Xvii. личное и общественное начало в наследственном праве

Последнюю широкую область гражданского права образовывает право наследственное.

Вопрос о судьбе имущества по окончании смерти его субъекта-хозяина имеет огромное как личное, так и публичное значение. Тут кроме этого сталкиваются различные интересы, самые противоположные течения, каковые дают эволюции наследственного права то одно, то второе направление.

Но в первую очередь необходимо заявить, что самое понятие наследования, как некоего универсального посмертного преемства во всем имуществе покойного, появляется в истории людских обществ далеко не сходу. В примитивных обществах, как мы видели, кроме того мысль субъективных прав рисуется еще весьма туманно.

Известное представление о принадлежности той либо второй движимой вещи (орудия, одежды, запасов пищи), само собой разумеется, имеется, но, как мы уже говорили, эта принадлежность на большом растоянии еще не имеет характера отечественного нынешнего права собственности: тот, кому вещь в собственности, защищается в собственном праве на эту вещь не вследствие того что она ему в собственности, а вследствие того что посягательство на нее образовывает деликт, т.е. личную обиду по адресу хозяина. При таком представлении неудивительно, в случае если со смертью последнего и самые его права прекращаются бесследно: принадлежавшее покойному несложное имущество выясняется бесхозяйным, ничьим, и потому подлежит свободному завладейте всех и каждого. Любопытное переживание этого воззрения мы встречаем, к примеру, еще в ветхом римском праве, которое провозглашало, что понятие воровства неприменимо к захвату наследственного имущества (rei hereditariae furtum non fit): до тех пор пока оно не принято наследником, оно еще ничье, и потому завладение им не есть кража.

Но таковой порядок вещей мыслим только , пока общество воображает аморфную массу индивидов, ведущих практически совсем обособленное существование. Положение, само собой разумеется, должно радикально измениться с того момента, в то время, когда в общества появляются такие либо иные связи, каковые теснее сплачивают узнаваемые группы индивидов. Таковой как раз связью есть в первую очередь сообщение семьи и появляющаяся потом на ее базе сообщение рода.

Появление этих альянсов обозначает уже происхождение около индивида некоторых кейцентрических кругов из лиц, к нему более родных, чем все остальные. В семье и роде человек находит вббе защиту и поддержку против всяких неприятелей; домашние и родичи оказывают помощь ему при жизни, мстят за его убийство и т.д. Конечно исходя из этого, что эти же более родные люди должны иметь и преимущественное право на оставшееся по окончании него имущество.

По отношению к недвижимости дело уже сначала обстояло в противном случае. Самое представление о каких бы то ни было правах на нее не имело возможности показаться раньше перехода к земледелию и оседлости, а данный переход вероятен лишь в обществе с уже установившейся домашней и родовой организацией.

Но наряду с этим, как мы знаем, старейшему праву малоизвестна личная собственность на землю: почва считается принадлежащей тем либо вторым альянсам, из которых народ либо племя складывается, т.е. общинам, родам, семьям. Благодаря этого смерть отдельного домовладельца .отнюдь не обозначала наступления бесхозяйности для той почвы, на которой он сидел: подлинный хозяин — т.е. семья, а при ее отсутствии род либо община — не исчезал, изменялись только лица, бывшие в праве на яркое пользование. Самый темперамент имущественного усвоения, темперамент собственности, определял так тут неизбежность посмертного преемства и ставил порядок этого последнего в яркую зависимость от домашнего и родового строя.

Громадное значение имело, потом, и развитие экономического оборота, что неимеетвозможности мириться с распадением имущества. Все деловые отношения покоятся на кредитоспособности их участников, а эта кредитоспособность была бы совсем непрочной, если бы она могла быть уничтожена случайным событием — смертью агента.

Исходя из этого развивающийся гражданский оборот требует соединения долгов с имуществом; требует установления правила, дабы тот, кто приобретает имущество покойного, отвечал и по его долгам. Благодаря этого наследственный переход получает темперамент преемства универсального: наследственная масса мыслится не как сумма разрозненных имущественных объектов, а как некое единство, в котором долги и наличность (activa и passiva) сливаются в одно юридическое целое (universum jus), переходящее не к случайному захватчику, а к известным, заблаговременно предопределенным лицам, наследникам.

Наконец, не остаются без влияния и мотивы идеологического, трансцендентного порядка. Те либо другие представления о загробной жизни и о связи поколений уходящих с поколениями остающимися налагают соответственный отпечаток на темперамент наследственного перехода. В зависимости от большей либо меньшей силы этого элемента в нормах о наследовании отражается большее либо меньшее влияние религии, и самое наследование выходит далеко за пределы несложного имущественного преемства.

Так, к примеру, в соответствии с представлением древних римлян, наследование имеется в первую очередь преемство в самой личности покойного. Из этого невозможность отречься от наследства для ближайших наследников покойного, к примеру, участников его семьи (heredes sui et necessarii); из этого же и полная ответственность наследника за долги наследодателя, ответственность собственным имуществом, в случае если наследственная масса окажется для покрытия долгов недостаточной.

Под влиянием всех этих мотивов складывается мало-помалу университет наследования. По старейшему праву наследование известно лишь в одном собственном виде — как раз в виде наследования по закону. Личность наследника определяется самым строением рода и семьи, и как положение лица в этих последних не может быть поменяно личной волей индивида, так не может быть поменян ею и предопределенный этим домашним строем порядок наследования.

Иначе говоря чего-либо аналогичного завещанию старейшее гражданское право еще не знает. Известное изречение, которым обыкновенно (по примеру средневекового британского писателя Гланвиллы) характеризуется старое германское право, — solus deus heredem facere potest, non homo, — превосходно передает представление о наследовании не только этого последнего, но и всякого старого права по большому счету. Индивид еще связан родом, поглощен им, потому что вне его, он в эту старейшую эру беззащитен.

Но после этого, как мы уже знаем, положение изменяется; крепнущее и развивающееся государство ослабляет значение родового альянса; индивид, со своей стороны, начинает ощущать собственную силу и потребность в ее свободном применении. Личное, личное начало вступает в борьбу с началом общинным, родовым, домашним.

Но первые шаги в данной борьбе еще весьма скромны. Личная воля на первых порах пробует двигаться, только приспособляясь более либо менее к порядку законного наследования и не нарушая его коренных устоев. Одним из старейших видов посмертных распоряжений есть распоряжение отца о разделе домашнего имущества между детьми — законными наследниками.

Таков, к примеру, последовательность отечественной Русской Правды.

С одной стороны, мысль отцовской власти, а иначе, — то событие, что такое распоряжение не нарушает прав и заинтересованностей родичей, содействует раннему признанию юридической силы за подобными распоряжениями.

Вторым древним суррогатом завещания есть усыновление будущего наследника. Возможно, первоначально такое усыновление допускалось только при отсутствии собственных детей либо при наличности вторых уважительных обстоятельств; по крайней мере, такое усыновление формально не разламывало порядка законного наследования: оно, наоборот, вводило будущего наследника в ряды законных. Лишь в таком виде было вероятно избрание наследника, к примеру, в старом греческом праве; такой же темперамент имеет и университет адфатомии либо gairethinx в праве древнегерманском.

Предстоящим этапом в развитии посмертных распоряжений есть, по-видимому, назначение из имущества, по большому счету переходящего к законным наследникам, отдельных частичных выдач (отказов, либо легатов), к примеру, по душе на церковь и т.д. Согласно точки зрения многих, лишь в таких отдельных выдачах либо легатах имело возможность состоять старейшее римское завещание.

По крайней мере лишь их знало средневековое завещание у германцев; личность же самого наследника, как сообщено, определялась по их представлениям самим Всевышним и не могла быть поменяна людской волей. Это воззрение в принципе сохраняетсяеще и поныне во французском праве, где неспециализированным правилом есть известное I’institution d’heritier’a pas de1ieu и где всякое завещательное распоряжение рассматривается под углом зрения наследственных отказов (legs).

У некоторых народов, наконец, отступление от простых норм законного наследования и назначение наследника начинает допускаться с согласия всей общины, народного собрания. Таково древнеримское testamentum comitiis calatis: простой законный порядок отстраняется отдельным сепаратным законом.

Начавшись в таких скромных формах, завещательная свобода после этого неспешно все более и более расширяется. Развитие имущественных распоряжений и свободы собственности при жизни влечет за собой и свободу распоряжений на случай смерти. У одних народов это расширение идет стремительнее, у других медленнее: у римлян, к примеру, практически целый процесс развития завещательной свободы лежит за порогом истории, меж тем как у новых народов он протекает медлительно еще на всем протяжении средних столетий.

Наряду с этим свобода завещательных распоряжений устанавливается не с однообразной легкостью в зависимости от различных видов имущества. Она допускается легче по отношению к движимости и тяжелее по отношению к недвижимости. Так к примеру, в старогерманском праве завещание продолжительно имело возможность касаться лишь движимого имущества, меж тем как недвижимость должна была переходить обязательно к законным наследникам а также не подлежала ответственности за долги.

Мало-помалу, но, и тут это различие сглаживается.

Свобода завещания потом, по понятным обстоятельствам, скорее устанавливается по отношению к имуществам благоприобретенным и тяжелее по отношению к родовым. Так к примеру, в отечественном действующем русском праве еще и на данный момент имущества родовые смогут быть завещаемы лишь в весьма узких пределах. Но в большинстве современных европейских законодательств это различие уже провалилось сквозь землю.

Так, свобода посмертных распоряжении образовывает совместно со свободой договоров и свободой собственности один из краеугольных камней современного гражданского строя. В долгом историческом ходе личная воля пробилась через сложную сеть всевозможных стеснений и заняла принципиально решающее положение.

Но завещательная свобода имеет и собственные обратные стороны. По мере ее установления перед гражданским правом появляется новый очень ответственный вопрос.

Наследодатель может иметь родных родных, каковые в нем имели собственного единственного кормильца, каковые при его судьбы имели кроме того право потребовать от него содержания и каковые с его смертью лишатся этого, возможно, единственного источника собственного существования. Может ли при таких условиях наследодателю быть предоставлена полная свобода завещательного распоряжения?

Возможно ли ему дать право, игнорируя, к примеру, собственных детей либо своих родителей, завещать все собственный имущество лицу совсем постороннему? Само собой разумеется, с одной стороны, любой волен распорядиться своим имуществом, как ему угодно; иначе, возможно ли в таковой степени забывать об интересах этих родных лиц?

В старейшее время, в то время, когда воля наследодателя была так или иначе связана, для всех этих родных лиц как раз в данной связанности заключалась узнаваемая гарантия в том, что по крайней мере узнаваемый комплекс имуществ (недвижимость, родовое и т.д.) им дастся. Но с отпадением всех ограничений эти исторические обеспечения провалились сквозь землю, и вопрос о судьбе родных лиц обнажился.

Уже римское право разрешило указанную задачу установлением так именуемого института и необходимого наследования необходимой доли. Ближайшие в домашнем порядке к наследодателю лица — как раз нисходящие, при их отсутствии — восходящие, и, наконец, при известных условиях сёстры и братья — есть в праве потребовать, дабы им была покинута из наследства по крайней мере некая часть их законной доли; это и имеется так называемая необходимая часть. Размер ее был выяснен сперва в виде одной четверти той части, которую взял бы любой из них при наследовании по закону, а после этого (Юстинианом) он был повышен до 1/3 а также до 1/4 в зависимости от общего количества нужных наследников.

Вслед после этого мысль нужного наследования была вместе с римским правом реципирована новыми народами и стала прочным достоянием западноевропейского (континентального) наследственного права, не смотря на то, что подробности регулируются в различных законодательствах не в полной мере одинаково. Ограничимся тут только основным.

Теми родными лицами, каковые есть в праве на необходимую долю, в большинстве законодательств будут считаться нисходящие, восходящие и муж покойного; Швейцарское Уложение, но, присоединяет ко мне еще родных братьев с сестрами.

Размер необходимой доли определяется либо для всех случаев одинаково, либо же варьируется. Так, по Германскому Уложению она равняется неизменно половине законной доли, меж тем как по Швейцарскому она выяснена в 1/4 для нисходящих, 1/4 для своих родителей и 1/4 для сестёр и братьев. Во французском праве та часть имущества, которой наследодатель может распорядиться в завещании (так называемая quotite disponible), равняется при одном ребенке половине всего наследства, при двух — 1/3, при трех — 1/4 и после этого уже остается неизменной.

Наконец, в большинстве законодательств, по примеру римского права, при наличности уважительных обстоятельств (правонарушения либо обиды по отношению к наследодателю, плохое поведение и т.д.) допускается лишение данной необходимой доли волей завещателя. Наоборот, французское право для того чтобы лишения не допускает.

Что касается отечественного русского права, то оно университета нужного наследования не знает, удовлетворяясь историческим запрещением завещать родовые имущества. Само собой разумеется, это запрещение есть до некоей степени гарантией для нисходящих, но оно, с одной стороны, уже отжило собственный век, а, иначе, далеко не в состоянии заменить университет необходимой доли.

Оно отжило собственный век вследствие того что через чур и без потребности стесняет свободу завещательного распоряжения: завещание родового имущества посторонним лицам не допускается кроме того тогда, в то время, когда указанных родных лиц нет вовсе (позволяется выбирать наследника только из родственников того же рода). Иначе, родные лица не имеют никаких обеспечений тогда, в случае если у наследодателя имеется лишь имущество благоприобретенное.

Ввиду всего этого совсем верно проект отечественного уложения, отменяя запрещение завещать родовые имущества, предполагал заменить его установлением университета необходимой доли; но пока что и эта благая идея остается лишь проектом. Вместо этого закон 3 июня 1912 г. уменьшил кроме того прошлую, гарантию для нисходящих, разрешив хозяину родового имущества распорядиться им по завещанию, не стесняясь законными долями собственных детей, благодаря чего произошло лишение всех детей наследства кроме того в родовом имуществе в пользу одного — единственного из них.

Мы видели, так, как усиление личности за счет первобытных родовых связей неспешно стало причиной установлению свободы завещательных распоряжений. Но ослабление этих родовых связей не имело возможности не отозваться и на судьбе наследования по закону.

Как было сообщено выше, всестороннее значение рода в старейшем обществе, и, например, родовой темперамент земельной собственности приводили к принципу родового наследования, т.е. к наследованию в постепенном порядке всех родичей, кроме того самых отдаленных. Хорошим примером в этом отношении есть опять-таки старейшее римское право, в соответствии с которому, в случае если у покойного не осталось участников собственной семьи (так называемых собственных наследников, sui heredes), то к наследованию призывались сперва родственники (агнатические), личное родство которых с покойным возможно было доказать, а при их отсутствии — кроме того gеntilеs, т.е. легко члены того же рода, хотя бы уже никаких показателей родства между ними и наследодателем отыскать было нельзя.

Но после этого развитие страны, с одной стороны, и индивидуалистического строя судьбы, иначе, уничтожает прошлое настоящее значение родов, а вместе с тем начинает осыпаться земля под всем строением родового наследования. Так к примеру, в том же римском праве уже во второй половине республики исчезает указанное наследование gentiles; но этого мало: преjторский эдикт идет дальше и вводит значительное ограничение кроме того для наследования родственников, личное родство которых несомнсщ но, — он отказывается давать наследство боковым родственникам потом 6-й степени родства.

Вместо этого начинает заявлять претензию на известное участие в наследовании государство, взявшее на себя большую часть тех задач (защиты, призрения и т.д.), каковые раньше выполнялись родовыми альянсами. Император Август определяет совсем, что всякое выморочное наследство идет в казну, и одновременно с этим вводит 5-процентную пошлину со всяких наследств по большому счету. Но то ограничение в наследовании боковых родственников, которое было введено преторским эдиктом, не удержалось в