Волшебная повесть для детей «черная курица, или подземные жители» антония погорельского 2 страница

— Но, — прибавила она, — беда мала, если бы она и пропала: она в далеком прошлом назначена была на кухню. Вообрази себе, душенька, что с того времени, как она у нас в доме, она не снесла ни одного яичка.

Алеша чуть-чуть не начал плакать, не смотря на то, что и пришло ему на идея, что лучше, чтобы ее нигде не обнаружили, нежели чтобы попала она на кухню.

По окончании обеда Алеша остался снова один в классных помещениях. Он постоянно думал о том, что происходило в прошедшую ночь, и не имел возможности никак утешиться в. утрата любезной Чернушки. Время от времени ему казалось, что он обязательно обязан ее заметить в следующую ночь, не обращая внимания на то, что она пропала из курятника.

Но позже ему казалось, что это дело несбыточное, и он снова погружался в скорбь.

Настало время ложиться дремать, и Алеша с нетерпением разделся и лег в постель. Опоздал он посмотреть на соседнюю кровать, снова освещенную негромким лунным сиянием, как зашевелилась белая простыня — совершенно верно так, как незадолго до… Снова послышался ему голос, его кличущий: «Алеша, Алеша!» — и мало погодя вышла из-под кровати Чернушка и взлетела к нему на постель.

— Ах! здравствуй, Чернушка! — вскричал он вне себя от эйфории.— Я опасался, что ни при каких обстоятельствах тебя не замечу. Здорова ли ты?

— Здорова, — отвечала курочка, — но чуть было не занемогла по твоей милости.

— Как это, Чернушка? — задал вопрос Алеша, испугавшись.

— Ты хороший мальчик, — продолжала курочка, — но притом ты ветрен и ни при каких обстоятельствах не слушаешься с первого слова, а это плохо! День назад я сказала тебе, чтобы ты ничего не трогал в помещениях старух, — без оглядки на то, ты не имел возможности утерпеть, чтобы не попросить у кошки лапку. Кошка разбудила попугая, попугай старух, старухи рыцарей — и я насилу с ними сладила!

— Виноват, любезная Чернушка, вперед не буду! Прошу вас, поведи меня сейчас снова в том направлении. Ты заметишь, что я буду послушен.

— Прекрасно, — сообщила курочка, — заметим!

Курочка закудахтала, как незадолго до, и те же мелкие свечки явились в тех же серебряных шандалах. Алеша снова оделся и отправился за курицею. Снова вошли они в покои старух, но сейчас он уж ни до чего не дотрагивался.

В то время, когда они проходили через первую помещение, то ему показалось, что звери и люди, нарисованные на лежанке, делают различные забавные мины и манят его к себе, но он специально от них отвернулся. Во второй комнате старухи голландки, так же как незадолго до, лежали в постелях, словно бы восковые. Попугай наблюдал на Алешу и рукоплескал глазами, серая кошка снова умывалась лапками.

На убранном столе перед зеркалом Алеша заметил две фарфоровые китайские куклы, которых день назад он не увидел.

Они кивали ему головою; но он не забывал приказание Чернушки и прошел, не останавливаясь, но не имел возможности утерпеть, чтобы вскользь им не поклониться. Куколки в тот же час соскочили со стола и побежали за ним, всё кивая головою. Чуть-чуть он не остановился — такими они показались ему забавными; но Чернушка посмотрела назад на него с сердитым видом, и он опомнился.

Куколки проводили их до дверей и, видя, что Алеша на них не наблюдает, возвратились на собственные места.

Снова спустились они с лестницы, ходили по коридорам и переходам и пришли в ту же залу, освещенную тремя хрустальными люстрами. Те же рыцари висели на стенах, и снова — в то время, когда приблизились они к двери из желтой меди — два рыцаря сошли со стенки и заступили им дорогу. Казалось, но, что они не так сердиты были, как незадолго до; они чуть тащили ноги, как осенние мухи, и видно было, что они через силу держали собственные копья…

Чернушка сделалась громадная и нахохлилась. Но только что ударила их крыльями, как они рассыпались на части, и Алеша заметил, что то были безлюдные латы! Бронзовая дверь сама собою отворилась, и они пошли потом.

Мало погодя вошли они в другую залу, пространную, но низкую, так что Алеша имел возможность дотянуться рукою до потолка. Зала эта освещена была такими же мелкими свечками, какие конкретно он видел в собственной комнате, но шандалы были не серебряные, а золотые.

Тут Чернушка покинула Алешу.

— Побудь тут мало,— сообщила она ему, — я не так долго осталось ждать приду назад. Сейчас был ты умен, не смотря на то, что небрежно поступил, поклонясь фарфоровым куклам. В случае если б ты им не поклонился, то рыцари остались бы на стене.

Но, ты сейчас не разбудил старух, и оттого рыцари не имели никакой силы.— По окончании чего Чернушка вышла из залы.

Оставшись один, Алеша со вниманием начал рассматривать залу, которая весьма богато была убрана. Ему показалось, что стенки сделаны из мрамора, какой он видел в минеральном кабинете, имеющемся в пансионе. Панели и двери были из чистого золота.

В конце залы, под зеленым балдахином, на возвышенном месте, находились кресла из золота.

Алеша весьма наслаждался этим убранством, но необычным показалось ему, что всё было в самом мелком виде, как словно бы для маленьких кукол.

В это же время как ой с любопытством всё разглядывал, отворилась боковая дверь, прежде им не увиденная, и вошло множество мелких людей, ростом не более как с пол-аршина, в нарядных многоцветных; гражданскими государственный служащими. На всех были круглые с перьями шляпы наподобие испанских. Они не подмечали Алеши, прохаживались чинно по помещениям и звучно между собою говорили, но он не имел возможности осознать, что они говорили.

Продолжительно наблюдал он на них без звучно и только что желал подойти к одному из них с вопросом, как отворилась громадная дверь в конце залы… Все замолкли, стали к стенкам в два последовательности и сняли шляпы. В один миг помещение сделалась еще ярче, все мелкие свечки еще бросче загорели, и Алеша заметил двадцать мелких рыцарей в золотых латах, с пунцовыми на шлемах перьями, каковые попарно входили негромким маршем.

Позже в глубоком молчании стали они по обеим сторонам кресел. Мало погодя вошел в залу человек с величественною осанкою, на голове с венцом, блестящим драгоценными камнями. На нем была светло-зеленая мантия, подбитая мышьим мехом, с долгим шлейфом, что несли двадцать мелких пажей в пунцовых платьях.

Алеша в тот же час додумался, что это должен быть король. Он низко ему поклонился. Король отвечал на поклон его очень нежно и сел в золотые кресла.

Позже что-то приказал одному из находившихся подле него рыцарей, что, подойдя к Алеше, заявил ему, чтобы он приблизился к креслам.

Алеша повиновался.

— Мне в далеком прошлом было известно,— сообщил король,— что ты хороший мальчик; но третьего дня ты оказал великую услугу моему народу и за то заслуживаешь приз. Мой основной министр донес мне, что ты спас его от неизбежной и ожесточённой смерти.

— В то время, когда? — задал вопрос Алеша с удивлением.

— Третьего дня на дворе,— отвечал король. — Вот тот, что обязан тебе судьбой.

Алеша посмотрел на того, на которого показывал король, в этот самый момент лишь увидел, что между придворными стоял мелкий человек, одетый целый в тёмное. На голове у него была особого рода шапка малинового цвета, наверху с зубчиками, надетая мало набок; а на шее белый платок, весьма накрахмаленный, отчего казался мало синеватым. Он умильно радовался, глядя на Алешу, которому лицо его показалось привычным, не смотря на то, что не имел возможности он отыскать в памяти, где его видал.

Сколь для Алеши ни было лестно, что приписывали ему таковой добропорядочный поступок, но он обожал правду и потому, сделав низкий поклон, сообщил:

— Господин король! Я не могу принять на собственный счет того, чего ни при каких обстоятельствах не делал. Третьего дня я имел счастье избавить от смерти не министра вашего, а тёмную отечественную курицу, которую не обожала кухарка за то, что не снесла она ни одного яйца…

— Что ты говоришь? — прервал его с бешенством король. — Мой министр—не курица, а заслуженный государственный служащий!

Тут подошел министр ближе, и Алеша заметил, что в действительности это была его любезная Чернушка. Он весьма был рад и попросил у короля извинения, не смотря на то, что никак не имел возможности осознать, это что может значить.

— Сообщи мне, чего ты хочешь? — продолжал король. — В случае если я в силах, то обязательно выполню твое требование.

— Скажи смело, Алеша! — шепнул ему на ухо министр.

Алеша задумался и не знал, чего захотеть. В случае если б дали ему более времени, то он, возможно, и придумал бы что-тихо хорошенькое; но так как ему казалось неучтивым вынудить ждать короля, то он поспешил ответом.

— Я бы хотел, — сообщил он, — дабы, не обучавшись, я постоянно знал урок собственный, какой мне ни задали. Не думал я, что ты таковой ленивец,— отвечал король, покачав головою. — Но делать нечего: я дол
жен выполнить собственный обещание.

Он махнул рукою, и паж поднес золотое блюдо, на котором лежало одно конопляное семечко.

— Забери это семечко,— сообщил король. — До тех пор пока оно будет у тебя, ты неизменно знать будешь урок собственный, какой бы тебе ни задали, с тем, но, условием, чтобы ты ни под каким предлогом никому не сказывал ни одного слова о том, что ты тут видел либо впредь заметишь. Мельчайшая нескромность лишит тебя окончательно отечественных милостей, а нам наделает множество неприятностей и хлопот.

Алеша забрал конопляное зерно, завернул в бумажку и положил в карман, обещаясь быть немногословным и скромным. Король по окончании того поднялся с кресел и тем же порядком вышел из залы, приказав прежде министру угостить Алешу как возможно лучшее.

Только лишь король удалился, как окружили Алешу все придворные и начали его всячески ласкать, изъявляя признательность собственную за то, что он избавил министра. Они все предлагали ему собственные услуги: одни задавали вопросы, не желает ли он погулять в саду либо взглянуть королевский зверинец; другие приглашали его на охоту. Алеша не знал, на что решиться.

Наконец министр сказал, что сам будет показывать подземные уникальности дорогому гостю.

— Сперва повел он его в сад. Дорожки усеяны были большими многоцветными камешками, отражавшими свет от бесчисленных мелких ламп, которыми увешаны были деревья. Данный блеск очень понравился Алеше.

— Камни эти, — сообщил министр, — у вас именуются драгоценными. Это всё брильянты, яхонты, аметисты и изумруды.

— Ах, в то время, когда бы у нас этим усыпаны были дорожки! — вскричал Алеша.

— Тогда и у вас бы они так же были малоценны, как тут, — отвечал министр.

Деревья кроме этого показались Алеше отменно прекрасными, не смотря на то, что притом весьма необычными. Они были различного цвета: красные, зеленые, коричневые, белые, голубые и лиловые. В то время, когда взглянул он на них со вниманием, то заметил, что это не что иное, как разнообразные мох, лишь выше и толще обычного.

Министр поведал ему, что мох данный выписан королем за солидные деньги из дальних государств из самой глубины земного шара.

Из сада пошли они в зверинец. В том месте продемонстрировали Алеше диких животных, каковые привязаны были на золотых цепях. Всматриваясь внимательнее, он, к удивлению собственному, заметил, что дикие эти животные были не что иное, как громадные крысы, кроты, хорьки и подобные им животные, живущие в почве и под полами.

Ему это весьма показалось смешно; но он из учтивости не сообщил ни слова.

Возвратившись в помещения по окончании прогулки, Алеша в громадной зале отыскал накрытый стол, на котором расставлены были разнообразные конфеты, пироги, фрукты и паштеты. Блюда все были из чистого золота, а бутылки и чашки, выточенные из цельных брильянтов, яхонтов и изумрудов.

— Кушай что угодно, — сообщил министр, — с собою же брать ничего не позволяется. Алеша в тот сутки отлично поужинал, и потому ему вовсе не хотелось кушать.

— Вы обещались забрать меня с собою на охоту, — сообщил он.

— Отлично, — отвечал министр. — Я пологаю, что лошади уже оседланы.

Тут он свистнул, и вошли конюхи, ведущие в предлогах палочки, у которых набалдашники были резной работы и воображали лошадиные головы. Министр с громадной ловкостью быстро встал на собственную лошадь; Алеше подвели палку значительно более вторых.

— Берегись,— сообщил министр, — чтобы лошадь тебя не скинула: она не из самых смирных.

Алеша внутренне смеялся этому, но в то время, когда он забрал палку между ног, то заметил, что совет министра был небесполезен. Палка начала под ним увертываться, как настоящая лошадь, и он насилу имел возможность усидеть.

В это же время затрубили в рога, и охотники пустились скакать изо всех сил по коридорам и разным переходам. Продолжительно они так скакали, и Алеша от них не отставал, не смотря на то, что еле могсдерживать свирепую палку собственную…

Внезапно из одного бокового коридора выскочило пара крыс, таких громадных, каких Алеша ни при каких обстоятельствах не видывал. Они желали пробежать мимо, но в то время, когда министр приказал их окружить, то они остановились и начали защищаться храбро. Несмотря, но, на то, они были побеждены искусством и мужеством охотников.

Восемь крыс легли на месте, три обратились в бегство, а одну, достаточно не легко раненную, министр приказал вылечить и отвести в зверинец.

По окончании охоты Алеша так устал, что глазки его нечайно закрывались… при всем том ему хотелось о многом поболтать с Чернушкою, и он попросил позволения возвратиться в залу, из которой они выехали на охоту. Министр на то дал согласие.

Громадной рысью отправились они назад и по прибытии в залу отдали лошадей конюхам, раскланялись с охотниками и придворными и сели приятель подле приятеля на принесенные им стулья.

— Сообщи, прошу вас, — начал Алеша — для чего вы убили бедных крыс, каковые вас не тревожат и живут так на большом растоянии от вашего жилища?

— В случае если б мы их не истребляли, — сообщил министр, — то они скоро бы нас выгнали из помещений отечественных и истребили бы все отечественные съестные припасы. К тому же мышьи и крысьи меха у нас в высокой пене по обстоятельству их мягкости и лёгкости. Одним знатным особам разрешено их у нас использовать.

— Да поведай мне, прошу вас, кто вы таковы? — продолжал Алеша.

— Неужто ты ни при каких обстоятельствах не слыхал, что под почвой живет народ отечественный? — отвечал министр. — Действительно, не
многим удается нас видеть, но бывали примеры, особливо в старину, что мы выходили на свет и показывались людям. Сейчас это редко случается, по причине того, что люди сделались весьма нескромны. А у нас существует закон, что в случае если тот, кому мы показались, не сохранит этого в тайне, то мы принуждены бываем срочно покинуть место пребывания отечественное и идти далеко-далеко, в другие страны.

Ты легко представить себе можешь, что королю отечественному невесело было бы покинуть все местные заведения и с целым народом переселиться в малоизвестные почвы. И потому убедительно тебя прошу быть как возможно скромнее. В другом случае ты нас всех сделаешь несчастными, а особливо меня.

Из признательности я упросил короля призвать тебя ко мне; но он ни при каких обстоятельствах мне не забудет обиду, в случае если по твоей нескромности мы принуждены будем покинуть данный край…

— Я даю тебе честное слово, что ни при каких обстоятельствах не буду ни с кем об вас сказать, прервал его Алеша. — Я сейчас отыскал в памяти, что просматривал в одной книжке о гномах, каковые живут под почвой. Пишут, что в некоем городе весьма разбогател один сапожник в само маленькое время, так, что никто не осознавал, откуда взялось его достаток. Наконец как-то выяснили, что он шил башмаки и сапоги на гномов, плативших ему за то весьма дорого.

— Возможно, что это действительно, — отвечал министр.

— Но, — сообщил ему Алеша, — растолкуй мне, любезная Чернушка, отчего ты, будучи министром, являешься в свет в виде курицы и какую сообщение имеете вы со старухами голландками?

Чернушка, хотя удовлетворить его любопытство, начала было говорить ему детально о многом, но при самом начале ее рассказа глаза Алешины закрылись и он прочно заснул. Проснувшись на второе утро, он лежал в собственной постели.

Продолжительно не имел возможности он опомниться и не знал, что ему думать… министр и Чернушка, рыцари и король, крысы и голландки—всё это смешалось в его голове, и он насилу в мыслях привел в порядок всё, виденное им в прошедшую ночь. Отыскав в памяти, что король ему подарил конопляное зерно, он быстро ринулся к собственному платью и вправду отыскал в кармане бумажку, в которой завернуто было конопляное семечко. «Заметим, — поразмыслил он,— сдержит ли слово собственный король!

на следующий день начнутся классы, а я еще не успел выучить всех собственных уроков».

Исторический урок особенно его тревожил: ему задано было выучить наизусть пара страниц из глобальной истории, а он не знал еще ни одного слова!

Настал понедельник, съехались пансионеры, и начались уроки. От десяти часов до двенадцати преподавал историю сам содержатель пансиона.

У Алеши очень сильно билось сердце… До тех пор пока дошла до него очередь, он пара раз ощупывал лежащую в кармане бумажку с конопляным зернышком… Наконец его позвали.

С трепетом подошел он к преподавателю, открыл рот, сам еще не зная, что сообщить, и точно, не останавливаясь, проговорил заданное.

Преподаватель весьма его хвалил; но Алеша не принимал его хвалу с тем наслаждением, которое прежде ощущал он в аналогичных случаях. Внутренний голос ему сказал, что он не заслуживает данной похвалы, по причине того, что урок данный не стоил ему никакого труда.

В продолжение нескольких недель преподавателя не могли нахвалиться Алешею. Все уроки без исключения знал он совсем, все переводы с одного языка на другой были без неточностей, так, что не могли надивиться чрезвычайным его удачам. Алеша внутренне стыдился этих похвал: ему совестно было, что ставили его в пример товарищам, в то время как он вовсе того не заслуживал.

В течение этого времени Чернушка к нему не являлась, не обращая внимания на то что Алеша, особливо в первые семь дней по окончании получения конопляного зернышка, не пропускал практически ни одного дня без того, дабы ее не кликать, в то время, когда ложился дремать. Сперва он весьма о том горевал, но позже успокоился мыслию, что она, возможно, занята ответственными делами по собственному званию. Потом же похвалы, которым все его осыпали, так его заняли, что он достаточно редко о ней вспоминал.

В это же время слух о неординарных его свойствах разнесся скоро по целому Петербургу. Сам директор училищ приезжал пара раз в пансион и наслаждался Алешею. Преподаватель носил его на руках, потому что чрез него пансион вошел в славу.

Со всех финишей города съезжались родители и приставали к нему, чтобы он детей их принял к себе, в надежде, что и они такие же будут ученые, как Алеша.

Скоро пансион так наполнился, что не было уже места для новых пансионеров, и преподаватель с учительшею начали помышлять о том, чтобы нанять дом значительно просторнее того, в котором они жили.

Алеша, как сообщил я уже выше, сперва стыдился похвал, ощущая, что вовсе их не заслуживает, но мало-помалу он стал к ним привыкать, и наконец самолюбие его дошло до того, что он принимал, не краснея, похвалы, которыми его осыпали. Он большое количество стал о себе думать, важничал перед вторыми мальчиками и вообразил себе, что он значительно лучше и умнее всех их. Нрав Алешин от этого совсем испортился: из хорошего, милого и скромного мальчика он сделался гордым и непослушным.

Совесть довольно часто его в том упрекала, и внутренний голос ему сказал: «Алеша, не гордись! Не приписывай самому себе того, что не тебе в собственности; благодари судьбу за то, что она тебе доставила пользы против вторых детей, но не думай, что ты лучше их. Если ты не исправишься, то никто тебя обожать не будет, и тогда ты, при всей собственной учености, будешь самое несчастное дитя!»

Время от времени он и принимал намерение исправиться; но, к сожалению, самолюбие так в нем было очень сильно, что заглушало голос совести, и он сутки ото дня становился хуже, и сутки ото дня товарищи менее его обожали.

Притом Алеша сделался ужасным шалуном. Не имея потребности твердить уроки, каковые ему задавали, он в то время, в то время, когда другие дети подготавливались к классам, занимался шалостями, и эта праздность еще более портила его нрав.

Наконец он так надоел всем плохим своим нравом, что преподаватель без шуток начал думать о средствах к исправлению для того чтобы плохого мальчика и для того задавал ему уроки в два раза и в три раза громадные, нежели вторым; но и это нисколько не помогало. Алеша вовсе не обучался, а все-таки знал урок В первую очередь до конца, без мельчайшей неточности.

в один раз преподаватель, не зная, что с ним делать, задал ему выучить наизусть страниц двадцать к второму утру и сохранял надежду, что он по крайней мере в данный сутки будет смирнее.

Куда! Отечественный Алеша и не думал об уроке! В данный сутки он специально шалил более обычного, и преподаватель тщетно угрожал ему наказанием, в случае если на второе утро не будет он знать урока.

Алеша внутренне смеялся этим угрозам, будучи уверен, что конопляное семечко окажет помощь ему обязательно на следующий сутки, в назначенный час, преподаватель забрал в руки книжку, из которой задан был урок Алеше, подозвал его к себе и приказал проговорить заданное. Все дети с любопытством обратили на Алешу внимание, и сам преподаватель не знал, что поразмыслить, в то время, когда Алеша, не обращая внимания на то, что вовсе незадолго до не твердил урока, смело поднялся со скамьи и подошел к нему. Алеша нимало не сомневался в том, что и данный раз ему удастся продемонстрировать собственную неординарную свойство, он раскрыл рот… и не имел возможности выговорить ни слова!

— Что ж вы молчите? — сообщил ему преподаватель.— Рассказываете урок.

Алеша покраснел, позже побледнел, снова покраснел, начал мять собственные руки, слезы у него от страха навернулись на глазах… всё тщетно! Он не имел возможности выговорить ни одного слова, по причине того, что, сохраняя надежду на конопляное зерно, он кроме того и не заглядывал в книгу. — Это что может значить, Алеша?— закричал преподаватель. — Из-за чего вы не желаете сказать?

Алеша сам не знал, чему приписать такую странность, всунул руку в карман, чтобы ощупать семечко… Но как обрисовать его отчаяние, в то время, когда он его не отыскал! Слезы градом полились из глаз его… он рыдал и все-таки не имел возможности сообщить ни слова.

В это же время преподаватель терял терпение. Привыкнув к тому, что Алеша постоянно отвечал точно и не запинаясь, ему казалось неосуществимым, чтобы он не знал, по крайней мере, начала урока, и потому приписывал молчание его упрямству.

— Отправьтесь в спальню,— сообщил он, — и оставайтесь в том месте, пока совсем станете знать урок.

Алешу отвели в нижний этаж, дали ему книгу и закрыли дверь ключом.

Только лишь он остался один, как начал везде искать конопляное зернышко. Он продолжительно шарил у себя в карманах, ползал по полу, наблюдал под кроватью, выбирал одеяло, подушки, простыню—всё зря! Нигде не было и следов любезного зернышка!

Он старался отыскать в памяти, где он имел возможность его утратить, и наконец уверился, что выронил его как-нибудь незадолго до, играясь на дворе.

Но как именно отыскать его? Он закрыт был в помещении, а если бы и разрешили выйти на двор, так и это, возможно, ни к чему бы не послужило, потому что он знал, что курочки лакомы на зёрнышко и коноплю его, правильно, которая-нибудь из них успела склевать! Отчаявшись найти его, он вздумал призвать к себе на помощь Чернушку.

— Дорогая Чернушка! — сказал он, — осмотрительнее… Но никто не отвечал на его просьбы, и он, наконец, на стул и снова принялся рыдать. В это же время настала пора обедать; дверь отворилась, вошел преподаватель.

— Понимаете ли вы сейчас урок? — задал вопрос он у Леши.

Алеша, звучно всхлипывая, принужден был заявить, что не знает.

— Ну, так оставайтесь тут, пока выучите! — сообщил преподаватель, приказал подать ему стакан кусок и воды ржаного хлеба и покинул его снова одного.

Алеша начал твердить наизусть, но ничего не входит ему в голову. Он в далеком прошлом отвык от занятий, да и как вытвердить двадцать печатных страниц! какое количество он ни трудился, сколько ни напрягал собственную память, но, постоянно настал вечер, он не знал более двух либо трех страниц, да да и то не хорошо.

В то время, когда пришло время вторым детям ложиться дремать, все товарищи его разом нагрянули в помещение, и с ними пришел снова преподаватель.

— Алеша! понимаете ли вы урок? — задал вопрос он. И бедный Алеша через слезы отвечал:

— Знаю лишь две страницы. — Так, видно, и на следующий день придется вам просидеть тут на хлебе и на воде, — сообщил преподаватель, захотев детям спокойного сна, и удалился.

Алеша остался с товарищами. Тогда, в то время, когда он был хорошим и скромным, все его обожали, и в случае если, бывало, подвергался он наказанию, то все о нем жалели, и это ему являлось утешением. Но сейчас никто не обращал на него внимания: все с презрением на него наблюдали и не говорили с ним ни слова.

Он решился сам начать разговор с одним мальчиком, с которым в прошлое время был весьма дружен, но тот от него отворотился не отвечая. Алеша обратился к второму, но и тот сказать с ним не желал а также оттолкнул его от себя, в то время, когда он снова с ним заговори.

Тут несчастный Алеша почувствовал, что он заслуживает такое с ним обхождение товарищей. Обливаясь слезами, лег он в собственную постель, но никак не имел возможности заснуть.

Продолжительно лежал он так и с горестью вспоминал о прошлых радостных днях. Все дети уже наслаждались сладким сном, один лишь он заснуть не имел возможности. «И Чернушка меня покинула», — поразмыслил Алеша, и слезы снова полились у него из глаз.

Внезапно… простыня у соседней кровати зашевелилась,подобно как в первоначальный тот сутки, в то время, когда к нему явилась тёмная курица.

Сердце в нем начало биться посильнее… Он хотел, что Чернушка вышла снова из-под кровати, но не смел сохранять надежду, что желание его исполнится.

— Чернушка, Чернушка! — сообщил он наконец тихо.

Простыня приподнялась, и к нему на постель взлетела тёмная курица.

— Ах, Чернушка! — сообщил Алеша вне себя от эйфории, — я не смел сохранять надежду, что с тобой увижусь! Ты меня не забыла?

— Нет,— отвечала она, — я не могу забыть оказанной тобою услуги, не смотря на то, что тот Алеша, что спас меня от смерти, вовсе не похож на того, которого сейчас перед собою вижу. Ты тогда был хороший мальчик, скромный и учтивый, и все тебя обожали, а сейчас… я не определю тебя!

Алеша горько начал плакать, а Чернушка давалаему наставления. Продолжительно она с ним говорила и со слезами упрашивала его исправиться. Наконец, в то время, когда уже начинал показываться дневной свет, курочка ему сообщила:

— Сейчас я обязана тебя покинуть, Алеша! Вот конопляное зерно, которое выронил ты на дворе. Зря ты считал, что утратил его невозвратно.

Король отечественный через чур великодушен, чтобы лишить тебя этого дара за твою небрежность.

не забывай, но, что ты дал честное слово сохранять в тайне все, что тебе о нас известно… Алеша, к теперешним дистрофичным особенностям твоим не прибавь еще нехорошего—неблагодарности!

— Алеша с восторгом забрал любезное собственный семечко из лапок курицы и обещался употребить все силы собственные, чтобы исправиться.

— Ты заметишь, дорогая Чернушка,— сообщил он, — что я сейчас же совсем второй буду.

— Не полагай,— отвечала Чернушка, — что так легче исправиться от пороков, в то время, когда они уже забрали над вами верх. Пороки обыкновенно входят в дверь, а выходят в щёлочку, и потому в случае если желаешь исправить вы, то обязан постоянно и строго наблюдать за собою. Но прощай, пора нам расстаться!

Алеша, оставшись один, начал разглядывать собственный зернышко и не имел возможности им налюбоваться. Теперь-то он совсем спокоен был по поводу урока, и вчерашнее не оставило в нем никаких следов. Он с удовольствием грезил о том, как будут все удивляться, в то время, когда он точно проговорит двадцать страниц, и идея, что он снова заберёт верх над товарищами, каковые не желали с ним сказать, ласкала его самолюбие. В исправлении самого себя он не смотря на то, что и не забыл, но считал, что это не может быть так тяжело, как сказала Чернушка. «Словно бы не от меня зависит исправиться! — мыслил он.— Стоит лишь захотеть, и все снова меня обожать будут…»

Увы! Бедный Алеша не знал, что для исправления самого себя нужно начать тем, чтобы откинуть самолюбие и излишнюю самонадеянность.В то время, когда поутру собрались дети в классы, Алешу позвали наверх. Он вошел с радостным и торжествующим видом.

— Понимаете ли вы урок ваш? — задал вопрос преподаватель, посмотрев на него строго.

— Знаю, — отвечал Алеша смело.

Он начал сказать и проговорил все двадцать страниц без остановки и малейшей ошибки. Преподаватель был вне себя от удивления, а Алеша гордо посматривал на своих друзей.

От глаз преподавателя не скрылся гордый вид Алешин.

— Вы понимаете урок собственный,— сообщил он ему,— это действительно, но для чего вы день назад не желали его сообщить?

:— День назад я не знал его,— отвечал Алеша.

— Быть неимеетвозможности! — прервал его преподаватель.— День назад ввечеру вы мне заявили, что понимаете лишь две страницы, да да и то не хорошо, а сейчас без неточности проговорили все двадцать! В то время, когда же вы его выучили?

Алеша замолчал. Наконец дрожащим голосом сообщил он.

— Я выучил его сейчас поутру!

Но тут внезапно все дети, огорченные его надменностью, закричали в один голос:

— Он неправду говорит, он и книги в руки не брал сейчас поутру!

Алеша содрогнулся, потупил глаза в почву и не сообщил ни слова.

— Отвечайте же! — продолжал преподаватель.— В то время, когда выучили вы урок?

Но Алеша не прерывал молчания: он так поражен был этим недоброжелательством и неожиданным вопросом, которое оказывали ему все его товарищи, что не имел возможности опомниться.

В это же время преподаватель, полагая, что он незадолго до не желал отвечать урока из упрямства, счел за необходимое строго наказать его.

— Чем более вы от природы имеете дарований и способностей, — сообщил он Алеше,— тем скромнее и лучше вы должны быть. Не для того дан вам ум, что вы во зло его употребляли. Вы заслуживаете наказания за вчерашнее упрямство, а сейчас вы еще увеличили вину вашу тем, что солгали.

Господа! — продолжал преподаватель, обратясь к пансионерам,— запрещаю всем вам сказать с Алешею , пока он совсем исправится. А так как, возможно, для него это маленькое наказание, то велите подать розги.