Дневники стефана: истоки. глава 24

25 сентября, 1864 Говорят, любовь может превозмочь всё. Но может ли она преодолеть веру отца вто, что Кэтрин и ей подобные имеется бесы и демоны? Я не преувеличиваю, в то время, когда говорю, что Кэтрин – ангел. Она спасла жизнь мне иАнне. Папа обязан знать правду. Когда это произойдёт, он будет неспособенотрицать доброту Кэтрин. Мой долг как подлинного Сальваторе оставатьсяпреданным своим убеждениям и той, которую обожаю. Сейчас настало время действий, а не сомнений. Смелость течёт в моих венах. Язаставлю отца осознать истину: мы все равны. И с данной истиной придёт любовь.Папа отменит осаду. Об этом я клянусь своей жизнью и своим именем. В оставшуюся часть дня я сидел за своим столом в спальне и таращился напустой блокнот, обдумывая, что делать. В случае если папа определит, что Кэтрин – вампир,он отменит охоту. Он обязан. Я видел, как он смеялся с Кэтрин, пытаясьвпечатлить её историями о собственных мальчишеских шалостях в Италии, и обходился сней, как с дочерью. Кэтрин вселила в него такую бодрость, какой я раньшеникогда не видел. Она вселила в него жизнь. Но как я имел возможность убедить его в этом, в то время, когда он так яростно ненавидит демонов? Сдругой стороны, он человек рациональный. Мыслящий логически. Возможно онпоймёт то, чему Кэтрин уже научила меня: не все вампиры злые. Они ходят срединас, они плачут людскими слезами; всё, чего они желают, это иметьнастоящий дом и быть любимыми. Наконец, я собрал всю собственную храбрость и поднялся, закрыв блокнот с резкимхлопком. Это было не школьное выступление, и мне не необходимы были записи, чтобыговорить от сердца. Я готовьсяпоболтать с отцом, как мужчина с мужчиной. Вконце финишей, мне было практически восемнадцать, и он собирался оставить мнепоместье Веритас. Я глубоко набрался воздуха, спустился по извилистой лестнице мимо пустынной гостинойи звучно постучал по двери в кабинет отца. — Входите! – своим глухим голосом отозвался папа. Прежде, чем я успел хотябы положить руку на круглую ручку, папа сам открыл дверь. На нём был строгийпиджак с веточкой вербены на отвороте, но я увидел, что вместо того, чтобыбыть гладко выбритым, он имел тёмную с проседью щетину, а его глаза быликрасными и припухшими. — Я не видел тебя прошедшей ночью на балу, — сообщил он, впуская меня в помещение.– Надеюсь, ты не был частью той шумной глупой толпы. — Нет, — я решительно тряхнул головой, ощущая проблеск надежды. Значит лиэто, что папа больше несобирается наступление? — Прекрасно, — папа сел за собственный дубовый стол и cо стуком кинул на негопереплетённую в кожу книгу, которую держал в руках. Под ней я разгляделсложные схемы и чертежи города с крестиками на определённых строениях, включаяаптеку. И вот сейчас проблеск надежды был стёрт с лица земли, и холодный,бессердечный ужас расположился на его месте. Папа проследил за моим взором. — Как видишь, отечественные замыслы продуманы намного больше, чем у той идиотской кучкипьяниц и юнцов. К счастью, шериф Форбс и его люди остановили их, и никто изних не будет принимать участие в отечественной настоящей осаде. – Папа набрался воздуха и сложилпальцы совместно. – Мы живём в страшные и изменчивые времена, и твои действиядолжны отражать это. – Его чёрные глаза на мгновение смягчились. – Я простохочу быть уверенным, что твои решения, по крайней мере, разумны. Он не прибавил «в отличие от Деймона», но ему и не требуется было этого делать. Язнал, что он как раз об этом и думает. — Значит, осада… — Состоится через несколько дней, как и планировалось. — Что по поводу компаса? – задал вопрос я, держа в голове разговор с Кэтрин. Папа улыбнулся. — Он трудится. Джонатан подправил его. — О, — волна кошмара обрушилась на меня. Если он трудился, значит не оставалосьникаких сомнений, что папа отыщет Кэтрин. – Как вы выяснили, что онработает? Папа опять улыбнулся и разгладил бумаги. — По причине того, что он даёт результаты, — ответил он просто. — Возможно с тобой кое о чём поболтать? – задал вопрос я, сохраняя надежду, что мой голос невыдавал состояния моих нервов. Изображение лица Кэтрин вспыхнуло в моейголове, придавая мне сил не сводить с отца глаз. — Само собой разумеется. Присаживайся, Стефан, — скомандовал папа. Я устроился на кожаномстуле рядом с книжными полками. Он поднялся и легко прошёл к графину с бренди,находившемуся на столике в углу. Он наполнил один стакан для себя, после этого один дляменя. Я забрал стакан и поднёс к губам, делая маленький, практически незаметный глоточексвоего напитка. Затем я набрался храбрости и уставился прямо нанего. — У меня имеется кое-какие тревоги по поводу твоего замысла с вампирами. — Да? Это отчего же? – папа откинулся на спинку собственного стула. От беспокойства ясделал громадный глоток бренди. — Мы исходим из предположения, что они так же злы, как ихописывают. Но что, в случае если это неправда? – задал вопрос я, заставляя себя смотретьотцу прямо в глаза. Он фыркнул. — У тебя имеется доказательства обратного? Я встряхнул головой. — Само собой разумеется нет. Но из-за чего мы оцениваем их по тому, что говорят люди? Ты наспо-второму учил. Папа набрался воздуха и подошёл к графину, дабы добавить себе ещё бренди. — Из-за чего? Да по причине того, что эти существа выходят из самых чёрных уголков ада. Онизнают, как осуществлять контроль твой разум, как порабощать твой дух. Онисмертоносны, и их необходимо стереть с лица земли. Я посмотрел на янтарную жидкость в моём стакане. Она была такой же чёрной имрачной, как мои мысли. Папа легко наклонил собственный стакан ко мне. — Я не должен тебе этого сказать, сынок, но те, кто с ними заодно и навлечётпозор на собственные семьи, будут совершенно верно так же стёрты с лица земли. По пояснице пробежал озноб, но я выдержал его пристальный взор. — Каждый, кто стоит на стороне зла, должен быть стёрт с лица земли. Но я с большимтрудом могу представить, что разумно вычислять, словно бы все вампиры являются зломпросто вследствие того что они были вампирами. Ты постоянно учил нас видеть хорошеев людях и думать за себя. Последняя вещь, в которой испытывает недостаток данный город,что уже претерпел столько смертей из-за войны, это ещё болеебессмысленные убийства, — сообщил я, вспоминая запуганные лица Анны и Перл влесу. – Основатели должны пересмотреть замысел. Я отправлюсь на следующую встречувместе с тобой. Я знаю, что не так усердствую в этом, как имел возможность бы,но я готов принять на себя все обязательства. Папа опять опустился на собственный стул, откинув голову на его древесную спинку.Он закрыл глаза и начал массировать пальцами виски. Он пребывал в таковой позенесколько продолжительных мгновений. Я ожидал, любой мускул моего тела готовьсяпринять гневный поток слов,каковые несомненно, должны были вылететь из уст отца. Я удручённоразглядывал собственный стакан. Я потерпел неудачу. Я не оправдал ожиданий Кэтрин,Анны и Перл. Я был не в состоянии обезопасисть собственное собственное счастливоебудущее. Наконец, глаза отца распахнулись. К моему удивлению, он утвердительнокивнул. — Полагаю, я имел возможность бы выделить этому вопросу некое внимание. Леденящее облегчение разлилось в моём теле, как словно бы я только что прыгнул вхолодный пруд палящим летним днём. Он может выделить этому вопросу некотороевнимание! Для некоторых это имело возможность бы быть и не через чур уж многим, но из устмоего упрямого отца это означало всё. Это означало шанс. Шанс остановитьхождения украдкой под покровом темноты. Шанс для Кэтрин оставаться вбезопасности. Шанс для нас быть совместно, окончательно. Папа поднял собственный стакан. — За отечественную семью! — За семью, — повторил я. Папа осушил собственный стакан, что побудило меня сделать то же самое.