Глинткофе и бутерброд с пчелами 5 страница

— Хорошая позиция. Держитесь ее и избавите себя от неприятных слез. Понимаете, я могу обходиться с людьми. Это мой капитал.

Я могу договариваться как с впечатлительным писателями, так и с черствыми издателями.

Я — как смазка: меня практически не подмечают, но я везде, и без меня по большому счету ничто не работает. Никто не вычисляет меня серьёзным, кое-какие кроме того ненавидят, а также пара-тройка моих лучших клиентов! Но без меня не стучали бы печатные прессы.

Я — как смазка в механизме, — повторил он.

Отпив большой глоток кофе, литературный агент отер губы.

— Быть может, вот это, — продолжал он, постучав по рукописи, — лучший рассказ замонийской литературы. — Быть может, всего лишь пачкотня посредственного писаки. Мне-то как делать выводы? Я просматриваю значки, но не вижу за ними смысла. Для меня все тексты на одно лицо.

Брехня. Нанизанные друг на друга слова, ничего больше. Перечень ли это приобретений моей жены либо безукоризненное стих Фотониана Кодиака, мне начхать.

И понимаете, это что может значить в моей профессии? Презент судьбы. Будь я на это способен, возможно, влюбился бы в данный текст — как вы.

И тогда всю мою жизнь совершил бы в отыскивании автора. Предположительно, кроме того отыскал бы. И безуспешно пробовал бы его пристроить.

Вместо того, дабы на следующий день с утра пораньше заключить эксклюзивный соглашение с Зокелем Трансом на три его новые книги для неграмотных.

Книги Транса я видел. Текста в них никакого не было, но на каждой странице имелось большое, топорное изображе-ние предмета либо животного. У неграмотных они пользовались громадной любовью и раскупались огромными тиражами.

— Но, быть может, я кое в чем смогу вам оказать помощь, — сообщил Гарфеншток. — Я дам вам адрес одной букинистической лавки в ветхом городе. Ее обладатель как никто второй разбирается в почерках. Вот!

Он протянул мне еще одну визитку. На ней значилось:

— Фистомефель Смайк, — недоуменно задал вопрос я. — Неужто тот самый, из чьего дома…

— …Дождесвет ушел в катакомбы, вот как раз. Именитый житель. Навещая его, как будто бы попадаешь в историю.

На его дом вправду стоит взглянуть. — Он опять покровительственно хохотнул.

— Не премину.

— Отправляйтесь на следующий день, он раскрывается лишь в 12 часов дня и вечером закрывается рано. Букинисты ветхого города смогут себе позволить такие фокусы. И при случае проглядите его ассортимент.

Что-то неповторимое.

— Громадное благодарю. И, очевидно, за хорошее угощение также.

— Это инвестиции на будущее. Заплати за обед многообещающего писателя, и, быть может, позже он обогатит тебя на всегда. Поговорка литагентов.

К сожалению, в моем случае пока не сбылась.

Я быстро проглотил последний кусок бутерброда с пчелами и уже желал подняться, дабы проститься с Гарфенштоком, как почувствовал жалящую боль в нёбе.

— Эк! — вырвалось у меня.

— Что-то не так? — задал вопрос Гарфеншток.

— Эк! — повторил я, говоря о рте. Гарфеншток со страхом содрогнулся.

— Пчелиное жало? Не шевелитесь! Откройте пошире пасть! Без паники.

Пчела мертва, соответственно, яд больше впрыснуть неимеетвозможности. Но мельчайшего давления хватит, дабы он сам перенесся в ваш кровоток и перевоплотил вас в лепечущую развалину!

Разрешите войти-ка, дайте попытаюсь!

Зажмурившись, я, как имел возможность обширно, раскрыл пасть, дабы Гарфеншток имел возможность подобраться к жалу. По лицу у меня ручьями струился пот. Сунув лапу мне в пасть, кабанчиковый завозился и закряхтел.

Задержав дыхание, я не шевелился, позже внезапно опять почувствовал в нёбе укол боли, и литагент отошёл на ход назад. В лапе он держал мертвую пчелу, на морде у него опять показалась ухмылка.

— Данный бутерброд с пчелами вы ни при каких обстоятельствах не забудете, — сообщил он. — Но я же вас давал предупреждение: опасность только обостряет наслаждение.

Я отер со лба пот.

— Громадное благодарю! — прохрипел я. — Кроме того не знаю, как бы…

— А сейчас прошу меня простить, — сообщил внезапно Гарфеншток и щелчком послал пчелу на пол. — У меня был продолжительный вечер с нехорошими стихами, и чуток сна мне не помешает. Быть может, еще увидимся.

В то время, когда я пожимал ему руку, литагент, уставившись перед собой в вакуум, пробормотал:

— Гм… «Чуток сна». Недурное наименование, а?

— Не через чур, — сообщил я. — Скучно звучит.

— Правильно! — засмеялся он. — Я в самом деле сам не собственный от усталости.

Он ушел, а я посидел еще мало, прислушиваясь, нет ли странного сердцебиения, — легко на случай, в случае если толика пчелиного яда все-таки попала мне в кровь. Но сердце у меня стучало мерно, как часы.