечественный в помещении остался!

Старший пожарный отправил человека в маске отыскать Петьку. Человек вошел в помещение.

В комнате огня еще не было, но было полно дыму. Человек в маске обшарил всю помещение, все стенки и кричал со всей силы через маску: —

Петька, Петька! Выходи, сгоришь! Подай голос.

Но никто не отвечал.

Человек услышал, что валится крыша, испугался и ушел, Тогда старший пожарный рассердился:

-А где Петька?

— Я все стенки обшарил,— сообщил человек.

— Давай маску! — крикнул старший.

Человек начал снимать маску. Старший видит — потолок уже горит. Ожидать некогда.

И старший не стал ждать — окунул рукавицу в ведро, заткнул се в рот и ринулся в дым.

Он сходу ринулся на пол и начал шарить. Наткнулся на диван и поразмыслил: «Возможно, он в том направлении забился, в том месте меньше дыму».

Оп сунул руку под диван и нащупал ноги. Схватил их и потянул вон из помещения.

Он вытянул человека на крыльцо. Это и был Петька. А пожарный стоял и шатался. Так его заел дым.

А тут именно упал потолок, и вся помещение загорелась. Петьку отнесли в сторону и привели в эмоцию. Он поведал, что со страху забился под диван, заткнул уши и закрыл глаза.

А позже не помнит, что было.

А старший пожарный для того забрал рукавицу в рот, что через мокрую тряпку в дыму дышать легче.

По окончании пожара старший сообщил пожарному:

— Чего по стенкам шарил? Он не у стены тебя ожидать будет. Коли молчит, так, значит, задохнулся и на полу валяется.

Обшарь бы пол до койки» сходу бы и отыскал. (В. Житков)

Поставьте образовательную и воспитательную задачу чтения рассказа в детей. Готовьтесь к чтению рассказа вслух. Подготовьте вопросы для беседы с детьми по окончании прочтения текста.

Приложение к билету № 6

Илья Святогор и Муромец

Как сутки он едет до вечера,Тёмну ноченьку до утра,И второй он сутки едет до вечера,Тёмну ноченьку до утра,Как на третий-то на денёчекБогатырский конь стал спотыкатися,Говорит Святогор коню хорошему:«Ах ты, волчья сыть*, травяной мешок,Уж ты что, собака, спотыкаешься?Ты идти не можешь аль везти не желаешь?»Говорит тут верный богатырский конь,Человеческим говорит он голосом:«Как забудь обиду-ка ты меня, хозяюшко,А разреши-ка мне слово вымолвить:Третьи суточки, ног не складучи,Я вожу двух сильных, могучих богатырей,Да и третьего – коня богатырского!»Тут Святогор-богатырь да опомнился,Что у него в кармане тяжелёшенько,Он берёт Илью за жёлты кудри,Он ставит Илью на сыру почву,Как с конём его с богатырским;Начал задавать вопросы он да выведывать:«Ты сообщи, удалый хороший молодец,Ты какой почвы да какой орды?Если ты богатырь святорусский,Так отправимся мы во чисто поле,А попытаемся мы силу богатырскую!»Говорит Илья таковы слова:«Ай же ты, удалый хороший молодец,Вижу я силушку твою великую,Не желаю я с тобой сражатися,Я хочу с тобою побрататися!»Святогор-богатырь соглашается,Со хороша коня он спускается.И раскинули они тут бел шатёр,А коней разрешили войти во луга зелёные;Вошли оба они во белый шатёр,Друг другу они порассказалися,Золотыми крестами поменялися,Они между собой побраталися,Обнялись они, поцеловалися:Святогор-богатырь будет больший брат,Илья Муромец будет меньший брат;Хлеба-соли тут они откушали,Белой лебеди порушали*И легли в шатре опочив держать*.И недолго, много дремали – трое суточек,На четвёртые они просыпалися,В путь-дороженьку отправлялися:Как седлали они коней хороших,И отправились они не во чисто поле,А отправились они ко святым горам,Ко святым горам да Араратским;Прискакали на гору Елеонскую,Как заметили они чудо чудное,Чудо чудное да диво дивное:Как на данной на горе ЕлеонскойЧто стоит тут да дубовый гроб!Как богатыри с коней спустилися,Они ко гробу наклонилися,Говорит Святогор таковы слова:

«А кому в этом гробе лежать суждено?Ты послушай-ка, мой меньший брат,Ты ложись-ка во гроб да используйся:Тебе ладен ли тот дубовый гроб?»Илья Муромец тут послушалсяСвоего ли братца он большего,Он ложился, Илья, во дубовый гроб,Данный гроб Илье не поладился:Он в длину долог и в ширину широк;И поднимался Илья да из гроба того,А ложился в гроб Святогор-богатырь;Святогору гроб да поладился:Он в длину по мере и в ширину именно!Говорит Святогор Илье Муромцу:«Ай же ты, Илья, да мой меньший брат,Ты покрой-ка крышечку дубовую,Полежу в гробу я, полюбуюся».Как закрыл Илья крышечку дубовую,Говорит Святогор таковы слова:«Ай же ты, Илюшенька да Муромец,Мне в гробу лежать тяжелёшенько,Мне дышать-то нечем да тошнёшенько,Ты открой-ка крышечку дубовую,Ты подай-ка мне свежа воздуха!»А как крышечка не подымается,Кроме того щёлочка не раскрывается!Говорит Святогор таковы слова:«Ты разбей-ка крышечку саблей вострою!»Как Илья Святогора послушался,Он берёт собственную саблю вострую,Ударяет он по гробу по дубовому,А куда ударит Илья Муромец,Тут становятся обручи металлические!Начал бить Илья на протяжении и поперёк –Всё металлические обручи становятся!Говорит Святогор да таковы слова:«Ах ты, меньший брат да Илья Муромец,Видно, тут мне, богатырю, и кончинушка!Схорони ты меня во сырой почва,Ты бери-ка моего коня да богатырского,Согнись-ка ты ко гробу ко дубовому,Я дохну тебе да в личико белое –У тебя силушки поприбавится!»Говорит Илья таковы слова:«У меня головушка да с проседью:Мне твоей-то силушки не надобно,А мне собственной-то силушки достаточно;В случае если силушки ещё прибавится,Меня не будет носить мать-сыра почва;И не нужно мне коня богатырского,Мне-ка является верой-правдоюМой ветхий Бурушка косматенький».Тут братьица да распростилися,Святогор остался лежать во сырой почва,А Илья Муромец отправился по святой РусиКо тому ко городу ко Киеву,А ко нежному князю ко Владимиру;Поведал он чудо чудное,Как схоронил он Святогора богатыряНа той ли на горе на Елеонской…Да тут Святогору и славу поют,А Илье Муромцу хвалу воздают.

Битва Ильи со Святогором выдаёт какое происхождение Ильи: земное либо чудесное? Он мифологический храбрец либо эпический? Так каким же приемом всегда пользуется былина?
Обрати внимание на первые пять строчек этого отрывка. Возможно ли то же самое сообщить меньше? Отчего же былина этого не делает? Как певец (а былины пелись!) относится к каждой подробности судьбы?
Как именует собственного коня рассерженный Святогор? Что это за художественный прием*?
Как характеризует Илью то, что он отказался от поединка со Святогором? Как возможно назвать такую черту характера?
Из-за чего почва неимеетвозможности носить Святогора?
Присмотрись пристально к его имени: из каких частей оно состоит? Какого именно героя мифов древней Греции напоминает Святогор? Из-за чего Илья отказывается от чудесной силы, которой его желает одарить на прощание Святогор?
Тебе понравилась былина? Что в её языке показалось тебе необыкновенным? И вдобавок?
В каком жанре устного народного творчества тебе уже виделись уменьшительно-ласкательные формы? А былина из-за чего их применяет?
Взгляни, чем отличаются строки:
«К славному городу Киеву» и
«Ко славному ко городу ко Киеву».
Где больше внимания к каждому отдельному слову?
Какой же из богатырей мифологический храбрец, а какой эпический?

Приложение к билету №8

ПРО СЛОНА

Мы доходили на пароходе к Индии. Утром должны были прийти. Я сменился с вахты, устал и никак не имел возможности заснуть: все думал, как в том месте будет.

Вот как в случае если б мне в юные годы целый ящик игрушек принесли и лишь на следующий день возможно его раскупорить. Все думал — вот утром, сходу открою глаза — и индусы, тёмные, заходят около, забормочут неясно, не то что на картине.

Бананы прямо на кусте, город новый — все зашевелится, заиграет. И слоны! Основное — слонов мне хотелось взглянуть.

Все не верилось, что они в том месте не так, как в зоологическом, а свободно ходят, возят: по улице внезапно такая громада прет!

Заснуть не имел возможности, прямо ноги от нетерпения чесались. Так как это, понимаете, в то время, когда сушей едешь, совсем не то: видишь, как все неспешно изменяется. А тут 14 дней океан — вода и вода, — и сходу новая страна.

Как занавес в театре подняли.

Наутро затопали на палубе, загудели. Я ринулся к иллюминатору, к окну, — готово: город белый на берегу стоит; порт, суда, около борта шлюпки: в них тёмные в белых чалмах — зубы сверкают, кричат что-то; солнце светит со всей силы, жмет, думается, светом давит. Тут я как с ума сошел, задохнулся прямо: как словно бы я — не я и все это сказка.

Имеется ничего с утра не желал. Товарищи дорогие, я за вас по две вахты в море находиться буду — на берег отпустите скорей.

Выскочили вдвоем на берег. В порту, в городе все бурлит, кипит, народ толчется, а мы — как оголтелые и не знаем, что наблюдать, и не идем, а словно бы нас что несет (да и по окончании моря по берегу неизменно необычно ходить). Наблюдаем — трамвай.

Сели в трамвай, сами толком не знаем, для чего едем, только бы дальше, — очумели прямо.

Трамвай нас мчит, мы глазеем по сторонам и не увидели, как выехали на окраину. Дальше не идет. Вылезли.

Дорога. Пошли по дороге. Придем куда-нибудь!

Тут мы мало успокоились и увидели, что здорово жарко. Солнце над самой маковкой стоит; тень от тебя не ложится, а вся тень под тобой: идешь и тень собственную топчешь.