Жанровые традиции и жанр романа

композиция и Сюжет помогают обнаружению, раскрытию души Печорина. Сперва читатель определит о последствиях произошедших событий, после этого об их причине, причем каждое событие подвергается храбрецом анализу, в котором наиболее значимое место занимает самоанализ, размышление о себе и мотивах собственного поведения. Читатель в продолжение произведения движется от одного происшествия к второму, и любой раз вскрывается новая грань печоринской души.

Такое построение сюжета, такая композиция восходят к композиции и сюжету романтической поэмы[93].

Романтическая поэма, как мы знаем, отличалась «вершинностью» композиции. В ней не было последовательного повествования и связного от начала до конца. К примеру, история романтического храбреца не описывалась со дня его рождения до зрелости либо старости.

Поэт выделял отдельные, самые броские эпизоды из судьбы романтического храбреца, художественно эффектные моменты наивысшего драматического напряжения, оставляя без внимания промежутки между событиями.

Такие эпизоды назвали «вершинами» повествования, а само построение стало называться «вершинной композиции». В «Храбрец отечественного времени» сохранена «вершинная композиция», свойственная романтической поэме. Читатель видит Печорина в напряженно?драматические моменты его жизни, промежутки между которыми ничем не заполнены.

броские, запоминающиеся происшествия и эпизоды говорят о способной личности храбреца: с ним обязательно происходит что?то неординарное.

Сходство с романтической поэмой отражается и в том, что храбрец – статичная фигура. душевный строй и Характер Печорина не изменяются от эпизода к эпизоду. Он сложился раз и окончательно.

Внутренний мир Печорина един и неизменен от первой до последней повести.

Он не начинается. Вместе с ослаблением принципа детерминизма это один из показателей романтической поэмы байронического толка. Но храбрец раскрывается в эпизодах, как это происходит в романтической поэме.

Не развиваясь, темперамент, но, владеет глубиной, и эта глубина безгранична.

Печорин приобретает возможность самоуглубляться, изучать и разбирать себя. Так как душа храбреца глубока благодаря ее высокой одаренности и без того как Печорин рано духовно созрел и наделен большой свойством к безжалостному критическому анализу, то он неизменно устремлен вглубь собственной души.

Того же самого создатель романа ожидает от читателей: вместо отсутствующего его характера обусловленности и развития героя внешними событиями («средой») создатель предлагает читателю погрузиться в глубины его внутреннего мира. Это проникновение в духовную жизнь Печорина возможно нескончаемым и весьма глубоким, но ни при каких обстоятельствах не завершенным, по причине того, что душа храбреца неисчерпаема. История души, значит, не подлежит полностью художественному раскрытию.

Второе уровень качества храбреца – склонность к поискам истины, настроенность на метафизический, философский лад – кроме этого восходит к романтической демонической поэме. Русский вариант таковой поэмы тут проявляется в большей мере, чем западноевропейский. Самопознание связывается не с личной историей души, а с бытийными проблемами, с местом человека и устройством мироздания в нем.

«Вершинная композиция» делает в романе если сравнивать с романтической поэмой и другую, также крайне важную, но противоположную роль. «Вершинная композиция» в романтической поэме помогает тому, дабы храбрец постоянно представал одним и тем же лицом, одним и тем же характером. Он дается в одном – авторском – освещении и в совокупности различных эпизодов, каковые раскрывают один темперамент. «Вершинная композиция» в «Храбрец отечественного времени» имеет другую цель, несет иное художественное задание.

О Печорине говорят различные персонажи. Лермонтову нужно подключить для изображения храбреца исторический, социальный, культурный и житейско?бытовой опыт всех вовлеченных в сюжет лиц. Смена углов зрения нужна чтобы темперамент просматривался со многих сторон.

Интерес к внутреннему миру храбреца предполагает особенное внимание к нравственным и философским мотивам его поведения. Потому, что нравственные и философские вопросы стали главными, смысловая нагрузка на события возросла и роль событийного последовательности изменилась: происшествия купили функцию не авантюрных и забавных приключений, не разрозненных эпизодов, выручающих капризного храбреца от одолевающей его скуки, а серьёзных этапов жизненного пути Печорина, приближающих его к познанию себя и собственных взаимоотношений с миром.

С романтической поэмой роман «Храбрец отечественного времени» связан и композиционным кольцом. Воздействие в романе начинается и заканчивается в крепости. Печорин пребывает в замкнутом кругу, из которого нет выхода.

Каждое приключение (и вся жизнь) начинается и кончается одинаково: за очарованием направляться горькое разочарование. Кольцевая композиция приобретает символическое значение: она закрепляет бесполезность исканий храбреца и формирует чувство полной безысходности. Но вопреки этому кольцевая композиция делает и противоположную роль: поиски счастья кончаются неудачами, но роман завершается не смертью храбреца, сообщение о которой отнесено к середине повествования.

Кольцевая композиция разрешает Печорину «перешагнуть» смерти и границу жизни и «ожить», «воскреснуть». Не в том смысле, что создатель отрицает смерть как действительность, а в художественном: Печорин вынут из хронологических, календарных пределов жизненного пути, его его конца и начала. Помимо этого, кольцевая композиция обнаруживает, что душа Печорина не может быть исчерпана до конца – она безгранична.

Получается, что в каждой повести Печорин тот же и – второй, по причине того, что новая повесть накладывает значительные дополнительные штрихи на его образ.

Кроме баллады и поэмы, на жанр романа «Храбрец отечественного времени» повлияли иные традиции, которые связаны с романтической прозой. дружеские связи и Любовные истории оживили в романе жанровые показатели светской и фантастической повести. Как и в лирике, Лермонтов идет по пути смешения различных жанровых форм.

В «Княжне Мери» разумеется влияние светской повести, сюжет которой довольно часто основан на соперничестве двух парней, причем часто один из них гибнет на поединке. Но, тут имело возможность сказаться и действие стихотворного романа Пушкина «Евгений Онегин» с той отличием, что «романтический» Грушницкий лишен поэтичности и ореола возвышенности, а его наивность перевоплощена в пошлость и откровенную глупость.

Образ Печорина

Практически все, писавшие о романе Лермонтова, упоминают об его особенной игровой природе, которая связана с опытами, опытами, проводимыми Печориным. Создатель (возможно, таково его собственное представление о жизни) побуждает героя романа принимать настоящую судьбу в ее конечно?бытовом течении в виде театральной игры, сцены, в форме спектакля.

Печорин, гоняющийся за забавными приключениями, должными рассеять скуку и увеселить его, выступает автором пьесы, режиссером, что постоянно ставит комедии, но в пятых актах они неизбежно преобразовываются в трагедии. Мир выстроен, с его точки зрения, как драма – имеется завязка, развязка и кульминация.

В отличие от автора?драматурга Печорин не знает, чем закончится пьеса, как не знают этого и другие участники спектакля, не подозревающие, но, о том, что они играются определенные роли, что они артисты. В этом смысле персонажи романа (роман предполагает участие множества индивидуализированных лиц) не равны храбрецу.

Уравнять невольных актёров и главного «героя», открыть перед ними однообразные возможности, сохраняя чистоту опыта, режиссеру не удается: «артисты» выходят на сцену всего лишь статистами, Печорин оказывается и автором, и постановщиком, и актером пьесы. Он пишет и ставит ее для себя. Наряду с этим с различными людьми он ведет себя по?различному: с Максим Максимычем – дружески и частично высокомерно, с Верой – любовно и насмешливо, с княжной Мери – представляясь демоном и снисходительно, с Грушницким – иронически, с Вернером – холодно, рассудочно, дружески до определенного предела и достаточно жестко, с «ундиной» – заинтересованно и настороженно.

Общее его отношение ко всем персонажам обусловлено двумя правилами: во?первых, никого нельзя допускать в тайное тайных, в собственный внутренний мир, ни для кого нельзя раскрывать нараспашку душу; во?вторых, человек занимателен для Печорина постольку, потому, что он выступает его антагонистом либо неприятелем. Вере, которую обожает, он посвящает меньше всего страниц в ежедневнике. Это происходит вследствие того что Вера обожает храбреца, и он об этом знает.

Она не поменяет и постоянно будет его. На данный счет Печорин полностью спокоен. Печорина (его душа – душа разочарованного романтика, каким бы скептиком и циником он себя ни выставлял) люди занимают только тогда, в то время, когда между ним и персонажами нет мира, нет согласия, в то время, когда идет внешняя либо внутренняя борьба.

Самообладание несет смерть душе, беспокойства, тревога, угрозы, интриги дают ей жизнь.

В этом, само собой разумеется, заключены не только сильная, но и не сильный стороны Печорина. Он знает гармонию как состояние сознания, как состояние духа и как поведение в мире только умозрительно, теоретически и мечтательно, но никак не фактически. На практике гармония для него – синоним застоя, не смотря на то, что в мечтах он толкует слово «гармония» в противном случае – как момент слияния с природой, преодоление противоречий в жизни и в собственной душе.

Чуть наступает самообладание, мир и согласие, все ему делается скучным. Это относится и к нему самому: вне битвы в душе и наяву он обычен. Его удел – искать бури, искать сражений, питающих жизнь души и ни при каких обстоятельствах не могущих удовлетворить ненасытную жажду действия и размышления.

В связи с тем, что Печорин – актёр и режиссёр на жизненной сцене, неминуемо поднимается вопрос об искренности его слов и поведения о себе. Мнения исследователей решительно разошлись. Что касается записанных признаний самому себе, то спрашивается, для чего лгать, в случае если Печорин – единственный читатель и в случае если его ежедневник не рекомендован для печати?

Повествователь в «Предисловии к «Изданию Печорина»» нисколько не сомневается в том, что Печорин писал искренно («я убедился в искренности»).

В противном случае обстоит дело с устными высказываниями Печорина. Одни вычисляют, ссылаясь на слова Печорина («Я задумался на 60 секунд и позже сообщил, приняв глубоко тронутый вид»), что в известном монологе («Да! такова была моя участь с самого детства») Печорин актерствует и притворяется. Другие считают, что Печорин в полной мере откровенен.

Потому, что Печорин – актер на жизненной сцене, то он обязан надеть маску и обязан сыграть честно и убедительно. «Принятый» им «глубоко тронутый вид» еще не свидетельствует, что Печорин лжет. С одной стороны, играясь искренно, актер говорит не от себя, а от лица персонажа, исходя из этого его нельзя обвинить во лжи. Наоборот, никто не поверил бы актеру, если бы он не вошел в собственную роль.

Но актер, в большинстве случаев, играет роль чуждого ему и вымышленного лица. Печорин, надевая разные маски, играется себя. Печорин?актер играется Печорина?Печорина и человека?офицера.

Под каждой из масок прячется он сам, но ни одна маска не исчерпывает его.

актёр и Персонаж сливаются только частично. С княжной Мери Печорин играется демоническую личность, с Вернером – врача, которому рекомендует: «Старайтесь наблюдать на меня как на больного, одержимого заболеванием, вам еще малоизвестной, – тогда ваше любопытство возбудится до высшей степени: вы имеете возможность нужно мною сделать сейчас пара ответственных физиологических наблюдений… Ожидание насильственной смерти не есть ли уже настоящая заболевание?» Итак, он желает, дабы врач видел в нем больного и играл роль врача.

Но он еще до того поставил себя на место больного и в качестве врача себя же начал наблюдать. В противном случае говоря, он играется сходу две роли – больного, что болен, и доктора, что замечает заболевание и разбирает симптомы. Но, играя роль больного, он преследует цель поразить Вернера («Эта идея поразила доктора, и он развеселился»).

аналитическая откровенность и Наблюдательность при игре больного и врачи совмещаются с уловками и хитростью, разрешающими расположить в собственную пользу того либо иного персонажа. Наряду с этим храбрец любой раз искренно в этом согласится и не старается скрыть собственный притворство. Актерство Печорина не мешает искренности, но колеблет и углубляет суть его поведения и речей.

Нетрудно подметить, что Печорин соткан из противоречий. Он – храбрец, духовные запросы которого бесконечны, безграничны и безотносительны. Силы у него необъятные, жажда судьбы ненасытная, жажды – также.

И все эти потребности натуры – не ноздревская бравада, не маниловская мечтательность и не хлестаковское похабное хвастовство. Печорин ставит перед собой цель и достигает ее, напрягая все силы души. Позже беспощадно разбирает собственные поступки и бесстрашно делает выводы себя.

Индивидуальность измеряется безмерностью.

Собственную судьбу храбрец соотносит с бесконечностью и желает дать добро коренные загадки бытия. Его ведет к самопознанию и познанию мира свободная идея. Этими особенностями наделяются в большинстве случаев как раз смелые натуры, не останавливающиеся перед препятствиями и жаждущие воплотить собственные сокровенные жажды либо планы.

Но в заглавии «храбрец отечественного времени» имеется, непременно, примесь иронии, на что намекнул сам Лермонтов. Получается, что храбрец может смотреться и выглядит антигероем. Совершенно верно так же он думается неординарным и обычным, необыкновенной личностью и несложным военным офицером кавказской работы.

В отличие от обычного Онегина, хорошего малого, ничего не опытного о собственных внутренних богатых потенциальных силах, Печорин их ощущает и сознает, но жизнь живёт, как и Онегин, в большинстве случаев. смысл и Результат приключений любой раз оказываются ниже ожиданий и совсем теряют ореол необыкновенности. Наконец, он благородно скромен и испытывает «время от времени» искреннее презрение к себе и неизменно – к «вторым», к «аристократическому стаду» и к людской роду по большому счету.

Нет сомнения, что Печорин – поэтическая, артистическая и творческая натура, но во многих эпизодах – циник, наглец, сноб. И нереально сделать вывод, что образовывает зерно личности: достатка души либо ее плохие стороны – наглость и цинизм, что есть маской, сознательно ли она надета на лицо и не стала ли маска лицом.

Разобраться в том, где находятся истоки разочарования, презрения и цинизма, каковые носит в себе Печорин как проклятие судьбы, оказывают помощь разбросанные в романе намеки на прошлое храбреца.

В повести «Белла» Печорин так растолковывает Максиму Максимычу в ответ на его упреки собственный темперамент: «Послушайте, Максим Максимыч, – отвечал он, – у меня несчастный темперамент; воспитание ли меня сделало таким, Всевышний ли так меня создал, не знаю; знаю лишь то, что в случае если я обстоятельством несчастия вторых, то и сам не меньше несчастлив; очевидно, это им нехорошее утешение – лишь дело в том, что это так».

На первый взгляд Печорин думается никчемным человеком, сломанным светом. В действительности его разочарование в наслаждениях, в «светской любви» и «большом» свете, кроме того в науках делает ему честь. Природная, естественная душа Печорина, еще не обработанная домашним и светским воспитанием, содержала высокие, чистые, возможно кроме того предположить, совершенные романтические представления о жизни.

В реальности совершенные романтические представления Печорина потерпели крушение, и ему надоело все, и стало скучно. Итак, согласится Печорин, «во мне душа сломана светом, воображение неспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к удовольствию, и жизнь моя делается безлюднее сутки ото дня…».

Печорин не ожидал, что радужные романтические надежды при вступлении в публичный круг оправдаются и сбудутся, но душа его сохранила чистоту эмоций, пылкое воображение, ненасытные жажды. Удовлетворения же им нет. Драгоценные порывы души нуждаются в том, что быть воплощенными в добрые поступки и благородные действия.

Это питает и восстанавливает затраченные на достижение их душевные и духовные силы.

Но утвердительного ответа душа не приобретает, и ей нечем питаться. Она угасает, истощается, пустеет и мертвеет. Тут начинает проясняться характерное для печоринского (и лермонтовского) типа несоответствие: с одной стороны, необъятные душевные и духовные силы, жажда безграничных жажд («мне все мало»), с другой – чувство полной опустошенности того же сердца.

Д. С. Мирский сравнил опустошенную душу Печорина с потухшим вулканом, но нужно бы добавить, что в вулкана все кипит и клокочет, на поверхности вправду пустынно и мертво.

В будущем Печорин похожую картину собственного воспитания развертывает перед княжной Мери.

В повести «Фаталист», где ему не нужно ни оправдываться перед Максимом Максимычем, ни приводить к состраданию княжны Мери, он думает про себя: «…я истощил и постоянство воли и жар души, нужное для настоящей судьбы; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже в мыслях, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто просматривает плохое подражание в далеком прошлом ему известной книге».

Каждое высказывание Печорина не устанавливает твёрдой зависимости между воспитанием, плохими чертами характера, развитым воображением, с одной стороны, и жизненной участью, с другой. Обстоятельства, определяющие судьбу Печорина, остаются все?таки невыясненными. Все три высказывания Печорина, по?различному трактуя эти обстоятельства, только дополняют друг друга, но не выстраиваются в одну логическую линию.

Романтизм, как мы знаем, предполагал двоемирие: столкновение мира совершенного и настоящего. Главная причина разочарования Печорина заключена, с одной стороны, в том, что совершенное содержательное наполнение романтизма – безлюдные мечтания. Из этого безжалостная критика и ожесточённое, впредь до цинизма, преследование всякого совершенного представления либо суждения (сравнения дамы с лошадью, насмешка над декламацией Грушницкого и романтическим нарядом и пр.).

Иначе, душевное и духовное бессилие сделало Печорина не сильный перед несовершенной, как правильно утверждали романтики, действительностью. Пагубность романтизма, умозрительно усвоенного и отвлеченно пережитого до срока, пребывает в том, что личность не встречает жизнь во всеоружии, молодости и свежести собственных естественных сил. Она неимеетвозможности бороться на равных с враждебной действительностью и заблаговременно обречена на поражение.

Вступая в судьбу, лучше не знать романтических идей, чем усвоить и поклоняться им в юности. Вторичная встреча с судьбой рождает чувство пресыщенности, утомления, скуки и тоски.

Итак, романтизм подвергнут решительному сомнению в его благе для ее развития и личности. Нынешнее поколение, думает Печорин, утратило точку опоры: оно не верит в предопределение и вычисляет его заблуждением ума, но оно неспособно на великие жертвы, на подвиги во славу человечества а также для собственного счастья, зная об его неосуществимости. «А мы…, – продолжает храбрец, – равнодушно переходим от сомнения к сомнению…» без всякой надежды и не испытывая никаких удовольствий.

Сомнение, означающее и снабжающее жизнь души, делается врагом жизни и врагом души, разрушая их полноту. Но настоящ и обратный тезис: сомнение появилось тогда, в то время, когда душа пробудилась к независимой и сознательной судьбе. Как это ни парадоксально, жизнь породила собственного неприятеля.

Как бы ни желал Печорин отделаться от романтизма – совершенного либо демонического – он должен в собственных рассуждениях обращаться к нему как исходному началу собственных раздумий.

Эти рассуждения заканчиваются мыслями об страстях и идеях. Идеи имеют содержание и форму. Форма их – воздействие. Содержание – страсти, каковые имеется не что иное, как идеи при первом их развитии.

Страсти непродолжительны: они принадлежат молодости и в этом ласковом возрасте вырываются в большинстве случаев наружу. В зрелости они не исчезают, но обретают полноту и уходят в глубь души. Все эти размышления – теоретическое оправдание эгоцентризма, но без демонического привкуса.

Вывод Печорина пребывает в следующем: лишь погрузившись в созерцание самой себя и проникшись собою, душа сможет осознать правосудие Божие, т. е. суть бытия. Личная душа – единственный предмет интереса для зрелого и умного человека, достигшего философского самообладания. Или иначе: тот, кто достиг мудрости и зрелости, осознаёт, что единственно хороший предмет интереса для человека – личная душа.

Лишь это может обеспечить ему философское самообладание духа и установить согласие с миром. Оценка действий и мотивов души, как и всего бытия, в собственности только ей. Это и имеется акт самопознания, высшее торжество сознающего себя субъекта.

Но есть ли данный вывод окончательным, последним словом Печорина?мыслителя?

В повести «Фаталист» Печорин рассуждал о том, что сомнение иссушает душу, что перемещение от сомнения к сомнению истощает волю и по большому счету пагубно для человека его времени. Но вот он, спустя пара часов, позван для усмирения пьяного казака, зарубившего Вулича. Расчетливый Печорин, принявший меры безопастности, дабы не стать случайной и напрасной жертвой разбушевавшегося казака, смело кидается на него и посредством ворвавшихся казаков связывает убийцу.

Отдавая себе отчет в действиях и мотивах, Печорин неимеетвозможности решить, верит он в предопределение либо есть соперником фатализма: «По окончании всего этого как бы, думается, не сделаться фаталистом? Но кто знает возможно, уверен ли он в чем либо нет?.. И как довольно часто мы принимаем за убеждение обман эмоций либо промах рассудка!..» Храбрец находится на распутье – он неимеетвозможности ни дать согласие с мусульманским поверьем, «словно бы будущее человека написана на небесах», ни отвергнуть его.

Значит, разочарованный и демонический Печорин – это еще не Печорин полностью его натуры. Лермонтов открывает нам в собственном другие стороны и герой. Душа Печорина еще не остыла, не угасла и не погибла: он способен и поэтически, без всякого цинизма, совершенного либо пошлого романтизма принимать природу, наслаждаться красотой и обожать.

Имеется моменты, в то время, когда Печорину характерно и дорого поэтическое в романтизме, очищенное от декларативности и риторики, от наивности и пошлости.

Вот как обрисовывает Печорин собственный приезд в Пятигорск: «Вид с трех сторон у меня прекрасный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури», на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток наблюдать радостнее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький город; шумят целебные ключи, шумит разноязычная масса людей, – а в том месте, дальше, амфитеатром громоздятся горы все светло синий и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом. – Радостно жить в таковой почва! Какое?то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздушное пространство чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо синё – чего бы, думается, больше? – для чего тут страсти, жажды, сожаления?»

Тяжело поверить, что это писал разочарованный в жизни, расчетливый в опытах, холодно?ироничный к окружающим человек. Печорин поселился на самом высоком месте, дабы ему, поэту?романтику в душе, было ближе к небесам. Недаром тут упомянуты облака и гроза, которым родственна его душа.

Он выбрал квартиру, дабы наслаждаться всем огромным царством природы[94].

В том же ключе выдержано описание собственных эмоций перед дуэлью с Грушницким, где Печорин открывает собственную душу и согласится, что обожает природу горячо и неистребимо: «Я не помню утра более глубокого и свежего! Солнце чуть выказалось из?за зеленых вершин, и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи наводило на все эмоции какое?то сладкое томленье.

В ущелье не проникал еще весёлый луч молодого дня: он золотил лишь верхи утесов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные кусты, растущие в их глубоких трещинах, при мельчайшем дыхании ветра осыпали нас серебряным дождем. Я не забываю – сейчас, больше чем в то время, когда?нибудь прежде, я обожал природу. Как любопытно всматривался я в каждую росинку, трепещущую на широком листке виноградном и отражавшую миллионы радужных лучей! как жадно взгляд мой старался пробраться в дымную даль!

В том месте путь всё становился уже, утесы светло синий и ужаснее, и наконец они, казалось, сходились непроницаемой стеной». В этом описании чувствуется такая любовь к судьбе, к каждой росинке, к каждому листку, которая как словно бы предвкушает слияние с ней и полную гармонию.

Имеется, но, еще одно неоспоримое подтверждение того, что Печорин, каким нарисовали его другие и каким он видится самому себе в собственных мыслях, не сводим ни антиромантику, ни к светскому Демону.

Взяв письмо Веры с извещением о срочном отъезде, храбрец «как сумасшедший выскочил на крыльцо, прыгнул на собственного Черкеса, которого водили по двору, и пустился во целый дух, по пути Пятигорск». Сейчас Печорин гнался не за приключениями, сейчас ни к чему были испытания, интриги, – тут заговорило сердце, и пришло ясное познание того, что гибнет единственная любовь: «При возможности утратить ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете, дороже жизни, чести, счастья!» В эти 60 секунд трезво мыслящий и светло, не без афористического изящества излагающий собственные мысли Печорин растерян от переполняющих его переживаний («одну 60 секунд, еще одну 60 секунд видеть ее, проститься, пожать ее руку…») и не в силах их выразить («Я молился, проклинал, плакал, смеялся… нет, нет ничего, что выразит моего тревоги, отчаяния!..»).

Тут холодный и умелый экспериментатор над чужими судьбами был беспомощным перед собственной печальной участью – храбрец выведен горько плачущим, не старавшимся удержать рыданий и слёз. Тут с него снята маска эгоцентриста, и на мгновение приоткрылось его второе, возможно, настоящее, подлинное лицо. Печорин в первый раз не поразмыслил о себе, а думал о Вере, в первый раз чужую личность поставил выше собственной.

Ему не было стыдно за собственные слезы («Мне но приятно, что я могу плакать!»), и в этом была его нравственная, духовная победа над собой.

Появившийся до срока, он и уходит до срока, мгновенно живя две жизни, – умозрительную и настоящую. Поиски истины, предпринятые Печориным, не стали причиной успеху, но путь, по которому он шел, стал магистральным – это дорога свободного думающего человека, питающего надежду на личные естественные силы и верящего, что сомнение приведет его к открытию смысла бытия и истинного предназначения человека.

Вместе с тем убийственный индивидуализм Печорина, сросшийся с его лицом, по мысли Лермонтова, не имел жизненной возможности. Лермонтов везде позволяет почувствовать, что Печорин не дорожит судьбой, что он не прочь погибнуть, дабы избавиться от противоречий сознания, приносящих ему мучения и страдания. В его душе живет тайная надежда, что лишь смерть для него – единственный выход.

Храбрец не только разбивает чужие судьбы, но – основное – убивает себя.

Его жизнь издерживается ни на что, уходит в вакуум. Он истрачивает жизненные силы понапрасну, ничего не достигая. Жажда судьбы не отменяет рвения к смертной казни, желание смерти не истребляет чувство судьбы.

Разглядывая сильные и не сильный, «яркие» и «чёрные стороны» Печорина, нельзя сказать, что они уравновешены, но они взаимно обусловлены, неотделимы друг от друга и могут перетекать одна в другую.

Лермонтов создал первый в Российской Федерации психотерапевтический роман в русле народившегося и побеждавшего реализма, в котором значительную роль игрался процесс самопознания храбреца. На протяжении самоанализа Печорин подвергает проверке на прочность все духовные сокровища, выступающие внутренним достоянием человека. Такими сокровищами в литературе постоянно считались любовь, дружба, природа, красота.

Анализ и самоанализ Печорина касается трех типов любви: к девушке, выросшей в условно естественной горной среде (Белла), к таинственной романтической «русалке», обитающей недалеко от вольной морской стихии («ундина») и к муниципальный девушке «света» (княжна Мери). Любой раз любовь не дает подлинного удовольствия и кончается драматически либо трагически. Печорин опять разочаровывается и впадает в скуку.

Амурная игра довольно часто формирует для Печорина опасность, угрожающую его жизни.

Она перерастает рамки амурной игры и делается игрой с смертью и жизнью. Так происходит в «Бэле», где Печорин может ожидать нападения и от Азамата, и от Казбича. В «Тамани» «ундина» чуть не утопила храбреца, в «Княжне Мери» храбрец стрелялся с Грушницким.

В повести «Фаталист» он контролирует собственную свойство к деятельности. Ему несложнее пожертвовать судьбой, чем свободой, причем так, что его жертвенность выясняется необязательной, но идеальной для честолюбия и удовлетворения гордости.

Пускаясь в очередное амурное приключение, Печорин любой раз считает, что оно окажется новым и необыкновенным, освежит его эмоции и обогатит его ум. Он честно отдается новому влечению, но наряду с этим включает рассудок, уничтожающий яркое чувство. Скепсис Печорина делается время от времени безотносительным: ответственна не любовь, не правда и подлинность эмоции, а власть над дамой.

Любовь для него – не альянс либо поединок равных, но подчинение другого человека собственной воле.

И потому из каждого амурного приключения храбрец выносит одинаковые эмоции – тоску и скуку, реальность раскрывается ему однообразными очевидными, тривиальными – сторонами.

Совершенно верно так же он не может к дружбе, потому что неимеетвозможности поступиться частью свободы, что означало бы для него стать «рабом». С Вернером он сохраняет расстояние в отношениях. Собственную сторонность позволяет почувствовать и Максиму на данный момент, избегая дружеских объятий.

Ничтожность итогов и повторяемость их образует духовный круг, в котором замкнут храбрец, из этого вырастает идея о смерти, как наилучшем финале из порочного и заколдованного, словно бы заблаговременно предопределенного, круговращения. В итоге Печорин чувствует себя вечно несчастным и одураченным судьбой. Он мужественно несет собственный крест, не примиряясь с ним и предпринимая все новые и новые попытки поменять собственную участь, придать глубочайший и важный суть собственному нахождению в мире.

Вот эта непримиренность Печорина с самим собой, со своей долей говорит о неуспокоенности и значительности его личности.

В романе сообщается о новой попытке храбреца отыскать пищу для души – он отправляется на Восток. Его развитое критическое сознание не завершилось и не получило гармонической цельности. Лермонтов позволяет понять, что Печорин, как и люди того времени, из линия которых составлен портрет храбреца, еще не в силах преодолеть состояние духовного распутья.

Путешествие в экзотические, неизвестные государства не принесет ничего нового, потому что убежать от себя храбрец неимеетвозможности.

В истории души дворянского интеллигента первой половины XIX в. изначально заключена двойственность: сознание личности почувствовало свободу воли как непреложную сокровище, но приняло болезненные формы. Личность противопоставила себя окружающему и столкнулась с этими внешними событиями, каковые рождали неинтересное повторение норм поведения, ответных реакций и сходных ситуаций на них, талантливых привести в отчаяние, обессмыслить жизнь, иссушить чувства и ум, подменить яркое восприятие мира холодным и рассудочным. К чести Печорина он ищет в жизни хорошее содержание, верит, что оно имеется и лишь ему не открылось, сопротивляется негативному жизненному опыту.

Используя способ «от противного», имеется возможность представить масштаб личности Печорина и предугадать в нем скрытое и подразумеваемое, но не проявившееся хорошее содержание, которое равновелико его откровенным размышлениям и видимым действиям.