Врата во времени к кельтскому льву на могавкской границе

Сейчас я уже видел сны о душах многих погибших. Я заменю вводящий в заблуждение термин «мертвые» на «ушедшие». Я не громадный приверженец теологии, но одно знаю совершенно верно (это знает любой, кто по- настоящему видит сны): жизнь длится по окончании физической смерти в других измерениях и в других носителях сознания.

Одной из самых выдающихся жестокостей классической психологии, а довольно часто и западной религии, есть отрицание несложного факта, что в снах мы можем общаться с ушедшими.

Время от времени они приходят посетить нас. Время от времени они появляются в снах, поскольку находятся в отечественном пространстве, не двигаясь дальше.

На протяжении сна и в видениях наяву, в особенности в то время, когда я сидел под белым дубом либо пробирался по лесам к водопадам, я довольно часто встречал следы людей прошлого, как белых, так и коренных американцев. Я высказал предположение, что это были голографические следы и, быть может, пожилые энергии людей, живших, обожавших и страдавших на данной почва, включая, несомненно, ссмыо Мозеса Сана, первого белого землевладельца, чьи сыновья сражались на протяжении американской революции и были похоронены на бугре, где рядом с людским кладбищем я похоронил любимого пса.

Я начал изучать историю местности и узнал, что эта почва первенствоваланастоящей американской границей, на которой были приняты многие исторические ответы. К примеру, как на большом растоянии вглубь континента будет разрешено заходить европейцам; кто — Франция либо Англия — станет главной силой; продолжат ли колонии жить под управлением далекого короля либо же возьмут независимость и создадут конституцию.

Я выяснил, что расположенный рядом город Олбани во времена собственного расцвета был собственного рода Касабланкой — с агентами, борьбой и секретными операциями за власть. Я начал обдумывать идею о том, дабы написать еще один шпионский триллер о колониальном периоде.

Я опоздал углубиться в выполнение этого замысла. Мы решили совершить зимние праздничные дни со ветхими приятелями в Канкуне, что интересовал меня не столько собственной курортной красотой, с непременным бокалом и загаром ледяной «Маргариты», какое количество близостью к наследию майя. В второй стране я был в первом из громадных сновидений, каковые в итоге привели меня к ирокезской истории.

Подо мной тень, она скользит по невинному пейзажу, солидную часть которого образовывает вода. Я спускаюсь на поляну среди густого леса. Я то теряю из виду, то опять нахожу первобытного человека, одетого в шкуры.

Картина изменяется, и я оказываюсь в греческом амфитеатре.

Я вхожу и выхожу из тел и сознаний множества людей, проходя век за веком. Вот я в теле сального широкоплечего мужчины в колониальной одежде. Время от времени он надевает форму британского генерала либо богатого землевладельца, в второе время носит ракушки и шкуры, как это принято у индейцев.

Я проснулся по окончании данной сцены, и одна фраза крутилась у меня в голове:

Я из тех, кто сотрясает миры.

Звучащие слова повисли в воздухе. Я сощурился от броского солнечного света, падавшего через окно в помещение отеля, пробуя отыскать в памяти подробности сна и осмыслить его. Сон привел меня к неким древним событиям, происходившим в течении многих столетий во многих местах и в различной обстановке.

Я ощущал, что все сцены были связаны и что слова, повторявшиеся в пространстве, относились к тому, что было центром этих событий.

В то время, когда я возвратился В США, то подтвердил собственные предположения о том, кем был мужчина в колониальной одежде. Практически сразу после того, как я покинул Канкун, я заметил в историческом отделе букинистического магазина в Олбани толстую книгу в синей обложке. Открыв ее на случайной странице, я был поражен тем, как привычным мне был данный голос из XVIII века, что сказал со мной со страниц книги о совете с ирокезами.

Взглянув па обложку, я узнал, что держал в руках том «Записки сэра Уильяма Джонсона». Я ничего не слышал о Джонсоне прежде, но любопытство вынудило меня приобрести книгу.

В то время, когда я заметил портреты Джонсона, я уверился в том, что именно он — мужчина из моего сна, что был в один момент мной и не мной.

По окончании того как я прочёл его записки, а после этого ознакомился с несколькими вариантами его биографии, я выяснил, что Уильям Джонсон (1715-1774) был храбрецом первой границы, он правил страной могавков как король племени, дробил постель и свою жизнь с могавками, овладел их обычаями и языком. Джонсон определил их, пожалуй, лучше, чем каждый белый мужчина за всю историю Америки. Он принимал решения от имени короля и стал вождем могавков, его авторитет на ирокезов стало наиболее значимым причиной в победе Англии над Францией в так называемой войне французов с индейцами, которая открыла путь американской революции, лишив колонистов необходимости иметь одну европейскую армию для защиты от второй. Он повел силы индейских солдат к победе над опытной армией Франции, которую возглавлял один из самых умелых генералов битвы на озере Джордж в 1755 году

— Политическая история была занимательной, но самое необычное — данный его жизнь и мужчина. Он был отцом более чем много детей от бесчисленных «временных» жен. Единственной дамой, у которой практически оказалось «приручить» его, была индианка, узнаваемая под именем Молли Брант, мы еще возвратимся к ней в третьей части.

великодушие и Широта личности Джонсона напоминают величие королей Ирландии. А желание приблизиться к коренным обитателям, погрузиться в культуру американских индейцев являлось его собственным помыслом. После этого, информирует Бугенвиль, Джонсон «ускакал совместно со своим отрядом, члены которого всецело повторяли его действия.

Где Гомер, что имел возможность обрисовать подобную сцену?»[3].

Данный броский сюжет в полной мере доходил для романа. Но на протяжении собственных начальных изучений я не отыскал объяснения замечательному отзвуку моего сна, эмоции вневременной драмы, не ограничивающейся рамками истории Джонсона либо моей собственной. Я должен был угнать то, что не было обрисовано в исторических книгах.

Были мои индивидуальные вопросы. Из-за чего во сне я не имел возможности различить, где Джонсон, а где я? Из-за чего он по большому счету мне снился?

В то время, когда я в первый раз отправился в усадьбу Джонсона, прекрасный дом, окруженный каменными блочными строениями, ставший последним жилищем сэра Уильяма в равнине могавков, то добрался в том направлении без указаний и карт, как словно бы ехал на свою квартиру. Я встретился с застенчивой южанкой по имени Ванда Барч, которая жила в том месте двадцать лет как смотритель имеющего историческую сокровище наследия Джонсона.

Скоро я узнал, что она также была сильным сновидцем и что, быть может, отечественные жизни во сне были связаны еще перед тем, как сон о Джонсоне привел меня в его последний дом.

В то время, когда мне было девять лет, я упал за борт лодки, па которой отправился рыбачить вместе с его друзьями и отцом. В том месте хватало мелко, а я был приличным пловцом, как и большая часть австралийцев. Исходя из этого никто не осознал, что я тону.

Лишь в то время, когда большинство маленькой судьбе прошла перед моими глазами, кто-то выловил меня и откачал. Приблизительно одновременно с этим Ванде снился мальчик примерно ее возраста, с круглым, покрытым веснушками лицом, что необъяснимым образом тонул на мелководье.

В собственном сне она протянула руку и вытащила его. Мы поделились этими переживаниями, и весьма не так долго осталось ждать между нами появилась глубокая и необычная сновидческая дружба. Любой из нас был единственным ребенком в семье и любой весьма желал иметь брата либо сестру.

Через некое время по окончании рождения отечественной дружбы мы сделали вывод, что нашли приятель в друтс тех брата и сестру, которых нам так не хватало в юные годы.

Итак, сон об Уильяме Джонсоне уже принес мне полезнейший дар — сестру. Ванда и я скоро начали делиться снами практически ежедневно, и довольно часто выяснялось, что отечественные грезы пересекаются. Совместно мы создали практику совместного интерактивного сновидения, мы изучили

будущее, перемещаясь вперед, разглядывая и выбирая нужное среди вероятных вариантов.

Но тайна моей связи с Джонсоном осталась неоткрытой. Он появился и вырос в графстве Мит в Ирландии, как и семья моей матери. Скоро я решил отправиться в том направлении и узнать, нет ли ответов на мои вопросы о, быть может, отечественном неспециализированном происхождении.

ГЛАЗА БОГИНИ

Я прилетел в Дублин во второй половине 80-ых годов XX века. Холодным и ветреным утром Пасхального воскресенья с двумя дочерьми я посетил две мессы: англиканскую работу в практически безлюдной ветхой церкви Святой Анны, где толстый священник монотонно бубнил в течении литургии, обращаясь к безлюдным скамейкам и иногда сморкаясь, и католическую мессу в соборе Святой Марии.

Данный собор, воображающий собой красивое хорошее григорианское строение, есть красивым фоном для радостного возбуждения и энергии этого великого христианского праздника — дня Вознесения. На двери табличка: «Женщины, смотрите за собственными сумочками*.

В соборе находилась некая сила, заключенная в замечательном звучании органа, хоре, распевающем «Аллилуйя», в живом перемещении священников, и легко возможно было себе представить, как атеиста завораживают картины, изображающие умирающего Всевышнего, мира, обновленного через символический каннибализм. Я восхищенно наблюдал на прекрасных ирландских девушек с их плавной походкой, распущенными тёмными либо рыжими волосами, решительными подбородками, стремительными округлыми бёдрами и чёрными глазами; пробирающихся мимо местных пьянчуг и бродяг в толпе, шелестя щей, как камыш на ветру.

На следующий сутки в отыскивании следов Джонсона (что появился в 1715 году) я начал продвигаться вглубь Ирландии, которая, с?дя но дате ее основания, старше святого Патрика. Это было время беспокойств, скрытых за возделанными рядами и полями аккуратных изгородей западных бриттов графства Мит. Мы отправились по ухабистой проселочной дороге к поместью Смитста- уті, месту рождения Джонсона.

Мускулистый, напоминающий гора конюший продемонстрировал мне поместье. Колокольчики лишь начали расцветать, и я наслаждался своим любимым сочетанием цветов в природе: мечтательно-светло синий оттенки среди мягкого зеленого. Я шел через конюшню с каменными стойлами, за стенками которой был яблоневый сад.

Я знал, тут нет того, что я ищу.

Я из тех, кто сотрясает миры.

Я постарался выяснить происхождение данной строки, прочтя ее исследователю ветхого ирландского языка, которого встретил, в то время, когда мы поднялись на Тару, священный бугор, где короновались древние короли.

— В ней слышно звучание барда, — сообщил он. — Такие слова моіуг принадлежать облеченному властью, спускающемуся к смертным. Но не имел возможности)’ определить ее происхождение.

Мы отправились в равнину реки Бойн и к Ныо-Гренджу — культовому сооружению и огромному кургану, бывшему ветхим уже в то время, в то время, когда египетские пирамиды были еще молодыми. Оно складывается из погребальной камеры и коридора, свод которой выстроен из огромных каменных монолитов, не скрепленных раствором, над ним расположена громадная округлая пирамида из каменных осколков, окруженная кольцом охранных камней. В сутки отечественного визита Нью-Грендж был окружен ярко-желтым можжевельником, что распространял на солнце запах кокосового масла.

Я чувствовал трепет узнавания. Это было то самое место. Я не знал, было ли оно связано с моим сном, но знал, что приехал ко мне как раз за ним.

По коже побежали мурашки.

Я содрогнулся, в то время, когда заметил спирали на охранных камнях. Двойные, тройные спирали, вплетающиеся в судьбу и выходящие из нее. В двойной спирали я, не вспоминая, заметил Глаза Богини, скрывающие разрушения и коды создания.

Коридор, ведущий к погребальной камере, был сухим и прохладным. Я зашел в камеру и взглянуть на каменные уступы, образующие свод: круги в кругах, как расходящиеся крути на воде. Не известно почему строители трудились в темноте либо при сумеречном свете, но укладывали плиты с поразительной точностью.

Я посмотрел на окно, через которое на протяжении зимнего солнцестояния светит солнце, и на рассеченный камень с выдолбленным углублением для жертвоприношений. Моим глазам предстали картины из прошлого. Я заметил старую королеву, сидящую на троне.

В конечном итоге она была больше чем королевой. Она открыла взору собственный бессмертное тело и стала красивой жрицей, подошла ко мне нагая, за исключением меховой повязки около бедер.

Глаза Богини были подобны водоворотам, торнадо. В них — смерть и рождение миров.

Какое это имело отношение к ирокезам? Значительно более близкое, чем я предполагал, в то время, когда задумал эту книгу.

Я возвратился из Ирландии.

в один раз иочыо, на границе между сном и временем бодрствования — в превосходной песочнице для всех, кто желает поиграть с сознательными снами, — я разрешил образам появляться и исчезать. Скоро поток образов превратился в моем сознании в светящуюся двойную спираль, которую я видел вырезанной на камнях в Ирландии. Это были Глаза Богини.

Не думая об этом, я начал двигаться по спирали к второму месту. Я ожидал заметить Ирландию, но вместо этого летел над невинной почвой северо-востока Америки на крыльях краснохвостого Ястреба. Скоро я осознал, что лечу к ирокезской даме, которую я нарек Островной Дамой.

В то время, когда я писал эту книгу, она напомнила мне, что в первый раз мы встретились, в то время, когда я перемещался по двойной спирали из места моих европейских предков, и что двойная спираль возможно ключом к тайнам, каковые существуют вне времени и пространства.