Глинткофе и бутерброд с пчелами 2 страница

Не сходу унялась последняя громадная волна хохота, но вот, хватая ртом воздушное пространство и икая, я продолжил чтение, время от времени еще сотрясаемый смешками. Я плакал в три ручья, по лицу бежали слезы. Шедшие мне навстречу два дальних родственника немного подняли головные уборы, сочтя, что меня все еще обуревает горе по потере крестного.

Сейчас я опять разрешил войти петуха, и под мой истерический хохот они поспешили уйти.

Тогда я наконец успокоился и принялся просматривать дальше.

По следующей странице тянулось ожерелье ассоциаций, каковые показались мне такими свежими, так безжалостнооригинальными и одновременно глубокими, что я устыдился банальности всех и каждой фраз, каковые написал в собственный жизни. Они, как солнечные лучи, пронизали и осветили мой мозг, и, ликуя, я захлопал в ладоши, — мне хотелось много раз выделить каждое предложение и написать на полях: «Да! Да!

Как раз!» не забываю, я поцеловал каждое слово в строчке, которая мне особенно понравилась.

Мимо, качая головами, шли прохожие, а я, восхищаясь, танцевал с письмом по Драконгору, ни на кого не обращая внимания. Значки на бумаге — вот что привело меня в таковой бурный восхищение. Кто бы ни написал эти строки, он вознес отечественную профессию до высот, мне до сих пор неизвестных.

Я задыхался от смирения. И вот второй абзац, задающий совсем другой тон, — ясный и чистый, как у стеклянного колокольчика. Слова превратились внезапно в бриллианты, фразы — в диадемы.

Тут меня ожидали мысли дистиллированные под большим духовным давлением, фразы, вычисленные с научной точностью, отшлифованные и отполированные, составленные в драгоценные кристаллы, подобные строгим и неповторимым картинкам снежинок.

Я поежился, таким холодом веяло от этих фраз, но это был не земной мороз льда, а возвышенный, великий и вечный мороз космоса. Это было литературное творчество и мышление в их чистейшем виде — ни при каких обстоятельствах прежде я не просматривал ничего столь безукоризненного.

Одну-единственную фразу из этого текста я процитирую, в частности ту, которой он заканчивается. Это была именно та высвобождающая фраза, которая, наконец, осенила мучимого страхом чистого страницы автора, и он смог начать работу. С того времени я использую ее всегда, в то время, когда меня самого охватывает ужас перед безлюдным страницей.

Она ни при каких обстоятельствах не подводит, и действие ее неизменно одинаково: узел распадается, и на белую бумагу потоком льются слова.

Она трудится как заклинание, и время от времени мне думается, что это вправду так. Кроме того если она не появилась из заклятия какого-нибудь колдуна, то, как минимум, это самая очень способная фраза, какую когда-либо придумали писатели. Она гласит: «Тут начинается рассказ».

Я опустил лапу с письмом, колени у меня подкосились, и я без сил упал на мостовую… да, что в том месте, позволяйте держаться правды, приятели, — я растянулся во целый рост. Исступление прошло, упоение растворилось в безутешности. Пугающий мороз распространился по моим участникам, меня сковал кошмар.

Произошло то, что предрек Данцелот: текст меня раздавил.

Мне хотелось погибнуть. Как по большому счету я посмел стать писателем? Какое отношение имеет моя любительская пачкотня к тому чудесному мастерству, с которым я только что столкнулся?

Как могу я сохранять надежду вознестись на те же высоты — без крыльев подлинного воодушевления, которыми владел создатель письма? Я опять начал плакать, и на этот раз это были неприятные слезы отчаяния.

Случайным прохожим приходилось переступать через меня, самые чуткие озабоченно задавали вопросы о моем самочувствии. Яими пренебрег. Часами я лежал, как будто бы парализованный, на мостовой, пока не наступила ночь и нужно мной не замерцали звезды.

Где-то в том месте, вверху, был Данцелот.

Мой крестный в литературе радовался мне с высоты.

— Данцелот! — крикнул я звездам. — Где ты? Забери меня к себе в мир мертвых!

— Заткни наконец пасть и иди к себе, дуралей! — возмущенно отозвались из какого-либо окна.

Два вызванных ночных стражника, каковые, возможно, сочли меня пьяным поэтом в творческом кризисе (что было неподалеку от истины), подхватили меня под мышки и повели к себе, утешая избитыми банальностями: «Вотувидишь, обойдется!», «Время все лечит!» Дома я упал в кровать, как будто бы сраженный камнем из катапульты. Только глубокой ночью я увидел, что все еще держу в лапе бутерброд с джемом, к тому времени превратившийся в нечистое месиво.

На следующее утро я покинул Драконгор. Всю ночь я обдумывал методы, как совладать с творческим кризисом (ринуться с самой высокой башни Драконгора, искать спасение в алкоголе, поменять карьеру писателя на карьеру отшельника, выращивать синекочанную капусту в огороде Данцелота), а по окончании решил последовать совету крестного и отправиться в долгое путешествие. Написав утешительное письмо в форме сонета друзьям и родителям, я собрал мои накопления и упаковал в дорожную суму две банки джема Данцелота, бутыль и каравай хлеба с водой.

Драконгор я покинул в предрассветных сумерках, как преступник прокрался по безлюдным переулкам и набрался воздуха вольно, только появлявшись за его стенками. Я шел большое количество дней и останавливался только ненадолго, потому, что у меня была цель: попасть в Книгород, дабы пойти по следу того загадочного писателя, чье мастерство подарило мне столько страданий и радостей. По юношескому самомнению я в мыслях рисовал себе, как он займет место моего крестного и станет моим наставником.

Он уведет меня в те сферы, где рождаются подобные творения. Я понятия не имел, как он выглядит, не знал, как его кличут, не знал кроме того, жив ли он еще, нобыл уверен, что в обязательном порядке его разыщу. О, нескончаемая самоуверенность юности!

Вот как я попал в Книгород, и сейчас стою рядом с вами, мои без страха просматривающие приятели! И тут, на границе Города Грезящих Книг, вправду начинается рассказ.

Город Грезящих Книг

В то время, когда привыкнешь к исходящей из недр Книгорода вони истлевшей бумаги, в то время, когда перетерпишь первые приступы аллергического чиханья, вызванные клубящейся везде книжной пылью, и глаза понемногу прекратят слезиться от едкого дыма тысяч дымовых труб — тогда возможно, наконец, начать осматривать бесчисленные чудеса города.

В Книгороде более пяти тысяч официально зарегистрированных букинистов и примерно десять тысяч полулегальных читален, где кроме книг реализовывают табак и алкогольные напитки, дурманящие эссенции и травы, потребление которых, предположительно, усиливает радость и концентрацию чтения. Чуть поддается подсчету число книгонош, торгующих печатным словом во всех его мыслимых формах: с полок на полозьях, с ручных тележек, с тачек и из переметных сум.

В Книгороде существует более шестисот издательств, пятьдесят пять типографий, дюжина бумажных фабрик и неизменно растущее число мастерских по изготовлению свинцовых литер и типографской краски. Тут имеется лавки, предлагающие тысячи всевозможных экслибрисов и закладок, каменотесы, специализирующиеся на подпорках для книг, столярные мебельные магазины и мастерские, полные книжных полок и пюпитров. Тут имеется эксперты по оптике, мастерящие на заказ лупы и очки, и на каждом углу — кофейня, в большинстве случаев с авторскими и открытым камином чтениями весь день.

Я видел бесчисленные пожарные каланчи (в постоянной готовности) со звонкими набатными колоколами над воротами, за которыми ожидали запряженные повозки с бронзовыми ведрами на крюках. Уже пять раз опустошительные пожары уничтожали десятки кварталов — Книгород считался самым пожароопасным городом континента.

Из-за неизменно свистящих по улицам сильных ветров тут было (смотря по времени года) прохладно, холодно либо леденяще, но ни при каких обстоятельствах тепло, вот из-за чего приятели и жители обожали вариться в собственном соку, усердно топили и — очевидно! — большое количество просматривали. Всегда пылающие печи в тесном соседстве с древними, легко воспламеняющимися страницами — хронический болезнь, что в любую 60 секунд имел возможность обостриться, вылившись в новый огненный столп.

Мне было нужно подавить в себе желание ворваться в первую же книжную лавку и в том месте зарыться в фолианты, поскольку тогда я до вечера не вышел бы — а вначале предстояло позаботиться о ночлеге. Исходя из этого до времени я только жадно разглядывал витрины и пробовал запомнить те магазинчики, чьи вывески давали слово особенные сокровища.

«Грезящие книги». Так именовали тут антикварные фонды, каковые, на взгляд торговцев, были уже не совсем живы, ноеще не совсем мертвы, а пребывали в неком промежуточном, подобном сну состоянии. Их начальное бытие осталось сзади, в первых рядах ожидал распад, исходя из этого миллионы и миллионы книг влачили апатично-сонное существование на полках и в коробках, в катакомбах и подвалах Книгорода.

Лишь в то время, когда книгу брала и открывала ищущая рука, лишь в то время, когда ее брали и уносили к себе, она имела возможность сохранять надежду проснуться к новой судьбе. Вот о чем грезили все местные книги.

Тут «Тигренок в шерстяном носке» Калибана Сикоракса, первоиздание! В том месте «Выбритый язык» Адрастеи Снопы — с прославленными иллюстрациями Элайху Уиппеля!

Вот «Мышиные отели страны Буженина», легендарный юмористический путеводитель Йодлера ван Хиннена — в безукоризненном состоянии!«Деревня называющиеся Снежинка» Палисадена Хонко, превозносимая автобиография страшного преступника, написанная в темнице Железнограда — с автографом кровью! «Жизнь ужаснее смерти» — максимы и безысходные афоризмы Ф.Г.Т. Фарквала, переплетенные в кожу летучей мыши! «семины и» Муравьиный-барабан Духопутчицы — в легендарном издании зеркальным шрифтом! «Стеклянный гость» Зодика Глокеншрея Кольчера!

Экспериментальный роман Хампо Хенкса «Собака, лающая лишь прошлым днем»… Сплошь книги, каковые я грезил прочесть с тех самых пор, как о них восторженно говорил Данцелот. Я расплющивал ноздри о каждое стекло, как пьяный, брел ощупью на протяжении витрин и потому продвигался не стремительнее улитки. До тех пор пока наконец не забрал себя в руки, решив не обращать внимания на витрины и составить чувство о городе в целом.

За деревьями я не видел леса, в этом случае — за книгами Книгорода.

По окончании неторопливой и мечтательной писательской жизни в Драконгоре, где дрему только иногда разгоняет недолгая осада каких-нибудь неприятелей, суета местных улиц обрушилась на меня градом впечатлений. Картины, краски, сцены, запахи и звуки — все было возбуждающим и новым. Замонийцы мастей и всех рас, и у каждой — собственный лицо.

В Драконгоре был всегда одинаковый парад привычных лиц: родственники, приятели, соседи, друзья, а тут все — диковинные и чужие.

В действительности мне иногда виделись по пути драконгорцы. Тогда мы ненадолго останавливались, культурно приветствовали друг друга, обменивались парой безлюдных фраз, хотели друг другу приятного отдыха и опять прощались. На чужбине мы постоянно ведём себя сдержанно, среди другого вследствие того что в чужие края едешь не после этого, дабы общаться с себе подобными.

Все дальше, дальше, скорей изучить малоизвестное! Тут и в том месте исхудалые поэты во все горло читали собственные произведения в надежде, что, гуляя, пройдет мимо какой-нибудь издатель либо баснословно богатый меценат и обратит на них внимание. Я увидел, что около уличных поэтов увиваются упитанные личности, толстые кабанчиковые, каковые пристально слушают и временами карябают какие-то заметки в блокнотах.

Но это были отнюдь не щедрые покровители, а литературные агенты, навязывающие выполненным надежд авторам кабальные контракты, дабы позже бессердечно выжимать из них соки, пока не выдоят все до последней уникальные идеи — про такое мне говорил Дан-, целот.

Маленькие группки наттиффтоффских бюрократов бдительно охраняли улицы, высматривая нелегальных продавцов, не имеющих наттиффтоффской лицензий: везде, где бы они ни оказались, быстро заталкивались в мешки книги и трогались с места тачки.

В переулках «живые газеты», проворные карлики в традицион-ных бумажных накидках из газетных гранок, выкрикивали самые пересуды мира и свежие сплетни литературы и за ничтожную плату разрешали прохожим прочесть с их накидок подробности:

Уже слышали?Мулиат фон Коккен сбыл собственный рассказ «Лимонные литавры» «Мелиссовому издательству», которое предложило самую громадную цену!

Нереально поверить:ответ редакционной коллегии по выходу романа Огдена Огдена «Пеликан в слоеном тесте» откладывается еще на 6 месяцев!

Поразительно:Последнюю главу для «Пьяного правдой» Фантотас Лемм списал с «безумие и Древесина» Уггли Прюделя!

Охотники за книгами торопились из одной букинистической лавки в другую, дабы обратить собственную добычу в звонкую монету либо взять новые заказы. Охотники за книгами! Их легко было определить по рудничным лампам на шлемах и коптящим факелам на медузосветах, по прочной, военного покроя одежде из кожи, по кольчугам и доспехам, по оружию и инструментам, которое они носили при себе: сабли-и секиры, лупы и кирки, тросы, бутыли и верёвки с водой.

Один вылез из канализации прямо у меня перед носом, впечатляющий образчик в проволочной маске и железном шлеме. Такие меры они принимали, дабы обезопасисть себя не только от пыли либо страшных насекомых загадочного мира под Кни-городом. Данцелот говорил, что под почвой охотники за книгами не просто отнимают приятель у приятеля добычу, но ведут самую настоящую войну а также друг друга убивают.

Заметив, как, не легко дыша и бурча себе под шнобель, выбирается из почвы это закованное в броню чудовище, я с готовностью поверил его словам.

Но большая часть прохожих были несложными туристами, которых в Город Грезящих Книг привело любопытство. Многих гнали стадами по переулкам экскурсоводы с жестяными рупорами, оравшие своим группам, к примеру, в каком доме какому издателю сбыл по дешевке Уриан Нуссек «Равнину маяков». Гогоча и вытягивая шеи, совершенно верно растревоженные гуси, гости города тащились за проводником и дивились каждой очевидной мелочи.

То и дело дорогу мне заступал какой-нибудь нахал, пробующий всучить одну из бумажек, где значилось, в каком книжном магазине такой-то автор сейчас в «каминный час» почтит собравшихся чтением отрывков из собственного шедевра. Прошло много времени прежде, чем я обучился эту разновидность разбоя с громадной дороги.

Везде бродили, пошатываясь, низкие существа, одетые как «книги на ножках» и рекламирующие, скажем, «Русалку в стакане воды» либо «Погребение жука». Временами они наталкивались друг на друга, потому, что мало что видели в прорези собственных муляжных облачений. Тогда они в большинстве случаев с шумом валились плашмя и под общий хохот пробовали снова подняться на ноги.

С удивлением я остановился взглянуть на уличного циркача, что жонглировал двенадцатью пухлыми томами. Кто не смотря на то, что быраз пробовал подбросить и опять поймать книгу, знает, как это не легко — но, направляться подчернуть, что в распоряжении циркача было четыре руки. Другие уличные актеры были одеты в костюмы популярных персонажей замонийской литературы и, стоило кинуть им монету, читали наизусть отрывки из соответствующих произведений.

На одном лишь перекрестке я заметил Ха-рио Шунглиша из «Клетчатых», Оку Окра из «В то время, когда камни плачут» и чахоточную героиню Заниллу Кашле-Дудки из шедевра Роджорна Байджа «Занилла и мурх».

— Я всего лишь горный сморчок, — именно восклицала с громадным эмоцией актриса, — а ты, мой любимый, мурх. Ни при каких обстоятельствах нам совместно не быть. Финал предрешен не добрый судьбой.

Так давай же ринемся в ущелье Демоновой Устрицы!

Уже этих трех фраз хватило, дабы на глаза мне снова навернулись слезы. Роджорн Байдж был гением! Только с трудом я оторвался от представления.

Дальше! Дальше! Афиши в витринах, каковые я пристально изучал, достаточно вечера декламации, литературные салоны, презентации книг и конкурсы рифм.

Позже меня опять отвлекли книгоноши, пробовавшие навязать затасканную бульварщину, они преследовали меня целую улицу, во все горло цитируя отрывки из собственного барахла.

Только бы избавиться от одного из этих настырных нахалов, я прошел мимо выкрашенного тёмной краской дома, вывеска над дверью которого гласила, что тут находится «Кабинет страшных книг». Перед входом слонялся взад-вперед псович в красном бархатном плаще и, открывая в жутковатом оскале острые зубы, нашептывал прохожим:

— Посмотрите в «Кабинет страшных книг»! На риск и свой страх! старикам и Детям вход воспрещен!

Рассчитывайте на нехорошее!

Тут имеется книги, каковые могут кусаться! Книги, каковые посягнут на вашу жизнь! Ядовитые, удушающие и летающие книги!

Все настоящие! Это не вызывание духов, дамы и господа, это действительность! Составьте завещание и поцелуйте родных перед тем, как войти в «Кабинет страшных книг».

Из бокового выхода через равные промежутки времени выволакивали на носилках прикрытые простынями тела, а из заколо-ченных окон доносились приглушенные крики. Однако зрители валом валили «Кабинет».

— Легко ловушка для туристов, — заговорил со мной одетый во что-то пятнистое полугном. — Какой идиот допустит публику до настоящих страшных книг. Как по поводу чего-нибудь вправду аутентичного? Опьянением Ормом интересуетесь?

— Чем? — раздраженно переспросил я.

Полугном развел полы плаща, продемонстрировав дюжина рассованных по внутренним карманам пузырьков. Жадно посмотрев назад по сторонам, он быстро запахнулся.

— Это кровь настоящих писателей, в которых был силен Орм, — заговорщицки зашептал он. — Одна капля на стакан вина, и ты нагаллюцинируешь себе целые романы! Всего пять пир[3]за флакон!

— Нет, благодарю! — отказался я. — Я сам автор. — Все вы, снобы из Драконгора, вычисляете себя особыми! — крикнул мне в пояснице полугном, в то время, когда я поспешил уйти. — Но пишете-то лишь чернилами! А вот Орм кроме того среди вас обретают только немногие!

Батюшки, думается, я попал в один из самых захудалых закоулков Книгорода! Лишь тут я увидел, что тут слонялось очень большое количество охотников за книгами, они вели какие-то чёрные дела с вызывающими большие сомнения личностями. Из пыльных мешков оказались инкрустированные драгоценным камнями книги и обменивались на увесистые, полные пир кошели.

Думается, я попал на собственного рода тёмный рынок.

— Книгами из «Золотого перечня» интересуешься? — задал вопрос меня охотник, с головы до ног облаченный в чёрную кожу. Маска у него была в виде мозаичного черепа, с пояса свисал дюжина ножей, а в любой сапог было заткнуто по топору. — Отправимся со мной вон в тот чёрный переулок, тогда я такие книги тебе покажу, о которых тебе кроме того не мечталось.

— Громадное благодарю! — быстро улепетывая, крикнул я. — Не нужно!

Охотник демонически расхохотался.

— У меня и книг-то никаких нет! — закричал он мне вслед. — Я лишь желал свернуть тебе шею и отрезать лапы, дабы замариновать в уксусе и реализовать! В Книгороде громадный спрос на реликвии из Драконгора.

Я поспешил покинуть данный вызывающий большие сомнения квартал. Через пара переулков все стало простым — лишь безобидные тури-сты и уличные кукловоды, разыгрывающие с марионетками популярные пьесы. Я набрался воздуха с облегчением.

Быть может, охотник за книгами лишь плохо пошутил, но от мысли, что мумифицированные части тела драконгорцев находят в Книгороде хотя бы какой-то сбыт, меня пробрала дрожь.

Твердо решив не плутать больше по закоулкам, я опять нырнул в поток пешеходов. Передо мной семенила, неуверено держась за руки, стайка красивых эх-ах-карлов. Глядя по сторонам огромными сияющими глазами, они выискивали любимых лириков.

— В том месте! Вон! Осиан Рапидо! — пронзительно визжали они внезапно и возбужденно тыкали на кого-то мелкими пальчиками. Либо:

— Вон! В том месте! Выпивает кофе Кайлхард Чувствительный!

И систематично как минимум один из группы падал без эмоций.

По этому городу возможно было бродить без устали, и обязан согласиться, что замеченных чудес выяснилось больше, чем я имел возможность бы запомнить. Я как будто бы гулял по страницам роскошно иллюстрированной книги, в которой любая следующая артистическая мысль превосходила прошлую. Ходячие буквы, рекламирующие современные печатные прессы.

Персонажи известных романов, нарисованные на стенах домов.

Монументы писателям. Букинистические магазины, чьи товары практически выплескивались на улицу. Существа всех размеров и рас, роющиеся в коробках с книгами и вырывающие приятель у приятеля находки.

Огромные мидгард-змеи, тащащие громадные повозки, полные устарелой бульварщины, на горах которой восседали неотесанные брюквосчеты, возами утаскивавшие к себе макулатуру. В этом городе всегда приходилось пригибаться, дабы не взять книгой по голове. В гуле голосов я ловил только обрывки фраз, но каждый разговор как словно бы вращался около книг:

«…собственной литературой кошмаров ты меня в Вервольфов лес загонишь…»

«…просматривает сейчас в «каминный час» в книжной лавке «Золотое сечение»…»

«…всего за три пиры приобрел первоиздание второго романа Авроры Янус с двойной опечаткой в предисловии…»«…в случае если в ком и имеется Орм, то уж совершенно верно в Мишерье Пилуксе…»

«…с позиций типографской печати, позор для профессии печатника…»

«…роман примечаний, вот что следовало бы написать. Ничего, не считая примечаний на примечания, это так как было бы…»

Наконец я остановился на перекрестке, повернулся около себя, считая наряду с этим книжные лавки около: шестьдесят одна. Сердце у меня учащенно забилось. Тут жизнь и литература словно бы слились воедино, и все вращалось около печатного слова.

Это мой город.

Моя новая отчизна.

Гостиница Кошмаров

Я нашёл мелкую гостиницу с многообещающим заглавием «У золотого пера», которое звучало приятно старомодно и как словно бы сказало и о ремесле преуспевающего писателя, и о добром ночном покое на пуховой подушке.

Преисполнившись надежд, я вошел в сумрачный вестибюль, преодолел плесневеющую ковровую дорожку до древесной стойки, где, в то время, когда никто не показался, надавил бронзовую кнопку звонка. Молоточек в механизме, возможно, разболтался, поскольку вестибюль заполнило неприятное диссонансное дребезжание. Повернувшись, я постарался рассмотреть в сумраке бокового коридора торопящихся ко мне служащих.

Но никто не показался, исходя из этого я опять повернулся к стойке — а также содрогнулся от неожиданности: за ней стоял портье, словно бы из-под почвы выскочил. По бледной коже я выявил в нем нибелунга. Все собственные познания об этом жутковатом, обитающем на побережье народе, я почерпнул из хорошего подражания романа Себага Серьоза «Мокрые люди».

— Ну? — прошелестел портье, как будто бы испускал последний вздох.

— Мне… нужна помещение… — дрогнувшим голосом ответил я и уже через пять мин. горько пожалел, что не бежал со всех ног сходу.

Так как помещение, за которую я по требованию портье заплатил вперед, была чуланом с соседями нехорошего толка. С настойчивостью сомнамбулы я выискал гостиницу, возможно, с самой вызывающей большие сомнения репутацией во всем Книгороде. Никаких следов пуховой перины, лишь колючее одеяло на плесневелом матрасе, в котором шебуршало что-то живое.

Если судить по звукам из соседней помещения, орда йети пробовала музицировать при помощи мебели. Обои с чавканьем отделялись от стенку.

Что-то, попискивая, бегало по древесным половицам. Вне пределов досягаемости, под высоким потолком в углу висела вниз головой одноглазая белая летучая мышь и, по всей видимости, ожидала, в то время, когда я засну, дабы заняться своим ужасным делом. Только тут я увидел, что на окне нет занавесок.

Сомнений нет, с пяти часов утра ко мне будет палить солнце, и я глаз не смогу сомкнуть, поскольку просыпаюсь от мельчайшего лучика. Масок же для сна я по большому счету не признаю с того времени, как попытался одну, а на утро забыл, что она на мне. Помнится пара мин. я, пребывал в полнейшей панике, поскольку возомнил, что за ночь ослеп.

Я заметался как безрассудная курица и наряду с этим споткнулся о табурет и упал так, что вывихнул колено.

Но я так как не планировал проводить в отеле ночь. Мне нужен был временный кров, где бы покинуть дорожную суму и освежиться, пускай кроме того пыль странствий нужно будет смывать гнилостной водой из тазика. Букинистические Книгорода открыты весь день, а меня томили голод, неукротимое желание и жажда совершить ночь, роясь в книгах.

Захотев йети и летучей мыши хорошей ночи, я опять ринулся в суету улиц.

Только малая часть Книгорода, вероятно всего десять процентов, находится на поверхности. Большое количество громадные области расположены под почвой. Как под ужасным муравейником, под городом залегла совокупность подземных туннелей, каковые через пропасти и шахты, пещеры и ходы, тянутся, запутавшись в огромный гордиев узел, на большое количество километров вниз.

Как и в то время, когда появился данный лабиринт, никто уже и не сообщит. Ученые утверждают, что кое-какие ег