А я просто хочу вернуться домой

Я оглядываюсь назад в попытке рассмотреть под толстым слоем пыли размытые лица моего искривлённого прошлого. Разрушенные зеркала, протёртые до дыр ажурные скатерти, обуглившиеся портреты с радующимися лицами молодых мужчины и женщины. Мой последняя обитель и отчий дом завешаны гирляндой перекрученных надежд, осколками разбитых судеб, ненавистью и любовью, и я желаю вернуть все эмоции снова.

Но когда озябшие руки дотрагиваются до позолоченной вуали, под ногами разверзается внушительных размеров дыра, и я быстро лечу через подпол. Бьюсь об острые углы, напарываюсь на выступающие доски, пестрившие десятками заноз, запутываюсь в кружевной паутине собственных неприкрытой лжи и домыслов.

Нескончаемое падение в вакуум.

А я возвратиться к себе.

Ни при каких обстоятельствах не осознавала тех, кто сплетничает за спиной и в любую секунду готов полить грязью любого, кто взглянет неровным взором либо окрасит губы едкой ухмылкой презрения. Они ужасны, жалки, ничтожны, а их долгие языки и утвердившееся положение всезнаек необратимо влекут за собой фальшивые представления о Вас. И от них позже весьма сложно отмыться.

Они прилипают к коже, как зловонный запах отходов с плешивого паба на главной улице, где подают просроченное суфле с бельгийским сыром и пиво, сдобренное мышиными экскрементами. Я избегала тех, кто так или иначе имел возможность подпортить радужное настроение и опустить в самый низ предубеждений общественности. Ни при каких обстоятельствах не связывалась с лицемерами и отсеивала от себя ненужных людей, или же они сами, ненавидя открытую прямолинейность, звучно рукоплескали дверью, уходя прочь.

Папа был через чур помешан на собственной репутации. в течении продолжительных лет засеивал, податливые на щедрые порции сплетен, сознания людей ложью, а в то время, когда урожай поспевал, с трепетной осторожностью [доходящей до абсурдности] срезал возросшие ростки. И смаковал величественное восшествие на верхние ступени социума с поразительной чванливостью и неожиданно разросшимся самодовольством.

Довольно глупо и бездумно променял уважение и любовь семьи на колышущееся вывод чужаков, готовых в любое мгновение стащить старика за брыкающиеся ноги с пьедестала в самый низ людской неприязни. Подпитывался восторженно-завистливыми взорами говорливого окружения, но дома его более не встречали лучезарные глаза домочадцев, с нежными объятиями. Только огорчение и разочарование жены в натянутой ухмылке, смятение, да малоприятная отстранённость сыновей и пронзительно холодный взор презрения старшей дочери – мой.

— Подожди, пока она сядет на ветку и уже, позже стреляй, — подбадривал меня папа, положив руку на плечо и осторожно сдавив его пальцами. Но я с озлобленностью дёргаю им, сбрасывая тяжёлую ладонь мужчины.

—Я проделывала это тысячу раз. Не совершу ошибку и по сей день, — вдохновлённо шепчу, прищуриваясь и сглаживая прицел, наводя дуло ружья совершенно верно на грудину фазана. В отличие от завсегдателей охотничьих угодий, ни при каких обстоятельствах не ставила собственной целью убийство.

Больше по душе был азарт от кропотливого выслеживания, боязни небрежно ступить не на ту ветку, приглушённые удары гулко бьющегося сердца, умопомрачительный следующее чувство и аромат ликования победы, в то время, когда приносишь зверю не смерть, а освобождение. Не в угоду семье взяла образование ветеринара, чем стала причиной волны бурных выяснений и скандалов взаимоотношений, окончившихся хлопаньем упрямой голодовкой и дверью на пара недель, покуда мать и отец не сдавались перед упрямством дочери и её ликующей ухмылкой.

По привычке задерживая дыхание, ощущаю, как мир около купит невиданную чёткость: звуки становятся острее, цвета наливаются сочностью, а воздушное пространство окрашивается десятком многоцветных запахов, кои были приглушены до этого момента. Мне отчаянно захотелось остановить зыбучие пески времени и окончательно замереть в этом мгновении, стать частью истории, что ни при каких обстоятельствах не померкнет.

В момент нажатия на курок всё тело пронзается невидимой тетивой, натягивая напряжённые мускулы идеально ровной струной, держа под контролем мельчайшее телодвижение а также ритм сердечной мускулы. Я превратилась в чётко отлаженный механизм. Только выстреливая, лёгкие наконец-то, со свистом выдыхают скопившийся воздушное пространство, а слух улавливает мягкое падение тела через пёстрый ковёр листвы. — Совершенно верно в цель! — победоносно вскричав, лихо закидываю ружьё на пояснице и, пришпорив коня, направляюсь к пойманной добыче, что в изумлённом испуге трепыхалась среди высоких зарослей густой пшеницы.

— Это охота, Элизабет, а не ветеринарная помощь, — со вздохом качает головой папа и невесело машет рукой «свите», по которой без промедлений проносится обиженный возглас. Я снова разочаровала их садистские души, но какая отличие, в случае если сердцем движет добропорядочный порыв?

— В то время, когда тебя подстрелят, мне направляться твоим правилам? — без тени ухмылки бросаю за пояснице и более не возвращаюсь к ропщущим бездарям, уделяя внимание раненному животному. Неторопливо спешившись, осмотрительной рысью подбираюсь ближе и, опускаясь на колени, аккуратно подхватываю жалобно стонущую птицу на руки. Нежно расправляю долгие, свободолюбивые крылья, аккуратно скользя пальцами по однотонным перьям, повторяя замысловатый узор.

Губы напевают негромкую, успокаивающую мелодию, а глаза излучают трепетную грусть, в отражении которых замечала увядающую судьбу. Но и она озарялась молчаливым обещанием и надеждой, что всё обойдётся и жизнь Божьего создания не упокоится просто так, а будет спасена.

— Охотница-недоучка снова взялась за ружьё? — задорно-насмешливый голос Джузеппе Сальваторе, местного задиры, кто не отличался аристократичными манерами и хоть малой долей воспитания, раздался прямо над ухом. А спустя мгновение нахальная рука умело сорвала с плеча ружьё, показушно прокрутив его между пальцев и направил дуло прямиком мне в лицо.

— Помни, кто из нас раньше сел в седло и обучился стрелять совершенно верно по цели, а не по соседским яблоням мистера Брикседра, — не обращая внимание на бахвалившегося парня, неуважительно сбрасываю с плеча хороший сарказм и подбадривающе подталкивая впадающую в сон птицу в клетку, накрываю ту плотной тканью, по окончании отставляя в сторону. — И перед тем как наступать женщине на подол, позаботься о том, дабы самому не споткнуться, — с ухмылкой, резким перемещением сдёргиваю перчатку с руки и подбросив её ввысь, сама же быстро опускаюсь вниз и одним рывком вырываю из-под ног невнимательного хвастуна подгнившую доску. Инстинктивно смотря за плавным полётом элемента женского туалета, Джузеппе, не подмечает, как весьма не так долго осталось ждать от прежнего равновесия не остаётся и следа, и самодовольный мальчишка позорно падает наземь, появлявшись придавленный очаровательной женской ножкой.

Что принадлежала той, кто ни при каких обстоятельствах не взглянуть на наглеца влюблённым взором и не подпустит к собственному сердцу кроме того на милю. — Просишь прощения либо играешькомедию?— радуясь взором, надавливаю каблуком на не легко вздымающуюся грудь, но вместо обыденного возмущения, преследующее любого уязвлённого мужчину, рассматриваю в омуте серо-голубых очей игривые огоньки и восхищение загоревшегося азарта. И с той 60 секунд, сердце моё отчего-то надломилось, и часть его скоро была дана ему.

В двадцать один год жизнь лежит перед тобой как карта, и лишь годам к двадцати пяти начинаешь подозревать, что наблюдаешь на карту вверх ногами, а к сорока совсем в этом убеждаешься. А к шестидесяти уж поверьте, вы определите, что безнадёжно заблудились.

В то время, когда я ушла, минула двадцать шестая осень радостной судьбе Элизабет Крейгерн, чьи девичьи руки уже успели подержать первенца, а сердце наполнилось священной любовью матери к собственному дитя. Ни при каких обстоятельствах и не считала, что супружество будет столь заманчивым и сможет утянуть в омут домохозяйства с головой столь самодостаточность и свободолюбивый нрав.

Нет, я не стала одной из тех дородных домохозяек, что округлялись и обрастали слоями жира, как новогодняя ёлка гирляндами и позабыли, что означает быть возлюбленной и женщиной. Я с умелым проворством руководила огромным домом, помогала в делах отцу, а также непоколебимый и жёсткий Джузеппе Сальваторе был целиком и полностью в моей власти.

Но, справедливости для направляться подчернуть, что и я утратила свободу и былую ретивость, но с жаждой вручила мужу неукоснительно дорогую для себя сокровище. И ни капли не пожалела. Он подарил мне прекрасного мальчика, наречённого Дэймоном, с пронзительно яркими, практически, что звериными серо-голубыми глазами, в которых отражался горный хрусталь.

И когда кроха поднялся на ножки и уже залепетал первые слова, вселяя в сердца своих родителей слащавое умиление, в моём чреве зародилась новая судьба. Рождение младшего сына было тяжёлым и мучительным. Я всегда находилась, как в бреду, и не ведала, где явь, а где продолжение кошмара.

Во мне воцарились боль, страх и безумие.

Слившись в смертельный аперитив, отравленная смесь вытесняла мой дух из мучившегося тела и со всей печалью соглашусь — я поддалась ему. Я грезила об освобождении, но взяв его, отчаянно захотела назад. Но обратный билет был заказан — я погибла.

Скинув груз людской бытия, вопреки ожиданиям, я не открыла для себя Райские Кущи и не сгорела в пламени Ада, как трактовала Библия, а осталась на месте. Не смотря на то, что и потеряла многие преимущества быть живым. Так, к примеру, утратила шанс касаться маленьких детей и любимых супруга.

Не имела возможности нежной песней усмирить плачущее дитя; не прогоняла прочь ночные кошмары нежным поцелуем и своим присутствием в лобик либо боязливо сжавшуюся ладошку; не пестрела светло синий кругами под каменной усталостью и глазами от ночного сидения подле кроватки в моменты заболевания. Я больше не ощущала рук любимого на молодом, жаждущем ласки и любви теле.

Не задыхалась от жарких поцелуев, не покрывалась приятными мурашками, бегущими по телу любой раз, стоило взору супруга пасть на меня, а моему сердцу подскочить к самому горлу. Кроме того спустя семь лет замужества отечественные эмоции не покрылись коркой льда, а страсть всё так же подпитывала, горящие любовью сердца, в стенках спальни превращая степенную домашнюю несколько в настоящих животных, кои не могли насытиться приятель втором…

Но отныне всё это только необратимое прошлое, приятные воспоминания с неприятным привкусом потерянности. Я разбивала посуду пронзительным криком, остервенело била кулаками в стенке, но лишь проваливалась через них, так и не достучавшись до живых. Глотала солёные слёзы и подавляла удушающее отчаяние, пробуя согласиться с тем, что мой любимый находит утешение в объятиях вторых дам.

Марая спальню, обставленную по МОЕМУ вкусу и нежась на МОИХ простынях в то время, как я гнила в древесном гробу и проклинала тот сутки, в то время, когда давала слово быть верной всю жизнь а также по окончании смерти. С радостью и болью в сердце наблюдала на то, как мои сыновья быстро растут, познавая вкус разочарований и побед, предательства и дружбы, ненависти и любви, но так и не смогла приблизиться к ним ни на метр. Я не смогла их предохранить.

Из года в год я черствела, грубела и ненавидела не только себя, но и всю землю за то, что застряла тут. Без возможности выбраться к свету, живая, но лишённая возможности жить. Джузеппе пал от руки обожаемого Стефана, которого сам же убил недрогнувшей рукой, но во имя чего?

Для догадок об страшной природе вампиров? Их жестокости и дьявольском начале? О проклятии, которое насылает на себя любой, принявший под собственный кров чёртово отродье?

Но чем же он лучше?

Убийца собственных детей, проливший родную кровь за наивность очарования юной прелестницей. За то, что юные умы заволоклись первой и таковой сильной влюблённостью не к девушке, а юный даме, крутящей некогда дружными братьями в собственную угоду. Грустным взором и с немногословным укором взирала на оглушительный треск крепкой дружбы сыновей и их столь различные дороги, положившие начало долгой неприязни и жажде сделать друг другу, как возможно больнее.

Раньше, считала, что прикована к определённому месту, одному либо кроме того нескольким. Тем, что имели весомую сокровище и означали что-то для меня в столь далёком и ненастоящем прошлом, но я совершила ошибку. Война, смена и перестройка власти сровняли с почвой некогда величественные поместья, похоронив под почвой, целую историю и их тайны.

Мой дух, уже было, воспарил к небесам, но тут же был придавленным к почва снова. Ледяные путы, сковывающие горло и запястья, мешали с вольностью ретивой птицы унестись в пористые тучи и получить долгожданный покой.

Из-за чего как раз я?

Сегодняшний сутки тянулся к закату мучительно медлительно. Как будто бы модница на светской вечеринке, не хотящая покидать место под софитами, дразня и в один момент утомляя роскошью вечернего туалета и величественной красотой. В то время, когда последний луч солнца подёрнул кровавым заревом, заволакивающийся сумраком запылённый чердак, а лунный свет натянул бледную маску на призрачно-бледное лицо, я, наконец-то, почувствовала облегчение.

Как странствующий путник спасается в тени от палящегося солнца, так, и я почувствовала, прилив сил в полумраке. Как ни необычно, но только ночь напоминала мне, что я ещё «жива». Неестественные звуки приглушались, и на первый замысел выступала жизнь: шум ветра, стихающий щебет птиц, приглушённое рычание ночных хищников, мирный шум вечерних посиделок и тайные встречи парней.

Ежегодно одно и также, но, сколько жизни плещется в них!

Прислонившись лбом к стеклу, по которому барабанил осенний ливень, я отчаянно пробовала вдохнуть запах залежалой травы и свежести, подставить лицо тысячам капель и наполнить лёгкие свежестью, но всё проскальзывало мимо. А мне лишь и оставалось, что отчаянно ловить губами свистящий ветер и в очередной раз остервенело сжимать мёртвыми пальцами иллюзорную действительность. Как продолжительно? — вопрошала я гнетущую вакуум, с отчаянной тоской всматриваясь в пестревшие людьми улицы, с завистной неприязнью упиваясь их радостными лицами, звонким хохотом, планами и неугасаемой энергетикой на скорое будущее. Как не так долго осталось ждать? — сжимала до синевы пожухлые губы, осколками сломанных ногтей впиваясь в бледные ладони, испещрённые чёрно-багряными венами, рвала на голове источившиеся волосы, превратившиеся в спутанный ком, украшая клоками золотых волос обнажённые и сбитые в кровь ступни.

Ненавижу. Закрывая глаза, не выдерживаю и сокрушаю стенки истошным криком, спугнувшим фоновым ультразвуком небольших животных, да вынудив играющуюся ребятню в удивлении посмотреть назад по сторонам. В безмолвном отчаянье ударяю кулаками по дрогнувшим, но устоявшим стёклам, ощущая, как из глаз предательски брызнули кровавые слёзы, а сердце нещадно сдавило в капкане сломанных рёбер — меня душила злость и обида.

Мне бы выплеснуть агрессию, неприязнь и злобу, чтобы не разорваться самой на ошмётки невидимого сгустка отчаянной жажды и мрачного запала приблизиться к свету. Мной неспешно одолевали противные, мерзкие мысли и с каждым днём было всё тяжелее сдерживаться. Я ощущала, как меня вытесняет что-то более тяжёлое, соблазняющее, удручающее и сопротивляться неизвестному духу уже не оставалось сил.

Он завладевал мной, лукаво шептал на ухо наброситься на ничего не подозревающих людей и высосать из них душу, завладеть их телом и снова окунуться в круговорот судьбы, поскольку это то, что желаешь ты. И каюсь, любой раз поддавалась ужасным жаждам, преступая силу духа и сжимая мёртвыми пальцами, изумлённые лица ничего не подозревающих смертных, ощущающих не более чем першение в горле, что переходило в мучительное удушье.

Вонзалась когтями в загорелую кожу, подвешивала за ворот одежд, с желанием и умиротворением следила за их медленным угасанием. Мне нравилась их боль. Мне нравилось её причинять.

Мне нравилось разламывать их волю. Перед глазами с неумолимой быстротой поднялись всплывать искорёженные портреты моих «жертв», раздутые, покрасневшие, ужасные. Они кричали мне в лицо, столпившись около плотным кольцом.

Протягивали сломанные, по зимнему холодному, белые руки, хотя свершить отмщение.

— Уйдите прочь! Я не убивала Вас! Вы сами! — с кошмаром зажмуриваю глаза, сжимая голову пальцами, срывая ногтями кожу и впиваясь в почерневший череп острыми краями, скользя по зеленовато-тёмной кости с лёгкостью ножа по мягкому маслу.

Но они сгущалисьнужно мной, как грозовые облака в ясном небе. И не было бы от них спасения, и снова сердцем моим овладел бы парализующий ужас, но помещение неожиданно озаряется броским пламенем, а перед окном появляется силуэт юный девушки с глубокими бороздами морщин старая женщина около глаз и серебряными нитями в гриве шоколадных волос. Её чёрные глаза испепеляли всё около яростно и ненавистно.

Пальцы, судорожно сжавшись в кулак, накрыли сердце, а некогда прекрасные черты лица были искажены и опорочены лютым гневом и неподдельным страхом.

— Ты? — глаза лукавой лгуньи вперились в меня, выудив из неспециализированного хаоса привычное лицо и вместо того, дабы наполнится эйфорией либо облегчением, в паническом страхе отшатнулась к стенке, трусливо вжавшись в каменную кладь стенки.

— К-а-т-е-р-и-н-а, — нараспев пропеваю я, улыбнувшись не собственной, хищной ухмылкой и в мгновение ока скрутила, как мокрую, половую тряпку цыплячью шейку женщины, звонко засмеявшись в лицо той, нахальство и чьё самомнение слыли легендой. — Вот мы и встретились с тобой, подруга дней моих жёстких, — отшвырнув бывшую вампиршу в стенке, открыто упиваясь собственными превосходством и силой, смакуя любой миг падения с вершины непобедимости сейчас побитой и ничтожной особы, ощущаю в себя нарастающую бурю. Тот вихрь эмоций, неустанно склоняющий меня на сторону зла и которому с упорством сопротивлялась продолжительные десятилетия, сейчас одержит победу.

Сейчас настал тот сутки, в то время, когда Элизабет Крейгерн возвратится к судьбе. Сутки, в то время, когда она свершит собственное первое, настоящее убийство во имя спасения не только себя, но и миллиона вторых.

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: