Громкие слова, тихие слова 15 страница

Как довольно глупо звучат ее слова – как будто бы детское упрямство. Но она так опасается за него.

– Погибло трое детей, Мегги. Попроси Дориа, пускай он тебе поведает, как они гнали их в замок… Они поубивают их всех, в случае если Перепел не явится.

Перепел. Он делает вид, словно бы говорит о втором человеке. За дурочку он ее, что ли, считает?

– Это не твоя история, Мо! Пускай детей выручает Тёмный Принц!

– Как? Свистун перебьет их всех при первой же попытке.

Его глаза горели бешенством. И Мегги в первый раз осознала, что Мо отправится в замок не только чтобы спасти живых детей, но и дабы отомстить за погибших. От данной мысли ей стало еще ужаснее.

– Хорошо, предположим, что ты прав. Возможно, другого пути и правда нет, – сообщила она. – Но тогда хотя бы забери меня с собой! Я смогу тебе оказать помощь.

Как во Дворце Ночи!

Казалось, все это было день назад: Огненный Лис втолкнул ее в камеру к отцу… Неужто Мо забыл, как облегчила она ему тогда заточение своим присутствием? Как спасла его посредством Фенолио?

Нет, само собой разумеется. Но Мегги достаточно было посмотреть на него, чтобы выяснить: в этом случае он отправится один. Совсем один.

– не забываешь истории о разбойниках, каковые я тебе когда-то говорил?

– Само собой разумеется. Они все не хорошо кончались.

– А из-за чего? Неизменно по одной и той же причине. По причине того, что разбойник кидается защищать того, кого обожает – тут-то его убивают.

Разве не так?

Какой хитрец! Возможно, и Резе он сообщил то же самое. Но я-то знаю его лучше, чем мама, – думала Мегги, – и историй я не забываю больше.

– А не забываешь балладу Разбойник? – задала вопрос она.

Элинор без финиша просматривала ей эти стихи и вздыхала:

Ах, Мегги, жаль, что это просматриваешь не ты! Не дай Всевышний, твой папа услышит, но мне бы так хотелось заметить этого разбойника у себя в прихожей!

Мо откинул ей челку со лба.

– А что?

– В том месте любимая женщина предостерегает его от воинов, и он успевает скрыться! Дочери также так могут.

– О да! Дочери превосходно могут выручать отцов, уж в этом-то я убедился. – Мо нечайно улыбнулся. Как она обожает его ухмылку!

А если она видит ее в последний раз? – Но ты так как, возможно, не забываешь да и то, чем эта история заканчивается для девушки?

Мегги, само собой разумеется, не забывала. Мушкет громыхнул в лунном свете, И грудь порвал в лунном свете. Ей смерть – но сигнал для него. А разбойника воины в итоге также убили. Лежит он в крови на дороге, у горла из кружев цветок.

– Мегги…

Она повернулась к нему спиной. Ей не хотелось больше его видеть. Не хотелось больше за него опасаться.

Ей хотелось лишь злиться на него.

Как на Фарида.

Как на Резу. В то время, когда кого-то обожаешь, от этого одна боль. Одна боль.

– Мегги! – Мо схватил ее за плечи и развернул к себе. – Предположим, я не отправлюсь в замок, и как тебе понравится новая песня, которую не так долго осталось ждать запоют в Омбре? В одно красивое утро Перепел провалился сквозь землю, и больше его никто ни при каких обстоятельствах не видел. А дети Омбры погибли, как и их отцы, no ту сторону Непроходимой Чащи. Змееглав же навеки остался правителем эщой почвы благодаря Безлюдной Книге, которую переплел ему Перепел.

Да, он прав. Это ужасная песня. Но она знает ещё ужаснее: А Перепел отправился в замок, дабы спасти детей Омбры, и погиб в том месте.

И не смотря на то, что Огненный Танцор писал его имя огненными буквами на чёрных небесах, так что звезды твердили его каждую ночь, дочь Перепела ни при каких обстоятельствах больше не видала отца. Да.

Так оно и будет. Но Мо слышалась вторая песня. – В этом случае Фенолио не напишет для нас хорошего финиша, Мегги! – сообщил он. – Я сам обязан его написать – делами, а не словами. Лишь Перепел может спасти детей.

И лишь он может вписать три слова в Пустую Книгу.

Она все еще не наблюдала на него. Она не желала слышать этих слов. Но он говорил– голосом, что она так обожала, что столько раз убаюкивал ее, утешал, в то время, когда она болела, и говорил ей истории об провалившейся сквозь землю матери.

– Ты обязана давать слово мне одну вещь, Мегги, – сообщил он. – Вы с матерью должны заботиться приятель о приятеле, пока меня нет. Вы не имеете возможность возвратиться в отечественный мир. Словам Орфея нельзя доверять!

Но Тёмный Принц заберёт вас под собственную защиту, а Силач будет вас защищать. Он поклялся мне в этом судьбой брата, и он куда более надежный защитник, чем я. Что бы ни произошло, оставайтесь у разбойников, слышишь, Мегги? Не следуйте за мной в Омбру, и уж тем более во Дворец Ночи, в случае если меня в том направлении пошлют.

В случае если я определю, что вы в опасности, я от страха утрачу свойство соображать. Давай слово!

Мегги низко опустила голову, дабы он не имел возможности прочесть ответ в ее глазах. Нет, этого она ему не будет давать слово. Реза также точно ничего не давала слово.

Либо давала слово?

Мегги взглянуть на маму. Та смотрелась страшно несчастной. Рядом с ней стоял Силач.

Он, в отличие от Мегги, забыл обиду Резу, с того времени как Мо возвратился живым и невредимым.

– Мегги, прошу тебя, послушай меня! – в большинстве случаев Мо, в то время, когда дело принимало через чур важный оборот, переходил на шутливый тон, но, по всей видимости, и это изменилось. Он сказал на данный момент так без шуток и по-деловому, как словно бы отправлял ее на школьную экскурсию. – В случае если я не возвращусь, – сообщил он, – ты обязана уговорить Фенолио написать ваше возвращение. Не имел возможности он совсем разучиться писать!

А ты прочтешь его слова и перенесешь обратно всех троих – себя, Резу и братика.

– Братика? Я желаю сестренку!

– Вот как? – Он наконец улыбнулся. – Это прекрасно. Я также желаю еще одну дочку. В противном случае первая совсем выросла, на руки не заберёшь…

Они взглянули друг другу в глаза. Мегги так много хотелось ему сообщить, но она не имела возможности отыскать ни одного слова, которое высказывало бы ее эмоции.

– Кто доставит твое письмо в замок? – негромко задала вопрос она.

– Мы еще не решили, – ответил Мо. – Непросто отыскать человека, которого пропустят к Виоланте.

Три дня. Мегги обняла его прочно, как в юные годы.

– Мо, прошу тебя! – тихо сказала она. – Не ходи! Пожалуйста! Давай возвратимся! Реза была права!

– Возвратимся? Да ты что, Мегги! В самый занимательный момент? – ответил он.

Нет, он все-таки не изменился. Все еще шутит, в то время, когда дела совсем нехороши. Она так его обожает!

Мо забрал в ладони ее лицо. Он наблюдал на нее, как будто бы хотя что-то сообщить ей взором, и по сей день Мегги светло прочла в его глазах, что ему так же страшно за нее, как ей за него.

– Мегги, поверь, – сообщил он, – я еду в замок, дабы обезопасисть тебя! Когда-нибудь ты осознаешь. Разве не знали мы с тобой уже во Дворце Ночи: я переплетаю Змееглаву Пустую Книгу только чтобы в то время, когда нибудь вписать в нее три роковых слова?

Мегги так отчаянно замотала головой, что Мо опять прижал ее к себе.

– Не отпирайся, Мегги! – тихо сказал он. – Само собой разумеется, мы это знали.

Наконец

Меня никто не видит в том месте,

Ложусь я в негромкий мой вигвам.

Объятый тишиной и тьмой,

Я – в мире книг, прочтенных мной.

Тут имеется цепи и леса гор,

Сиянье звезд, пустынь львы –

и простор к ручью на водопой

Идут рычащею толпой.

P. Л. Стивенсон.

Вычитанные страны[19]

Дариус просматривал великолепно, не смотря на то, что слова звучали у него совсем по-второму, чем у Мортимера (и уж само собой разумеется, по-второму, чем у этого вредителя Орфея). Пожалуй, больше всего Дариус напоминал собственной манерой Мегги. Он просматривал с детским простодушием, и Элинор казалось, что она видит перед собой мальчика, каким он был когда-то, худенького, в очках, так же страстно влюбленного в книги, как она, – лишь для него страницы оживали.

Голос у Дариуса был не таковой звучный и прекрасный, как у Мортимера. Не было в нем и того пыла, той магнетической энергии, которая отличала чтение Орфея. Дариус брал слова на язык так аккуратно, как будто бы каждое из них было хрустальным и имело возможность разбиться, в случае если сказать его через чур звучно, через чур решительно. В голосе Дариуса была вся скорбь этого мира, очарование не сильный, негромких и робких, опытных, как бессердечны сильные…

Красота слов, созданных Орфеем, так же, как и прежде удивляла Элинор, как в первоначальный сутки, в то время, когда она усшала его чтение. Эти слова были так не похожи на тщеславного дурака, швырявшего о стенке ее книги. Так так как они у него ворованные, Элинор! – поразмыслила она. А позже все мысли куда-то провалились сквозь землю.

Дариус ни разу не запнулся – возможно, по причине того, что просматривать его вынудил в этом случае не ужас, а любовь. Он так негромко отворил дверь между буквами, что они – так показалось Элинор – проскользнули в мир Фенолио как дети, прокравшиеся в запретную помещение. Почувствовав за спиной шершавую каменную стенке, Элинор вначале не поверила собственным ощущениям.

Вначале тебе думается, что это сон.

Так так как говорила Реза? В случае если это сон, – поразмыслила Элинор, – я бы желала ни при каких обстоятельствах не просыпаться. Ее глаза жадно впивали новые картины: площадь, колодец, дома, лепившиеся друг к другу, как словно бы от старости уже не могли находиться прямо, дам в долгих платьях (весьма убогих), стайку воробьев, голубей, двух худых кошек, телегу, на которую какой-то старик взваливал лопатой отбросы… Вонь была невыносимая, и все же Элинор жадно втягивала ноздрями воздушное пространство.

Омбра! Она в Омбре! Так как ничем вторым это место не могло быть.

Дама, набиравшая колодезную воду , обернулась и недоверчиво взглянуть на платье Элинор из тяжелого темно-красного бархата.

Элинор приобрела его в магазинчике, торговавшем маскарадными костюмами, как и балахон для Дариуса. Что-нибудь средневековое, – попросила она – и вот кидается сейчас в глаза в этом костюме, как павлин в свора ворон!

Не имеет значения! Элинор, ты наконец ко мне попала! Почувствовав резкий рывок за волосы, она умелым перемещением поймала фею, разжившуюся седой прядкой.

О, как ей не хватало этих мелких летуний! Действительно, Элинор считала, что они светло синий.

А эта переливалась всеми цветами радуги, как мыльный пузырь. Элинор с восхищением зажала добычу в горсти и сквозь пальцы разглядывала фею. У малышки был достаточно сонный вид.

В то время, когда фея наконец вырвалась на волю, укусив обидчицу маленькими зубками за громадный палец, Элинор засмеялась так звучно, что сходу из двух окон в соседних зданиях высунулись женские головы.

Элинор!

Она зажала рот рукой, но все еще ощущала смешинку на кончике языка, шипучую, как содовый порошок. Она была так радостна, так идиотски радостна. Последний раз Элинор ощущала себя таковой радостной в шесть лет, в то время, когда тайком пробралась в отцовскую библиотеку и просматривала книги, каковые папа ей просматривать не разрешал. Прекрасно бы тебе и погибнуть, Элинор, – думала она. – Прямо на данный момент.

Лучше все равно уже не будет.

По площади шли два человека в пестрой одежде. Комедианты! Смотрелись они не так романтично, как воображала себе Элинор, но… Кобольд тащил за ними музыкальные инструменты.

На его мохнатом лице выразилось при виде Элинор такое удивление, что она нечайно потрогала себя за шнобель. Возможно, у нее что-то не в порядке с лицом? Шнобель, думается, всегда был громадной…

– Элинор!

Она содрогнулась. Дариус! Господи Боже мой! Она про него совсем забыла. Как он был под телегой с мусором?

Бедняга с ошалелым видом выползал между колес, стряхивая с балахона вонючие соломинки.

Ох уж данный Дариус! До чего это в его духе – появляться в Чернильном мире не где-нибудь, а под телегой с отбросами. Таковой уж он невезучий!

И как он озирается! Как словно бы попал в логово разбойников! Бедный Дариус! Превосходный и красивый Дариус!

ОН всё еще сжимал в руке листок со словами Орфея, но куда делась сумка с пожитками, каковые они желали забрать с собой? Погоди, Элинор, сумку должна была забрать ты. Она начала озираться в отыскивании и заметила вместо сумки Цербера, что с интересом обнюхивал мостовую в шаге от нее.

– Он… он погиб бы с голоду, если бы мы его в том месте кинули, – промямлил Дариус, счищая грязь с балахона. И по… позже он нас, возможно, сможет отвести к собственному хозяину, а тот нам поведает, где отыскать остальных.

Хорошая идея, – сообщила себе Элинор. – Я вот до этого не додумалась. Но что ж он все запинается?

– Дариус! У тебя оказалось! – Она так бурно обняла его, что у него слетели очки. – Благодарю тебя! Я так тебе признательна!

– Эй вы! Откуда собака?

Цербер зарычал и прижался к ногам Элинор. Перед ними находились двое солдат. Воины хуже, чем разбойники. Реза говорила ей об этом. Большая часть начинает в итоге наслаждатьсяот убийства.

Элинор нечайно отошла на ход, но уперлась спиной в стенке дома.

– Вы что, языки проглотили? – Один из воинов ударил Дариуса кулаком в пузо так, что тот согнулся.

– Это еще что? Покинь нас в покое! – Голос Элинор звучал не так бесстрашно, как ей бы хотелось. – Это моя собака.

– Твоя? – У воина, подошедшего к ней, был лишь один глаз. Элинор как зачарованная уставилась на то место, где был когда-то второй. – Псов держат знатные женщины. Либо ты начнёшь уверять, что ты такая и имеется?

Он вытащил клинок из ножен и совершил мечом по платью Элинор.

– Что это за платье? Ты, может, мнишь, что тебя в таком виде возможно принять за княгиню? Где живет портниха, которая тебе это сшила?

Ее нужно выставить у позорного столба!

Второй воин засмеялся.

– Такие платья носят актеры! – сообщил он. – Это легко состарившаяся комедиантка.

– Комедиантка? Такая страхолюдина?

Одноглазый разглядывал Элинор, как словно бы планировал стащить с нее бархатное платье.

Элинор весьма хотелось заявить, что она думает о его наружности, но Дариус кинул на нее умоляющий взор, а острие меча угрожающе уткнулось ей в пузо, как будто бы Огноглазый планировал провертеть в том месте второй пупок. Опусти глаза, Элинор! Отыщи в памяти, что сказала тебе Реза.

В нашем мире дамы опускают глаза.

– Прошу вас! – Дариус с большим трудом поднялся на ноги. – Мы… мы не местные. Мы… мы пришли издали…

– Издали – в Омбру? – Воины расхохотались. – Да кто же, клянусь серебром Змееглава, отправится ко мне по хорошей воле?

Одноглазый пристально взглянуть на Дариуса.

– Наблюдай-ка! – сообщил он, снимая с него очки. – У него такая же игрушка, как у Четвероглазого, что раздобыл Зяблику единорога и гнома.

Он неумело нацепил очки на шнобель.

– Эй, сними эту штуку! – Второй солдат со страхом отпрянул.

Одноглазый взглянуть на него через толстые стекла и ухмыльнулся.

– Я вижу тебя полностью – все твое вранье!

Он со хохотом кинул очки Дариусу под ноги.

– Откуда бы вы ни пришли, – сообщил он, протягивая руку к ошейнику Цербера, – обратно вы отправитесь без собаки. Собаки – собственность князей. Как ни ужасна эта тварь, Зяблику она понравится.

Цербер с таковой силой укусил руку в перчатке, что воин вскрикнул и присел. Его товарищ выхвати клинок, но пес Орфея был совсем не глуп, хоть и некрасив. С перчаткой в зубах он пустился наутек, лишь пятки засверкали.

– Скорее, Элинор! – Дариус быстро подобрал погнувшиеся очки и потянул ее за собой, пока воины чертыхаясь, гнались за собакой.

Элинор не помнила, в то время, когда она в последний раз бежала с таковой скоростью, – как ни молода была ее душа, ноги были ногами толстой пожилой дамы.

Да, Элинор, ты воображала себе первые часы в Омбре по-второму! – думала она, стараясь не отставать от Дариуса в переулке, до того узком, что она опасалась застрять между зданиями. Но не смотря на то, что ноги у нее болели, а на животе побаливало уколотое клинком место, – поразмыслишь! Она в Омбре!

Она наконец преодолела ограду букв!

Лишь это и принципиально важно. Необычно было бы, если бы жизнь тут появлялась такой же мирной, как дома, не говоря уж о том, что и в том месте сейчас не все шло гладко… Как бы то ни было… она тут! Наконец-то!

Она в той единственной истории, финиш которой ей обязательно необходимо определить, потому что в ней принимали участие все, кого она обожала.

Жаль лишь, что собаку у нас отобрали, – поразмыслила она, в то время, когда Дариус неуверенно остановился в конце улицы. Нюх Цербера был бы весьма кстати в этом лабиринте, не говоря уж о том, что она просто будет скучать по нелепому псу. Реза, Мегги, Мортимер – больше всего ей хотелось звучно выкрикнуть их имена.

Где вы? Я тут, я наконец-то тут!

Да, но они-то, возможно, совсем уже не тут, Элинор! – тихо сказал ей незнакомое небо – и внутренний голос поблекло над ее головой. Возможно, всех троих уже нет в живых. Молчать, – поразмыслила она. – Молчать, Элинор! Просто не сметь об этом думать.

Не сметь, и все.

Травы для Уродины

Душа молчит, А вдруг говорит, То – в снах, и лишь.

Луиза Глик. Выкрик ребенка

Виоланта по нескольку раз на дню спускалась в застенок, куда закрыли детей, с двумя служанками, каковые еще оставались ей верны, и одним из собственных юных воинов. Свистун именовал их армия недорослей, но папа Виоланты позаботился о том, дабы эти мальчишки до времени стали взрослыми, – с тех самых пор, как их братья и отцы погибли в Непроходимой Чаще. Дети в застенке также не так долго осталось ждать прекратят быть детьми.

От страха скоро взрослеют.

Каждое утро перед воротами замка выстраивались матери, умоляя охрану допустить их хотя бы к самым младшим из детей. Они приносили одежду, игрушки, еду в надежде, что хоть что-нибудь из этого попадет к их дочерям и сыновьям. Но охранники выбрасывали солидную часть принесенного, не смотря на то, что Виоланта все время отправляла собственных служанок за материнскими передачами.

Прекрасно еще, что Свистун не запрещал ей хотя бы это. Перехитрить Зяблика было нетрудно. Он был еще глупее, чем его куколка-сестра, и ни при каких обстоятельствах не догадывался, какую сеть плетет Виоланта за его спиной. Но Свистун был далеко не дурак, и только две вещи помогали с ним совладать: его ужас перед ее отцом и его тщеславие.

Виоланта подольщалась к Свистуну с того дня, в то время, когда он в первый раз въехал в ворота Омбры.

Она делала вид, что страшно счастлива его появлению, по причине того, что ей осточертели слабость и глупость Зяблика, говорила, как нелепо расточителен новый наместник, и приказала Бальбулусу записать мрачные песни Свистуна на лучшем пергаменте и украсить миниатюрами, не смотря на то, что Бальбулус был в таковой ярости от этого поручения, что сломал у нее на глазах три собственные лучшие кисточки.

В то время, когда Коптемаз по приказу Свистуна заманил детей в ловушку, Виоланта продолжительно расхваливала Среброносого за его хитрость – ничего, что позже, в то время, когда она возвратилась к себе, ее стошнило. Она, само собой разумеется, не продемонстрировала виду, что лишилась сна, по причине того, что ночами ей слышится плач из застенка, – держалась будто бы ничего не случилось.

Виоланте было четыре года, в то время, когда папа приказал закрыть их с матерью в ветхих покоях, но мать научила ее высоко держать голову, вопреки всему. У тебя сердце мужчины, Виоланта, – сообщил ей в один раз свекор. Глупый печальный старик. Она до сих пор не знала, желал ли он сделать ей комплимент либо выразить порицание. Знала она только одно: все, к чему она стремилась, принадлежало мужчинам: свобода, знания, сила, ум, власть…

А мстительность, рвение к господству, нетерпимость – также мужские качества? Все их она унаследовала от отца.

Уродина.

Родимое пятно, безобразившее ее, побледнело, но прозвище осталось. Оно стало такой же частью ее самой, как бледное лицо и до забавного хрупкое тело. Хитрюга – вот как нужно было вас прозвать, – сказал иногда Бальбулус. Миниатюрист знал ее как никто. Он видел Виоланту полностью, и она знала, что любая лисичка на его картинках – ее портрет.

Хитрюга.

Да, хитрости ей не занимать. Ее тошнило от одного вида Свистуна, но она радовалась ему ухмылкой, подсмотренной у отца, высокомерно, с легким оттенком жестокости. Она носила ботинки на высоких каблуках (Виоланта ненавидела собственный невысокий рост) и совсем не подкрашивала лицо, по причине того, что думала, что в прекрасных дам хоть и влюбляются, но не уважают и уж тем более не опасаются их.

Не говоря уж о том, что она ощущала бы себя смешной с ярко-красными губами и выщипанными в узкую ниточку бровями.

Среди детей были пострадавшие. Свистун разрешил Виоланте позвать к ним Хитромысла, но ни за что не соглашался их отпустить. Не раньше чем мы поймаем ту птичку, для которой они приманка! – отвечал он на ее уговоры.

Перед глазами Виоланты поднялась картина: Перепела тащат в замок, окровавленного, как тот единорог, которого убил на охоте Зяблик, преданного матерями, рыдающими на данный момент у ворот замка. Картина не хотела исчезать и была бросче любой миниатюры, нарисованной Бальбулусом, но в снах ей являлась вторая. В снах Виоланты Перепел убивал ее отца и возлагал корону на ее мышино-русые волосы…

– Перепелу недолго осталось жить, – сообщил ей день назад Бальбулус. – Остается сохранять надежду, что он погибнет красиво.

Виоланта дала ему пощечину, но Бальбулус ни при каких обстоятельствах не опасался ее бешенства.

– Поберегитесь, ваше уродство! – сообщил он, прямо глядя ей в глаза. – Вы всегда влюбляетесь не в тех мужчин. Но у последнего хоть была голубая кровь!

За такую наглость ему надеялось бы вырезать язык – ее папа сделал бы это тут же на месте, но кто тогда будет сказать ей правду, какой бы неприятной она ни была? Раньше это делала Брианна. Но сейчас Брианны нет.

Сгущались сумерки – для детей в застенке наступала третья тюремная ночь, и Виоланта попросила служанку принести ей подогретого вина. Это помогало хоть на пара часов забыть во сне детские ручонки, цепляющиеся за ее юбку, в то время, когда она уходит… Но в эту 60 секунд к ней постучался Вито.

– Ваше высочество! – Мальчику сравнительно не так давно исполнилось пятнадцать. Он был сыном кузнеца – очевидно, погибшего – и старшим из воинов Виоланты. – В том месте у ворот ваша бывшая служанка, Брианна, дочка знахарки.

Туллио неуверено взглянуть на хозяйку. Он плакал, в то время, когда Виоланта прогнала Брианну. За это она два дня не пускала его на глаза.

Брианна. Как словно бы мыслями она наколдовала ее приход. Само имя было таким родным. Прежде она произносила его, возможно, чаще, чем имя собственного сына. Из-за чего глупое сердце так колотится?

Оно что, уже забыло, какую боль причинила ему незваная гостья?

Папа прав. Сердце слабо и переменчиво, ему подавай одну любовь, и нет ничего вреднее, чем идти у него на предлогу. Повиноваться необходимо разуму.

Он утешает глупости сердца, смеется над любовью, именует ее капризом природы, увядающим скоро, как цветок.

Но отчего же она однако всегда направляться собственному сердцу?

Сердце Виоланты обрадовалось, услышав имя Брианны, но разум задавал вопросы: Для чего она пришла? Соскучилась по прекрасной судьбе? Устала драить полы у Четвероглазого, что так низко кланяется Зяблику, что чуть не стукается подбородком о толстые коленки?

Либо желает попросить, дабы я разрешила войти ее в склеп – целовать мертвые губы моего покойного мужа?.

– Брианна говорит, что принесла для детей целебные травы от собственной матери – Роксаны. Но она желает обязательно вручить их вам лично.

Тулио умоляюще взглянуть на нее. У него не было гордости, но сердце через чур верное. День назад друзья Зяблика опять закрыли его к псам. В данной развеселой компании был и ее сын. – Прекрасно, сходи за ней, Туллио! Голос – предатель, но Виоланта умела притворятся равнодушной.

Только один раз она продемонстрировала собственные подлинные эмоции – в то время, когда возвратился Козимо. Тем стыднее было, в то время, когда он предпочел ей служанку.

Брианна.

Туллио весело побежал за ней, а Виоланта совершила рукой по туго стянутым в пучок волосам и неуверенно осмотрела собственный украшения и платье. Так уж действовала на людей Брианна. Она была до того хороша, что любой ощущал себя в ее присутствии неуклюжим уродом.

Виоланте это раньше нравилось. Она скрывалась за красотой Брианны, с наслаждением замечая, как ее служанка заставляет вторых ощущать себя так, как она ощущала себя неизменно – некрасивой. Ей нравилось, что ослепительная красивая женщина прислуживает ей, восхищается ею, возможно, кроме того обожает ее.

Туллио, возвратившийся с Брианной, сиял ухмылкой во всю ширь собственного мохнатого лица. Женщина неуверено вошла в привычную помещение. Говорили, что она носит на шее монету с портретом Козимо и что чеканное лицо практически стерлось от ее поцелуев.

Но горе сделало ее еще прекраснее. Как такое вероятно? Какая возможно справедливость в мире, где кроме того красота распределена несправедливо?

Брианна сделала глубочайший реверанс – с непревзойденной грацией, как неизменно, – и протянула Виоланте корзинку с травами.

– Моя мать определила от Хитромысла, что среди детей имеется пострадавшие и что кое-какие из них отказываются имеется. Эти травы смогут им оказать помощь. Она написала, как их использовать и для чего.

Брианна извлекла из-под стеблей запечатанное письмо и с новым реверансом протянула Виоланте.

Печать на записке знахарки?

Виоланта отослала служанку, стелившую постель – она ей не доверяла, – и потянулась за новыми стеклами для глаз. Тот же мастер, что сделал Орфею новую оправу – золотую, очевидно, – изготовил очки и для нее. Она дала за них последнее собственный кольцо.

Ее стекла не разоблачали неправда, как это говорили о тех, что носил Орфей. А также буквы Бальбулуса были видны через них ненамного четче, чем через берилл, которым она пользовалась раньше.

Но мир не окрашивался в красный цвет, и, помимо этого, она имела возможность лучше видеть сходу двумя глазами, не смотря на то, что не через чур продолжительно, глаза в стеклах скоро уставали. Вы через чур много просматриваете, – твердил ей Бальбулус. Но что ей оставалось делать? Она погибла бы без чтения, от тоски, куда стремительнее, чем это когда-то произошло с ее матерью.

На печати была оттиснута голова единорога. Чей это символ?

Виоланта взломала печать и нечайно покосилась на дверь, в то время, когда осознала, чье письмо просматривает. Брианна проследила за ее взором. Она достаточно продолжительно жила в замке, дабы знать, что двери и стены имеют уши; но написанные слова, к счастью, нереально подслушать.

И все же Виоланте казалось, что, просматривая письмо, она слышит голос Перепела, и суть его слов доходил до нее со всей отчетливостью, не смотря на то, что был искусно скрыт за написанными словами.

Написанные слова говорили о детях и о том, что Перепел в обмен на их освобождение готов сдаться в плен. Они давали слово ее отцу спасти Пустую Книгу, в случае если Свистун отпустит детей. Но тайные между строчков слова информировали второе: Перепел дал согласие на сделку, которую она ему внесла предложение у гроба Козимо.

Он окажет помощь Виоланте убить ее отца.

Совместно мы легко с этим справимся.

Правда ли это? Она опустила письмо. О чем она думала, давая Перепелу такое обещание?

Почувствовав на себе взор Брианны, она быстро повернулась к ней спиной. Поразмысли, Виоланта! Она представила себе, что случится дальше, ход за шагом, картина за картиной, как словно бы листала иллюминованную Бальбулусом рукопись.

Ее папа явится в Омбру, когда Перепел сдастся в плен. Это светло. Так как он так же, как и прежде сохраняет надежду, что человек, что переплел для него Пустую Книгу, способен и спасти ее от разрушения. А потому, что он не даст книгу ни в чьи руки, придется ему везти ее к Перепелу самому.

без сомнений, папа приедет с целью убить Перепела.

Он так как в отчаянии, практически в сумасшествии от страданий, каковые причиняет ему гниющая наперегонки со страницами плоть, и уж само собой разумеется он будет всю дорогу в красках мнить себе медленную и мучительную казнь, которой наконец подвергнет неприятеля. Но прежде он обязан доверить этому неприятелю Пустую Книгу. И когда книга окажется у Перепела, для Виоланты настанет черед функционировать.

какое количество времени необходимо, дабы написать три слова? Она обязана дать ему это время.

Всего лишь три слова, пара секунд без наблюдения, чернила и перо – и не добрый смертью погибнет уже не Перепел, а ее папа. А она станет правительницей Омбры.

У Виоланты участилось дыхание, кровь зашумела в ушах. Да, данный замысел может удасться. Но опасность громадна, для Перепела намного больше, чем для нее.

Ерунда, все окажется! – сообщил ее рассудок, холодный рассудок, но сердце колотилось так бешено, что у нее закружилась голова, и кричало об одном: как ты защитишь его тут, в замке? От Свистуна? От Зяблика?

– Ваше высочество!

Голос у Брианны стал другой, чем прежде. Как словно бы в ней что-то сломалось. Замечательно. Надеюсь, она не хорошо спит по ночам! – поразмыслила Виоланта. – Надеюсь, ее красота не так долго осталось ждать увянет за мытьем полов и стиркой белья.

Но, обернувшись и взглянуть на Брианну, она желала уже лишь одного – притянуть ее к себе и посмеяться с ней совместно, как прежде.

– Я еще обязана передать вам на словах. – Брианна не опустила глаз под взором Виоланты. Она осталась гордячкой вопреки всему. – Эти травы весьма неприятные. Они окажут помощь лишь в том случае, если вы станете использовать их совершенно верно по указаниям.

В нехорошем случае они смогут кроме того убить. Все зависит от вас.

Как словно бы ей необходимо это растолковывать! Но Брианна умоляюще наблюдала на нее. Не разреши ему погибнуть! – говорили ее глаза. – В противном случае все пропало!

Виоланта гордо выпрямилась.

– Я все превосходно осознала, – сообщила она быстро. – я точно знаю, что детям через три дня станет значительно лучше. Все нехорошее останется сзади. Травы я буду использовать

Громкие слова, тихие слова 15 страница

Все важные фразы Стихотворение Ок Мельниковой читает Равшана Куркова

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: