Книга четвёртая. кишкиндха. часть первая (на озере пампа)

Часть первая (На озере Пампа)

Лазурных и розовых лотосов пропасть в зеркальной

Воде созерцая, начал плакать царевич печальный.

Но зрелище это наполнило душу сияньем,

И был он охвачен лукавого Камы влияньем.

И слово такое Сумитры хорошему сыну

Сообщил он: «Посмотри на отрадную эту равнину,

На озеро Пампа, что лотосы влагою чистой

Поит, омывая безмолвно собственный берег лесистый!

Походят, окраской затейливой радуя взгляды,

Вершины цветущих деревьев на пестрые горы.

Хоть сердце терзает возлюбленной Ситы грусть

и утрата моя слита с печалями Бхараты-брата,

Деревьев лесных пестротой над кристальною синью,

Заросшей цветами, наслаждаюсь, предавшись унынью.

Гнездится на озере Пампа плавучая птица,

Олень прибегает, змея приползает напиться.

В том месте диким животным раздолье; пестреющий чудно

Разостлан ковер лепестков по траве изумрудной.

О Лакшмана! Сколь упоителен месяц влюбленных

С обильем румяных плодов и цветов благовонных!

Деревья, в тенетах несчетных лиан по макушки,

Навьючены грузом душистым, стоят на опушке,

Как сонм туч, изливающих ливень благодатный,

И щедро даруют нам ливень лепестков ароматный,

Всевышний ветра колышет ветвями, играясь цветками,

Соцветьями и облетающими лепестками.

Он радужное покрывало накинул на долы.

Ему отзываясь, жужжат медоносные пчелы.

И кокиля пенью внимая (он — Камы посланец!),

Деревья от ветра ущелий пускаются в танец,

А он их качает и цепко перстами хватает,

Вершины, цветами венчанные, прочно сплетает.

Но, став легковейней, насыщенней свежим сандалом,

Он сладкое отдохновенье приносит усталым.

Колеблемы ветром, в цвету от корней до вершины,

Деревья гудят, как будто бы рой опьяненный пчелиный.

Высоко вздымая лесин громадных макушки,

Красуются скалы, верхами касаясь приятель друзья.

Гирляндами пчел-медоносиц, жужжащих и выпивающих,

Увенчаны ветви деревьев, от ветра поющих.

Как люди, одетые в царственно-желтые платья,

Деревья бобовые — в золоте сплошь, без изъятья.

Названье дождя золотого дано карникарам,

Чьи ветви обильно усыпаны золотом ярым.

О Лакшмана, птиц голоса в несмолкающем хоре

На душу мою навевают не радость, а горе.

И, слушая кокиля пенье, не только злосчастьем

Я мучим, вместе с тем и всевышнего любви самовластьем,

Датьюха, что радостно свищет вблизи водопада, —

Услада для слуха, царевич, а сердце не радо!

Из чащи цветущей доносится шорох и щебет.

Как сладостна разноголосица птиц дивноперых!

Порхают они по деревьям, лианам и кустам.

Самцы сладкогласные жмутся к подружкам желанным.

Не молкнет ликующий сорокопут, и датъюка,

И кокиль, своим кукованьем чарующий ухо.

В оранжево-рдяных соцветьях; пылает ашока

И пламень амурный во мне разжигает жестоко.

Царевич, я гибну, весенним огнем опаленный.

Его языки — темно-красные эти бутоны.

О Лакшмана! Жить я не мыслю без той чаровницы,

Чья обращение сладкозвучна, овеяны негой ресницы.

Без той дивпогласной, с кудрей шелковистой завесой,

Без той, сопричастной весеннему празднику леса.

Я в месяце мадху любуюсь на пляски павлиньи,

От ветра лесного нечайно впадая в унынье.

Хвосты на ветру опахалами чудно трепещут.

Глазки оперенья сквозными кристаллами блещут.

Посмотри, в отдаленье танцует павлин величаво.

В амурном томленье за пляшущим направляться пава.

Ликуя, раскинули крылья павлицы-танцоры.

Им являются приютом горы и лесные долины.

О Лакшмаиа, участь моя им сдается забавой.

Так как Ланки владыка в леса прилетал не за павой!

И трепетно ожидают приближения самок павлиньих

Красивые мужчины с хвостами в глазках золотистых и светло синий.

Мой Лакшмана, цветенья и сладостный месяц любви

На душу мою навевает смятенье и печаль.

Как пава — в павлине, во мне бы искала утехи,

Любовью пылая, красивая дева Видехи.

Усыпаны ветви горящими, как самоцветы,

Соцветьями, но не сулят, мне плодов пустоцветы!

Без пользы они опадут, и осыплются пчелы

С деревьев, что будут зимою бесплодны и голы.

Мой Лакшмана, в благоухающих кущах блаженно

Пернатых певцов переливы звучат и колена.

Пчела шестиногая, как бы пронзенная страстью,

Прильнула к цветку и, дрожа, упивается сластью.

Цветет беспечально ашока, но дивное свойство

Священного древа меня повергает в нарушение.

Цветущие манго подобны мужам, поглощенным

Амурной игрой, благовонной смолой умащенным.

Стекаются слуги Куберы в лесные равнины,—

Кимнары с людским естеством, с головой лошадиной.

И лилии налина благоуханные блещут

На озере Пампа, где волны прозрачные плещут.

Везде в изобилии утки и гуси рябые,

И влагу кристальную лилии выпивают голубые.

Над яркими водами лотосы дышат покоем.

На глади озерной, как солнце, блистающим слоем

Тычинки слежались, пчелиным стрясенные роем.

К чудесному озеру Пампа слоновьи, оленьи

Стада устремляются, жажде ища утоленья.

Приют чакравак златоперых, оно, посредине

Лесами поросшего края, сверкает в котловине.

Подернута рябью от ветра неожиданных упрочнений,

Колышет вода белые как снег чашечки лилий.

Но тягостна жизнь без моей дивноокой царевны!

Глаза у нее как будто бы лотосы, голос напевный.

И горе тому, кто терзается думой всечасной

Об данной безмерно красивой и столь сладкогласной!

О Лакшмана, свыкнуться с мукой амурной нетрудно,

В то время, когда б не весна, не деревья, расцветшие чудно.

Сейчас досаждает мне блеском своим неуместным

Все то, что от близости Ситы казалось прелестным.

Сомкнувшийся лотос на яблоко девы глазное

Походит округлостью ласковой и голубизною.

Порывистым ветром тычинки душистые сбиты.

Я запахом их опьянен, как дыханием Ситы!

Посмотри, порожденный Сумитрой, царицею отечественной,

Какие конкретно деревья стоят над озерною чашей!

Около обвиваются полные неги лианы,

Как девы красивые, жаждой любви обуянны.

Мой Лакшмана, что за веселье, какая услада,

Какое счастье для сердца, приманка для взора!

Шикарные эти цветы, уступая жажде

Вползающих пчел, награждают их сладостной данью.

Застелены горные склоны цветочным покровом,

Где царственно-желтый узор переплелся с пунцовым.

Красуясь, как ложе, укрытое радужной тканью,

Обязана этим почва лепестков опаданью.

Потому, что зима на исходе, цветут, соревнуясь,

Деревья лесные, природе собственной повинуясь.

В цветущих вершинах гуденье пчелиного роя

Звучит, как будто бы вызов соперников, жаждущих боя.

Не надобны мне ни Айодхья, ни Индры столица!

С моей дивноглазой хотел бы я тут поселиться.

Часы проводя без помехи в амурных забавах,

Царевну Видехи ласкать в усладительных травах.

Лесные, обильно цветущие ветви нависли,

Мой ум помрачая, в разброд приводя мои мысли.

На озере Пампа гнездятся цапли и казарки.

Па лотосах свежих искрятся прозрачные капли.

О чадо Сумитры! Огромное стадо оленье

Пасется у озера Паыпа, где слышится пенье

Ликующих птиц. Налюбуйся на их оперенье!

Но, Лакшмана, я с луноликой подругой в разлуке!

Только масла в пламя подливают чудесные звуки.

Мне смуглую деву с глазами испуганной лани

Напомнили самки оленьи на яркой поляне.

Царицу премудрую смею ли ввергнуть в скорбь я?

Так как спросит меня о невестке собственной Каушалья!

Не в силах я, Лакшмана, вынести Ситы потерю.

Одни возвращайся к хорошему Бхарате, брату».

Расплакался горько царезич, выполненный блеска,

Но Лакшмана Раме промолвил разумно и веско:

«Опомнись, красивый! Блажен, кто собою обладает.

У сильного духом рассудок вовек но скудеет.

О Рама! Не знают ни в чем храбрецы преткновенья,

Мы Джапаки дочь получим — только дотянулось бы рвенья!

Прославленный духа твёрдостью и величьем воли,

Не бейся в тенетах любви, отрешись и от боли!»

Одумался Рама, и Лакшмана скоро увидел,

Что полон отваги царевич и разумом ярок.

Охваченный тоской, Рама приводит Лакшмапу на берега реки Годавари в надежде, что Сита отправилась в том направлении нарвать лотосов. Тщетно молит он священную реку поведать ему правду о царевне Видехи. Река молчит, опасаясь бешенства Раваны. «О Лакшмапа, — неожиданно вскрикнул Рама, — посмотри, каким разумным взглядом смотрят за мной глаза этого могучего оленя. Уж не желает ли вожак стада, пришедшего на водопой, сказать мне что-нибудь о моей луноликой царевне?»

Олени в самом деле развернули головы к югу и побежали в том направлении, как будто бы показывая дорогу людям. Братья последовали их немногословному призыву и скоро наткнулись на следы битвы добропорядочного Джатайю со свирепым властителем Летающих Ночью.

«О любимый брат мой! — заговорил потрясенный Рама.— Что за обломки драгоценного лука в самоцветных каменьях и жемчугах валяются па почва? Какому божеству либо демону в собственности данный панцирь, ослепительный, как восходящее солнце, обильно усеянный изумрудами? Чьи эти зеленые копи, с головами ракшасов, закованные в золотые брони?

Так и видно, что обладатель утратил их в поединке! Вместе c чудесными конями, сжимающий плечь и поводья, лежит колесничий. А вот и следы громадной стопы одного из участников битвы».

Так и не определили бы правды доблестные сыновья Да-шаратхи, в то время, когда бы не набрели па его умирающего приятеля, повелителя пернатых Джатайю. Перед тем как испустить последний вздох, успел он поведать Раме о произошедшем: «Равана унес твою красивую мужу па остров Лапку. Убив злонравного, ты соединишься с выпивай снова».

Опечаленные царевичи предали тело Джатайю огню и отправились дальше на юг.

По пути отважные братья совершили подвиг: убив и кинув в погребальный костер лесное чудище, ракшаса по имени Кабандха, они тем самым высвободили его от заклятья.

Блистая красотой, из пламени встал полубог, в драгоценных украшениях и белоснежных одеждах, с душистыми гирляндами на шее. С небес к нему спустилась златокованая колесница, запряженная лебедями. «На западном берегу озера Пампа,— сообщил он сыновьям Даша-ратхи,— в пещере горы Ришьямукха, отыскал пристанище обезьяний царь Сугрива, у которого забрал престол Валип, его единоутробный брат. Отправляйтесь в том направлении, потому что не кто другой, как Сугрива, со собственными подданными окажет помощь вам разыскать царевну Видехи».

Укрываясь от собственного старшего брата Валипа, Сугрива заметил на вершине горы Ришьямукха двух могучих воителей — Раму и Лакшману — с клинками в руках. Опасаясь, что они подосланы Валином с дистрофичными намерениями, потерявший престол Сугрива повелел собственному советнику, хитроумному Хануману, разузнать, кто эти грозные мужи и для чего они прибыли в обезьянье царство Кишкипдху.

Хануман, подобно собственному отцу, всевышнему Вайю, умел передвигаться по воздуху, и произвольно поменять размеры и внешний облик. Сын Ветра одним прыжком взлетел на вершину горы Ришьямукха и, приняв обличье монаха, просящего подаяния, побрел по тропинке навстречу Раме и Лакшмане. «О доблестные чужеземцы,— обратился к ним красноречивый Хануман. — Ваша кожа отливает золотом. Облаченные в древесную кору, вы обладаете лука-мн, подобными оружию Ипдры. Что привело вас на эту пустынную гору?»

Успокоенный правдивыми, доброжелательными ответами царевичей, Хануман скинул личину нищенствующего монаха и, снова превратившись в мартышку, проводил их в том направлении, где Сугрива прятался от собственного вероломного брата.

«О властитель Кишкиндхи! — молвил Сугриве его предусмотрительный советник.— Пред тобой богоравный Рама, сын царя Дашаратхи, и с ним Лакшмана — второй отпрыск этого покойного монарха. Они разыскивают несравненную мужу Рамы, похищенную Раваной. Добропорядочные царевичи из рода Икшваку предлагают тебе, правитель, помощь и свою дружбу в беде.

Братья сохраняют надежду, что и ты, со собственными подданными, «Живущими на ветвях», будешь верным сподвижником Рамы в борьбе против бо-говраждебного владыки ракшасов».

«О Рама, собственной готовностью вступить со мной в дружбу ты оказываешь мне великую честь! Я лишь бедная мартышка. Нет у меня ни царства, ни престола.

Но я протягиваю тебе руку, чтобы скрепить обоюдной клятвой отечественный альянс.

Отныне сердце мое в собственности тебе и в эйфории, и в горе!» — так отвечал Сугрива царевичу Айодхьи.

По совету Рамы он позвал на поединок собственного свирепого брата Валина. Но Раме и Лакншапе не удалось оказать помощь новому приятелю. Сходство между Валином и Сугривой выяснилось столь громадно, что старший сын Дашаратхи, прячась в лесных зарослях, не решился разрешить войти в движение стрелы и пук, чтобы не пронзить по неточности Сугриву.

Последний был снова побежден своим ожесточённым братом.

Тогда Рама сообщил: «О приятель мой и законный правитель обезьяньего царства! Сними с Лакшмапы гирлянду из цветов и надень себе на шею. Ты будешь смотреться в ней как месяц, окруженный звездами, А я легко отличу тебя от вероломного Валина и смогу выполнить данное тебе обещание: ты возьмёшь обратно престол Кишкиндхи и собственную мужу, красивую Руму».

Сугрива, одев плетеницу, испустил оглушительный гул, сотрясающий небеса. Столь дерзновенный вызов на поединок разгневал могучего Валина. Уверенный в собственном превосходстве, он вышел бы победителем из этого сражения.

Но Рама, сделав засаду в чаще, дотянулся из колчана стрелу, которой он пробивал кряду семь деревьев шала. Эту стрелу, оттянув тетиву до уха, отправил он в сердце Валина.

Царь мартышек упал наземь. Потомки Рагху медлительно и уважительно приблизились к нему.

«О сын Дашаратхи,— проговорил умирающий Валин. — Я верил в справедливость и твою добродетель, а ты убил меня из засады!»

Но царевич Кошалы ответил Валипу: «О безумный мартышка! Как слепой, ведомый слепым поводырем, ты запутан собственными легкомысленными и глупыми советниками. Почва эта в собственности роду Икшваку, и правит ею добропорядочный Бхарата.

Для чего, не спросясь у него, преступно изгнал ты Сугриву из Кишкипдхи?

Для чего забрал у брата престол и прелюбодействовал с его женой Румой? Не упрекай меня, Валин, в том, что я убил тебя из засады. В отечественном мире охота разрешена кроме того царственным отшельникам, твердо выполняющим собственный долг.

Ты — зверь, а я человек, охотник.

Потому я и вправе выстрелить в тебя из засады».

Часть двадцать седьмая (Слово Рамы о Прашраване)

Сугрива в столице собственной восседал на престоле,

Меж тем как царевич, покорный родительской воле,

Сообщил венценосцу: «Прощай, обезьяний властитель!

В пещере мы с Лакншаной, братом, найдём обитель».

Пришлись по нутру им Прашраваны горные выси,

Где тигры водились, и львы, и проворные рыси,

Где щедрый приют мартышкам разной породы

Давали зеленых ветвей многошумные своды.

буйволы и Медведи в чаще виделись красивой,

И стадо водил к водопою олень трубногласный.

Казалось, что соткана эта вершина из дивных,

Пронизанных солнцем полностью туч переливных.

Айодхьи царевичи были довольны сверх меры

При виде эргономичной, широкой, скалистой пещеры.

Сын Рагху вскрикнул: «Такую обитель мы ищем!

На протяжении дождей нам пещера послужит жилищем.

Утес восхитительный, как бы венчающий гору,

То тёмным, то белым, то серым есть взгляду.

Поверь мне, достаток великое залежей рудных,

Должно быть, столетиями накоплено в горах пустынных,

Имеется рыба в реке и пернатые в зарослях чудных!

С хростами в глазках золотистых, зеленых и светло синий

На склонах лесистых самцов мы встречаем павлиньих.

У входа в пещеру — кадамбы и арджуны кущи,

Жасмина махрового и спндувары цветущей.

Наряду с этим вместе c пещерой, для жизни пригодной,

Блистает убранством из лотосов пруд отличный.

И камень — смотри! — без единой морщины иль складки

У самого входа покоится, тёмный и ровный,

Как маслом омытой сурьмы необъятная груда.

Постичь нереально, откуда взялось это чудо?

И царственный гребень вершины, в ее многолесье —

Как туча, недвижно блистающая в поднебесье.

А с юга Прашравана, дымкой подернута мглистой,

Особенно схожа с Кайласой-горой серебристой.

Таящая клады, гора осиянная эта

Снаружи как будго кольчугой булатной одета.

А реку сравнил бы я с Ганга волною прозрачной,

Сбегающей долу с Трикуты, горы златозрачной!

В деревьях цветущих два берега — левый и правый —

Река, отражая, смотрит обольстительной девой.

На ней из жасмина венок, из кадамбы подвески;

Ее одеянье струится в немыслимом блеске.

разноголосица и Пернатые стаи птичья

Проточной воде придают величья и красоты.

На глади зеркальной, пером переливным блеща,

Резвится вовсю миловидная дичь водяная.

Летят лебеди и белокрылые стерхи к чудным,

Намытым журчащей рекой островкам изумрудным.

Кто щедрой рукою раскинул по водной равнине

Три дивных ковра: белый как снег, пунцовый и светло синий?

Ближайший — из лотосов белых, второй — из пурпурных,

А третий — из пышноцветущих, как небо, лазурных.

Ныряют казарки, по берегу бродят павлины,

Камышница свищет, и слышится крик журавлиный.

К чарующим водам, святого выполнены рвенья,

Отшельники умные ходят свершать омовенья.

Наслаждаясь деревьями арджуны либо сандала,

Поразмыслишь: воля разумная их насаждала;

Везде, где берег речной образует уступы,

Цветущих деревьев пятерки сливаются в купы.

О доблестный отпрыск Сумитры, Неприятелей Истребитель!

В пещере пленительной мы нашли обитель.

Кишкиндха,— полна звуков и ликованья напевных,—

Находится близко из этого, в лесах златодревных.

Сугриве престол и жену возвратил я монарший,

Которым обладал в бесправии брат его старший.

Хотя правителю новому преуспеянья,

Сугриву сейчас приветствует рать обезьянья.

Когда закончится время дождей жизнедарных,

С их помощью мы разгромим супостатов коварных».

Часть двадцать восьмая (Слово Рамы о поре дождей)

«На горы походят, клубясь, облака сейчас,

Живительной жидкости несущие дивное бремя.

В себя океаны устами дневного светила

Всосало ливни и брюхатое небо родило.

По облачной лестнице возможно к Дарителю Света

Встать с венком из кутаджц и арджупы цвета.

Мы в сумерки зрим туч розоватых окраску,

Как будю на рану небес наложили повязку.

Практически мёртвое небо, истомой объято,

Желтеет шафраном, краснеет сандалом заката.

Небесными водами, совершенно верно слезами, омыта,

Измучена зноем почва, как невзгодами — Сита!

Но каждого благоуханного облака чрево

Богато прохладой, как листья камфарного древа.

Ты ветра душистого можешь напиться горстями.

Он арджуной начнет и кетаки желтой кистями.

Чредою летучей окутали тёмные облака

Грядою могучей стоящие горные кручи:

Просматривающих веды, отшельников умных фигуры

Остановились, одев антилоп черношерстые шкуры.

А небо, исхлестано молний златыми бичами,

Раскатами грома на боль отвечает ночами.

В объятиях облака зарница дрожащая блещет:

В объятиях Раваны отечественная царица трепещет.

Все стороны неба целой пеленою одеты.

Провалилась сквозь землю отрада влюбленных — планеты и луна.

Тоской переполнено сердце! Амурных услад же,

О младший мой потомок и брат великого раджи,

Я жажду, как ливня — цветущие ветви кутаджи…

Воды небесной всласть имеется в запасе.

Кто странствовал — пытается восвояси.

Прибило пыль, и, с ливнями в согласье,

Для солдат настало междучасье.

На Манас-озеро в лучах денницы

Казарок улетают вереницы.

Не скачут по дорогам колесницы:

Того и ожидай — увязнешь по ступицы!

Небесный свод, повитый тучами,—

Седой поток, струящийся столетиями!

И преграждают путь ему боками

Громады гор, венчанных ледниками.

Павлин кричит в лесу от страсти пьяный.

Окрашены рудой темно-багровой,

Уносят юные воды рьяно

Цветы кадамбы желтой, сарджи пряной.

Тебе разрешено вкусить устам желанный,

Как пчелы — золотой, благоуханный,

Розовоцветных яблонь плод медвяный

И, ветром сбитый, манго плод румяный.

Агрессивные облака грозовые

Блистают, как будто бы кручи снеговые.

Как стяги — их зарницы огневые,

Как гул слонов — раскаты громовые.

Обильны травы в том месте, где ливневой дождь, хлынув

На лес из туч, небесных великанов,

Заворожил затейливых павлинов,

Что пляшут, опахалом хвост раскинув.

На пики, па кремнистые откосы

Присядут с грузом тучи-водоносы

И побредут, цепляясь за утесы,

Вступая в беседу громкоголосый.

Небесный свод окрасила денница.

В том месте туч блистает вереница.

По ветру журавлей летит станица,

Как лотосов атласных плетеница.

Листву червец обрызгал кошенильный.

Как дева — стан, красотами обильный,—

Одела покрывалом, в чан красильный

Окунутым, почва собственный блеск всесильный.

Па миродержца Вишну, по обстоятельству

Поры дождей, глубочайший сон отныне

Нисходит медлительно; к морской пучине

Торопится река, и дама — к мужчине.

Почва гордится буйволов четами,

Кадамбы золотистыми цветами,

Павлинов шелковистыми хвостами,

Их пляской меж душистыми кустами.

Слоны-самцы трубят на горных склонах.

Частые кисти кетак благовонных

Свисают с веток, влагой напоенных,

Громами водопада оглушенных.

Блещут мириады капель, бьющих

По чашечкам цветов, нектap дающих,

По сочням пчел, роящихся и выпивающих

Медовый сок в кадамбы мокрых кущах.

Дивлюсь розовоцветных яблонь чуду!

К ним пчелы льнут, слетаясь отовсюду.

Их плод — нектара дивному сосуду

Под стать, а цвет похож на жара груду.

Клубясь потоками вспененной жидкости,

Неистовые, как слоны в отваге,

Мчатся в небе грозных туч ватаги.

Их осеняют молнии, как стяги.

Приняв за вызов — гром, вожак слоновий

Вполоборота замер наготове.

Соперничества голос в этом реве

Почуяв, он свирепо жаждет крови.

Изменяется, красуясь, вид чащи,

С павлинами танцующей, кричащей,

С пчелиным роем сладостно жужжащей,

Неистовой, как слон, в лесу кружащий.

Леса, сплетая корни в красноземе,

Хмельную влагу тянут в полудреме.

Павлины ошалелые, в истоме,

Кричат и пляшут, как в питейном доме.

Пернатым броским Индра добропорядочный

Презент приготовил отличный:

Он в чашечки цветов палил холодной

Кристальной жидкости, с жемчугами сходной.

Мриданги туч гремят в небесном стане.

С жужжаньем ищут пчелы сладкой дани,

И кваканье лятушечъих гортаней

Напоминает звук рукоплесканий.

Свисает пышный хвост, лоснится шея

Павлина, записного лицедея.

Плясать — его любимая выдумка

Иль припадать к вершине древа, млея.

Мридангом грома и дождем жемчужин

От спячки род лягушечий разбужен.

Целый водоем лягушками запружен.

Все квакают блаженно: мир остужен!

И, наглотавшись ливней, как дурмана,

Обломки берегов качая рьяно,

Кидается в объятья океана

Река, мужу собственному желанна.

А цепи туч, водою нагруженных, —

Как цепи круч, пожаром обожженных,

Гряды холмов безлесных, обнаженных,

Подножьем каменистым сопряженных.

Где тик в соседстве с арджуной красивой

Растет, мы слышим крик павлинов страстный,

И по траве, от кошенили красной,

Ступает слон могучий, трубногласный.

Кадамбы хлещет ливневой дождь и толчками

Колеблет стебли с желтыми цветками,

Чей сок медвяный тянут хоботками

Рои шмелей с мохнатыми брюшками.

Утешены лесных зверей владыки,

Цари царей — земель, морей владыки:

Сам Индра, царь боюв прекрасноликий,

Играясь, льет с небес поток великий.

Из туч гряды, гонимой ураганом,

Грохочет гром над вздутым океаном,

И нет преград гордыней обуянным

Стремнинам, с дождевой водой слиянным.

Наполнил Индра туч кувшины

И царственные окатил вершины,

Чтобы красовались горы-великаны,

Как по окончании бани — смертных властелины.

Из туч лиясь неугомонно,

Поток дождей поит земное лоно,

И заслонила мгла неблагосклонно

От глаз людских светила небосклона.

Собственный гром даря природным подземельям,

Громада вод, искрящихся радостью,

С громады скал жемчужным ожерельем

Свисает, разливаясь по ущельям.

Рождают водопады гор вершины,

Но побеждают их напор теснины,

Жемчужный блеск несущие в равнины,

Что оглашают криками павлины.

Небесные девы любви предавались и, в тесных

Объятьях, рассыпали нити жемчужин прекрасных.

Божественные ожерелья гремучим потоком

На землю низверглись, рассыпанные ненароком.

Сомкнувшийся лотос, и царство уснувшее птичье,

И запах ночного жасмина — заката отличье.

Цари-полководцы забыли неприязнь и в чертоги

Торопятся по размытой почва, развернув с полдороги.

Пора благодатных дождей — для Сугривы раздолье!

Вторично мужу получил и сидит на престоле!

Не царь, а изгнанник, в разлуке с возлюбленной Ситой,

О Лакшмана, я оседаю, как берег размытый!»

Часть тридцатая (Слово Рамы об осени)

«Сам Индра сейчас отдыхает, поля отечественные влагой

Вспоив и зерно прорастив — человеку на благо.

Царевич! Покой получили громоносные облака,

Излившись дождем на деревья, кручи и долины.

Как лотосов листья, они были чёрного цвета

И грозно мчались, омрачая все стороны света.

Над арджуной благоуханной, кутаджей пахучей

Дождем разрешились и сходу истаяли облака.

Мой Лакшмана, ливни утихли, и шум водопада,

И клики павлиньи, и топот слоновьего стада.

При лунном сиянье лоснятся умытые кряжи,

Как словно бы от масла душистого сделавшись ровнее.

Обожаю красы осенней созерцанье,

Зеркальный блеск звёзд и луны мерцанье,

И семилистника благоуханье,

И поступи слоновьей колыханье.

Осенней обернулась благодатью

Сама богиня Лакнши, с дивной статью,

Чьи лотосы готовы к восприятью

Лучей зари и лепестков разжатью.

И осень — воплощение богини —

Красуется, лишенная гордыни,

Под музыку жужжащих пчел в равнине,

Под клики журавлей в небесной сини.

Стада гусей, угодных всевышнему Каме,

С прекрасными и крепкими крылами,

С налипшею лепестками и пыльцой,

Резвятся с чакраваками, нырками.

В слоновьих поединках, в том величье,

С которым стадо выступает бычье,

В прозрачных реках — осени обличье

Являет нам собственный многоразличье.

Ни облака, ни тучки в ясной сини.

Чудесный хвост линяет на павлине,

И паву не пленяет он отныне:

Окончен праздник, нет его в помине!

Сиянье прияки златоцветущей

Посильнее и благоуханье гуще.

И пламенеет, озаряя кущи,

Шикарный цвет, финиши ветвей гнетущий.

Охваченная страстью неуемной,

Чета слонов бредет походкой томной

В том направлении, где спит в чаще полутемной

Заросший лотосами пруд укромный.

Как сабля, свод небесный блещет яро.

Перемещенье вод замедлилось от жара,

Но дует ветер сладостней нектара,

Прохладней белой лилии кахлара.

Где высушил болото воздушное пространство знойный,

В том месте пыль взметает ветер неспокойный.

В такую пору затевают войны

Цари, увлекшись распрей недостойной.

Отрадно зреть быков плачущих братью

Среди коров, стремящихся к зачатью

Себе аналогичных с данной буйной paтью,

Что взята осенней благодатью.

Где переливный хвост из перьев долгих?

Как жар, они горели на павлинах,

Что бродят, куцые, в речных равнинах,

Как бы стыдясь насмешек журавлиных.

Гусей и чакравак спугнув с гнездовий,

Ревет и воду выпивает вожак слоновий.

Между выпуклых надбровий и ушей

Струится мускус — показатель буйства крови.

Десятки змей, что дремали, в кольца свиты,

Иногда дождей, в подземных норах скрыты,

Сейчас наружу выползли, несыты,

Цветисты и смертельно ядовиты.

Как смуглая дева, что яркой тканью одета,

Окуталась ночь покрывалом из лунного света.

Насытясь отборным зерном, журавлей вереница

Летит, как будто бы сдутая ветром цветов плетеница.

Блистают лилии на глади водной,

Блистает пруд, со звездным небом сходный.

Один, как месяц, льющий свет холодный,

Уснул меж лилий лебедь добропорядочный.

Из лотосов гирлянды — на озерах;

Стада гусей, казарок златоперых

Сверкают, как пояса, на их просторах.

Они — как девы в торжественных уборах!

И ветер, заглушая вод журчанье,

Прервет к закату тростников молчанье.

В них, как густое буйволов мычанье,

Рогов и флейт пробудит он звучанье.

Душистый цвет лугов, с рекою смежных,

Еще свежей от ветерков мятежных,

Отмыта полоса песков прибрежных,

Как полотно — созданье рук прилежных.

Не счесть лесных шмелей, жужжащих яро,

Как бы хмельных от солнечного жара,

От цветня желтых, липких от нектара,

Огрузнувших от сладостного дара.

Все торжественнее с уходом дней дождливых:

Луна, цветы оттенков прихотливых,

Прозрачность вод, и спелый рис на нивах,

И крики караваек суетливых.

Одев из рыб златочешуйных пояс,

Бредет река, на женский лад настроясь,

Как бы в объятьях в мыслях покоясь,

От ласк устав, с восходом солнца не освоясь.

В кристально-зыбкой влаге царство птичье

Отражено во всем своеобычье.

Через водорослей ткань — реки обличье

Смотрит, как через фату — лицо девичье.

Колеблют пчелы воздушное пространство сладострастный.

К ветвям цветущим липнет рой согласный.

Утех амурных всевышний великовластный

Напряг нетерпеливо лук страшный.

Дарующие влагу всей природе,

Дарующие нивам плодородье,

Дарующие рекам полноводье,

Провалились сквозь землю облака, нет их в небосводе.

Осенней реки обнажились песчаные мели,

Как бедра стыдливой невесты на брачной постели.

Царевич! Слетаются птицы к озерам спокойным.

Черед в это же время наступает войнам и раздорам.

Для битвы просохла почва, затвердели дороги,

А я от Сугривы доселе не вижу подмоги».

Видя, что Сугрива отнюдь не торопится делать обещания, эти Раме, Лакшмана был охвачен бешенством. Захватив стрелы и лук, направился он во дворец обезьяньего царя. Сознавая правоту Рамы и Лакшманы, Сугрива всеми силами старался умерить бешенство последнего.

Призвав Ханумана, царь приказал везде разослать вестников, чтобы мартышки, живущие на горах, в лесах, в пещерах, по берегам рек и у самого океана, срочно явились в Кишкипдху. Отрядили посланцев кроме этого в царство медведей, которым правил доблестный Джамбаван.

Поутру несметные рати медведей и обезьян стягивались к Кишкиндхе — в помощь отважному царевичу Кошалы.

Взойдя на колесницу, Сугрива и Лакшмана направились на гору Прашравану, к пещере Рамы. За колесницей, вздымая клубы пыли, с грохотом и рёвом двигалось бесчисленное войско. Для поисков царевны Видехи Рама и Сугрива поделили его па четыре части.

Хануман и Ангада, племянник Сугривы, возглавили мартышек, идущих на юг.

Напутствуя хитроумного Ханумапа, потомок Рагху снял с руки, сверкающий кольцо, на котором было выбито «Рама», и дал вожаку мартышек, говоря: «Коль не так долго осталось ждать, при встрече с дочерью Джапаки, ты продемонстрируешь ей это кольцо, опа убедится, что перед ней воистину мой посланец».

Тогда как полководцы Сугривы, со своей ратыо отправившиеся па восток, север и запад, нигде не нашли следов Ситы, Хануман и Ангада продолжали упорные поиски царевны Видехи, пробираясь на юг.

Часть сорок девятая (Пешера Рикшабила)

достойный племянник и Вожак обезьян Сугривы

Обшарили Виндхьи предгорья, обрывы и леса.

То грохотом горных потоков, то ревом пантеры,

То рыканьем льва оглашаемы были пещеры.

Вперед продвигалось лесных жителей племя.

Горы юго-западный склон приютил их на время.

Какие конкретно частые леса в данной местности были!

Зелеными чащами скрыты окрестности были.

Ущелья, пещеры полны неизвестности были.

Меж тем Хануман приказал храбрецам обезьяньим

На поиски Ситы пуститься с великим стараньем.

Тогда приятель за втором, поблажки себе не давая,

Отправились Гайа, Шарабха, Гавакша, Гавайа

И большое количество отважных мужей обезьяньего царства,

Готовых себя, не колеблясь, обречь на мытарства.

Бродили они по заросшей лесами округе,

Что острыми гребнями гор возвышалась на юге.

Хоть силы уже изменяли воителям ражим —

Отряд Ханумана успел ознакомиться с кряжем.

Томимые голодом и жаждой, лютым не в меру,

Они оказались неожиданно у входа в пещеру.

Был путь прегражден великаном, стоящим на страже,

А вход заменяла расщелина узкая в кряже.

Ее обступали деревья и справа и слева,

Лианами было опутано каждое древо.

Красивая эта пещера звалась Рикшабила.

От птиц, вылетавших оттуда, в глазах зарябило!

В том месте были цапли белизны молочной,

И лебедь, мокрый от воды проточной,

Блистающий, как месяц полуночный,

И стерх, пыльцой осыпанный цветочной.

И привлекла вниманье Ханумана

Пещера, что была благоуханна,

Под стать селенью Индры осиянна

И столь же недоступна, сколь желанна.

И Хануман вскрикнул: «Разве чудо,

Что водяная дичь летит оттуда?

Сейчас не успокоюсь я, покуда

В пещере данной не найдём пруда!»

Был тягостен мрак, но вступил он отважно в пещеру.

Так как он был вожак, и, в него не потеряв веру,

Последовал любой смельчак Ханумана примеру.

Не воссияло златозарным ликом

Светило полдня в том ущелье диком,

Где воздушное пространство оглашался львиным рыком.

Да трубногласного оленя криком.

Не смотря на то, что мартышки собственной не потеряли мощи,

Но спали с лица, одичали и сделались худы.

Прижавшись приятель к друге, вверяясь подземному ходу,

В пещере искали они желаемую воду.

Как внезапно мартышки во мраке воспрянули духом:

Они запах несказанный учуяли нюхом.

К отверстию яркому в дальнем финише подземелья

Толпою пустились они, преисполнясь радости.

И в ту же 60 секунд — за долготерпенье приз —

Им ринулось в очи виденье чудесного сада.

Находились деревья, листвой лучезарной блистая,

И светлопрозрачной казалась кора золотая.

Потому, что у каждого древа был ствол изумрудным,

Искрилась его сердцевина свеченьем подспудным.

Красуясь кистями пунцовыми слева и справа,

Собственные удлиненные ветви раскинула дхава.

В том месте были гибискусы в белых цветах и пурпурных

И пруд благодатный, где лотосов пропасть лазурных.

И заросли чампаки, благоухание льющей,

И мадхуки лунною ночью цветущие кущи.

И яркой влагой наполнены были озера,

Где плавала дичь водяная — утеха для взгляда.

И златочешуйные рыбы резвились в проточной

Воде, что усеяна сверху пыльцою цветочной.

Притом золотыми деревьями, вместо ограды,

Был сад окружен восхитительный, полный отрады.

К почва клонило ветви сейчас

Плодов румяных сладостное бремя,

И ароматными плодами теми

Залюбовалось обезьянье племя.

Дразня голодных мартышек привалом,

Тугие, наливные, цветом алым

Они как словно бы спорили с кораллом,

Гранатом либо драгоценным лалом.

В саду чудесном дух царил медвяный.

Пчелиный рой, благоуханьем пьяный,

Жужжал над баухинией багровой,

Над кетакой, над чампакою пряной.

Дворцов золотых и серебряных блеск несказанный,

Дивясь, увидали в цветущем саду мартышки.

Оконницы были украшены в том месте жемчугами,

Как словно бы дворцы обитаемы были всевышними.

В полах драгоценных вкрапления различные были:

Украсы жемчужные или алмазные были.

Из кованого злата — загляденье! —

Любое ложе, каждое сиденье.

Хватило златокузнедам уменья

В них засунуть самоцветные каменья!

Ласкали взгляд заморских вин сосуды,

Приправ обилье — роскоши причуды,

Благоуханного сандала груды,

Великолепье золотой посуды.

Сафьян, из колесницы и козьей

шерсти одеянья, полные сиянья…

Казалось, видит племя обезьянье

солнца и Луны чудное слиянье.

И лишь с достатками Раваны брата, Куберы,

Имели возможность бы сравниться сокровища данной пещеры.

По сердцу пришлась мартышкам обитель златая,

Где двери подземных палат раскрывались, блистая.

Как внезапно им навстречу отшельница вышла святая.

И не в наряд из ткани рукотворной,

А в шкуру и луб антилопы тёмной

Одета, вышла поступью проворной,

Сияя добротою непритворной.

Сообщил Хануман: «Богоравного Рамы мужу

Стараясь отыскать, мы обшарили эту округу.

Слабея от голода и жажды, в отыскивании пресной

Воды, в темноте с высоты мы спустились отвесной

И еле опомнились в недрах пещеры прекрасной».

Ладони сложил Хануман, вопрошая учтиво:

«Не ты ли хозяйка подземного этого дива?»

«Инопланетянин могучий, тебе я сообщу без утайки,

Что Брахмой подарен чертог осиянный хозяйке.

Мне апсара Хелга хранить повелела пещеру,

Что блеском своим не уступит божественной Меру.

Небесною девой поручен мне сад данный чудный:

Деревья с листвой золоюй и корой изумрудной.

Не смотря на то, что над пещерой поставлена я для смотренья,

Красивая Хема — владелица Брахмы даренья».

После этого изрекла Сваямпрабха: «Сейчас в первый раз

Отсель свободно выйдут созданья живые.

Тебе помогу я и свора твоей спльнорукой.

Заслуга святая да будет мне в этом порукой!

Я путь укажу наделенному доблестью мужу

И выведу всех мартышек из пещеры наружу.

У четвероруких не лапы, а узкие пальцы.

Вы ими старательно очи прикройте, скитальцы!»

Хоть были очень громадны подземелья размеры,

Загадочным вихрем их вынесло вмиг из пещеры.

Сообщила отшельница: «Виндхьи, поросшей лесами,

Приятели мои, склон благодатный вы видите сами!

А в том месте, за горою Прашраваной, в дымке зеленой,

Прибрежную ширь океан омывает соленый.

Прощайте!» — В этот самый момент же отшельница эта святая

В пещеру ушла, где таилась обитель златая.

Посредством подвижницы Сваямпрабхи выбравшись на свет из подземного сада небесной девы Хемы, мартышки почувствовали благоговейный трепет. Их взглядам открылась необъятная ширь озаренного солнцем океана, чьи соленые валы, грохоча, набегали друг на друга. Сидя у подножья горы Виндхьи, среди ветвей, отягощенных цветами, великодушные сподвижники царевича Кошалы были охвачены тревогой.

Наступила весна. Время, отпущенное на поиски Ситы, истекло. Обезьяньи полководцы не решались возвратиться в Кишкиндху, не сделав приказа Сугривы и опасаясь его бешенства.

Они предпочитали погибнуть и выполнили бы собственный намерение, но были увидены ветхим ястребом Сампати, братом Джатайю, обитавшим в горах, на берегу океана. Определив от Сампати, что Равана унес дочь Джанаки в собственную столицу на остров Ланку, обезьяньи вожаки продолжительно разламывали головы над тем, как в том направлении добраться. По был среди них разумный советник Сугривы, сын Ветра, Хапуман, унаследовавший от отца собственного свойство летать по воздуху.

Притом Хануману дано было уменье произвольно изменять собственные размеры. Этому гороподобпому воителю ничего не стоило превратиться в существо величиной не более кошки.

И сообщил Хануман: «Ничто в целом мире не сможет выдержать силу моего толчка. Но тут поблизости имеется гора Махендра. С ее вершины я прыгну па целых четыреста йоджан!»

Книга пятая. Красивая

Доблестный Хануман изготовился к прыжку, дабы отправиться на поиски Ситы, следуя тропой Ветра. Стремясь преодолеть простор океана, он скоро увеличился в размерах и с таковой силой уперся задними лапами и передними в гору Махендру, что эта недвижная гора содрогнулась под его тяжестью. Цветущие деревья закачались, осыпая громадную мартышку благоуханным ливневым дождем лепестков.

Из недр, потрясенных могучим жителем лесных ветвей, потекли несчетные потоки золота, серебра, сурьмы.

Отломившиеся глыбы скал, содержащих красный мышьяк, были похожим жаровни, над коими клубился дым. Животные, птицы, гмеи в кошмаре покидали насиженные места. В это же время Хануман летел над изумрудной обителью Сагары.

Много опасностей довелось ему преодолеть, пока узрел он дивный остров, утопающий в зелени, обнесенный крепостной стеной, за которой высились дворцы ослепительной белизны. Так смотрелась красивая Лапка, не уступавшая красотой столице Индры, Амаравати.

Хитроумный Хануман опустился на одну из вершин горы Трикуты, чтобы ночью пробраться в данный чудесный город и обозреть чертог повелителя ракшасов.

Часть вторая (Хануман попадает в Ланку)

Чуть солнце провалилось сквозь землю за Асты священною кручей,

Сравнялся с пятнистою кошкой сын Ветра могучий.

Во мраке ночном в данный город, блиставший чудесно,

Единым прыжком он пробрался, изменившись телесно.

В том месте были дворцы златостолпные. В улиц просторы

Их свет изливался через окон златые узоры.

Дворцов ссмиярусных, кладки хрустальной, громады

Вздымались до неба, светясь изнутри, как лампады,

И входами в них золотые помогали аркады.

Жилища титанов — бриллиантами дивной огранки

Сияли и блеск придавали немыслимый Ланке.

С скорбью и восторгом около мартышка смотрела:

Душой Ханумана царевна Видехи обладала!

И белизной дворцов с узором золотым,

В несокрушимости собственной, столица-крепость

Блистала перед ним. Оградой были ей

Десница Раваны и ракшасов свирепость.

Среди созвездий месяц в час урочный

Скользил, как лебедь, по воде проточной,

И раковине белизны молочной

Он был подобен, свет лия полночный.

Часть третья (Хануман наслаждается Ланкой)

Храбрец Хануман! Перепрыгнул он стенке твердыни,

Что ракшасов грозный владыка воздвигнул в гордыне,

И город заметил, выполненный царственной мощи,

Прохладные воды, сады, густолистые рощи.

Как в небе осеннем густых туч очертанья,

Белеют в сиянье луны громадные строения,

Хорошее место нашли бы в столице Куберы

Их башни и своды порталов, красивых сверх меры

Как в царстве змеином подземная блещет столица,

Так сонмом светил озаренная Ланка искрится.

Под стать Амаравати — Индры столице небесной,

Стеной золотой обнесен, данный остров прекрасный,

От ветра гудит, в океан обрываясь отвесно.

Колышутся стяги, и думается музыкой дивной

Висящих сетей с колокольцами звон переливный.

На Ланку, ее золотые ворота и храмы

Смотрел в изумленье сподвижник великого Рамы.

В ее мостовых дорогие блистали каменья,

Хрусталь, жемчуга, лазурит и другие вкрапяенья.

Был любой проем восхитительных сводчатых башен

Литьем золотым и серебряной ковкой украшен.

Смарагдами проступни лестниц усыпаны были,

И чудесным образом площадки в светящемся воздухе плыли.

То слышался вины и флейты напев музыкальный,

То клик лебединый, то ибиса голос печальный.

Казалась чудесная Ланка небесным селеньем,

Парящим в ночных тучах бестелесным виденьем.

Часть четвёртая (Хануман бродит по Ланке)

Являя души обезьяньей величье и красу,

Сын Ветра отважный поменял произвольно обличье,

И стенке твердыни шутя перепрыгнул он скоро,

Хоть Ланки властитель ворота держал на затворе.

В столицу вступил Хануман, о Сугриве радея,

Своим появленьем приблизил он смерть злодея.

И Царским методом, пролегавшим по улице основной,

Где пахло цветами, прошел Хануман достославный.

Со хохотом из окон и музыкой запах цветочный

На острове дивном сливался иногда полуночной.

На храмах алмазные чудно блистали стрекала.

Как твердь с тучами, красивая Ланка блистала.

Гирляндами каменных лотосов строения столицы

Украшены были, но пышных цветов плетеницы

Пестрели на белых дворцах, по соседству с резьбою,

И каменный данный узор оживляли собою.

В ушах мартышки звучали сладчайшие трели,

Как словно бы в три голоса девы небесные пели.

Звенели бубенчиками запястья и пояса.

Певиц голоса источали волну сладострастья.

Из окон открытых плыл запах благовоний.

На лестницах слышался плесканье и гул ладоней.

И веды просматривали в зданиях, и твердили заклятья

Хранители чар, плотоядного Раваны братья.

На Царском пути мартышка узрела ораву,

Плачущую десятиглавому Раване славу.

У царских палат притаилась в кустах мартышка,

И новое диво явилось очам Ханумана:

Чудовища в шкурах звериных, иные — нагие,

С обритой макушкой, с косой на затылке — другие,

С пучками священной травы, с булавами, жезлами,

С жаровнями, где возжигается таинства пламя,

С дрекольем, с оружьем теснились нечистые духи.

В том месте были один — одноглазый, второй — одноухий.

Бродили в отрепьях страшилища различной породы:

Среди великанов толклись коротышки-уроды.

В том месте копьеносные ратники и лучники были,

С клинками, в доспехах узорчатых латники были.

Ни карликов — ни долговязых, ни через чур чернявых —

Ни белых чрезмерно, ни тучных — ни через чур костлявых, —

Узрел Хануман грозноликих, выполненных силы,

Несущих арканы, пращи и трезубые вилы.

Хоть было диковинным солдат этих сложенье,

Отвагу, несомненно, они проявляли в сраженье.

Тела умастив, украшенья одев дорогие,

Венками увешаны, праздно слонялись другие.

Мудрец обезьяний, душистыми кущами скрытый,

Узрел громадный дворец, тучами повитый,

И лотосы рвов, и порталов златых украшенья,

И ракшасов-львов с

Книга четвёртая. кишкиндха. часть первая (на озере пампа)

SUGREEVA#39;S CAVE MPEG 4

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: