Огненный черт из малозернецка

Я постарался пошевелиться. И не смог. Любая мышца, любая косточка, болели так, как будто бы были порваны и размозжены.

Позже я отыскал в памяти: я же сорвался и сейчас лежал на дне шахты и вот-вот испущу последний вздох.

С неимоверным упрочнением я немного поднял голову. Рядом сидел Гомунколосс и листал какую-то книгу. За спиной у него я заметил стенке из книжных шкафов.

— Возможно, тебе лучше писать стихи, а не роман, — сообщил он. — Это больше соответствует твоей конституции.

— Что произошло? — задал вопрос я.

— Ты заснул. До тех пор пока полз. Я чуть успел тебя поймать.

Нет, мое тело не разбито. Легко я ни при каких обстоятельствах не испытывал таковой усталости.

— Ты нес меня на себе до выхода? Целых два дня? Гомунколосс отбросил книгу.

— Слышишь это? — Что?

Вправду шорохи и шумы. Самые различные шумы. топот и Плеск жидкости. волочение и Грохот. визг и Хлопки пилы.

— Город, — растолковал Гомунколосс. — Это шумы Книгорода.

— Мы уже на месте? — вскинулся я.

— Не совсем. Но прямо под поверхностью. Вылезти из этого через какой-нибудь антикварный магазин несложнее несложного. — Он поглядел на меня без шуток, но я не смог выявить, что стоит за этим взором. — Но мой путь лежит через библиотеку Смайка.

— И мой также.

— Я забрал с тебя слово, но тебе не обязательно идти со мной. Я не обижусь, если ты выберешь более легкую дорогу. Могу тебе ее продемонстрировать.

— До тех пор пока жив Смайк, я уйду не дальше тебя. За мою голову так как назначена приз. — Тогда вперед.

Собственный факел Гомунколосс оставил в шахте. В данной части катакомб света и без того хватало. Везде висели простые лампы, которых я в далеком прошлом уже не видел, и со всех сторон нас окружали книги.

Не древние вонючие тома с неразборчивыми письменами, а обычные антикварные книги.

Я дотянулся на ходу одну с полки.

Это был «Огненный линия из Малозернецка», приключенческий роман, воздействие которого разыгрывается в краю малозер-недких огненных чертей и в котором, как следовало из хвалебной рецензии на обложке, в каждой главе имеется как минимум один большой пожар. Нет ничего, что интересовало меня меньше, чем литературное прославление извращенных привычек этих злобных деномов. Значительно серьёзнее был возраст книги.

По жанру она относилась к пироманскому роману, очень неприятному жанру замонийской тривиальной литературы, наживающемуся на тяге отдельных читателей к описаниям масштабных, всепожирающих пожаров. Данное литературное направление показалось только сто лет назад. Поставив книгу на место, я забрал другую, открыл первую страницу и прочел вслух: «Жизнь — старый ящик с острыми углами, полный протухших обрезков ногтей, в случае если желаете узнать мое вывод.

Но меня так как никто не задаёт вопросы».

— Это твое жизненное кредо? — спросил Гомунколосс.

— Нет, оно в собственности сверхпессимисту Хумри Чудьбе. Но эту книгу возможно отыскать в любом современном книжном магазине Замонии. Мы вправду находимся под самой поверхностью.

— Я же тебе сообщил, — отозвался Тень-Король.

— У тебя имеется замысел, как попасть в библиотеку Смайка? — задал вопрос я.

— Честно говоря, нет. Я знаю лишь, где начинается окружающий ее лабиринт.

— А как ты отыщешь это место?

— Э-э, его тяжело проглядеть. В том месте имеется собственного рода указательный столб. В виде сидящего трупа.

— Трупа?— Мумифицированного тела. Оно мало похоже… ну да сам заметишь.

— Как, по-твоему, недомолвки и таинственные намёки — законный литературный прием? — задал я вопрос с подвохом.

— Нет, — ответил Гомунколосс. — К загадочным недомолвкам прибегают только второсортные авторы, дабы удержать внимание читателя. А из-за чего ты задаёшь вопросы?

Белая овца среди Смайков

Как тягостно бродить под самым Книгородом, но как будто бы глубоко в лабиринте! Сейчас я осознал, из-за чего Гомунколосс решил спрятаться как возможно дальше из этого. Жизнь города тут возможно было не только слышать, но и ощутить.

То и дело что-нибудь грохотало по выбоинам, и книги в шкафах подрагивали. в один раз мне кроме того почудилось, словно бы до меня донеслись голоса детей. Слышать их, но оставаться узником подземелий было еще непереносимее, чем жить изгнанным в далеком Тенерохе.

Несмотря на близость города, я все равно, возможно, не выбрался бы сомостоятельно. Катакомбы так же, как и прежде сбивали с толку, поскольку проходы тут были забиты книгами. Они были такими узкими и низкими, с бесчисленными ответвлениями, перекрестками, лестницами и пещерками, и книги теснились со всех сторон.

Книги! Вот уж до чего мне решительно не было дела!

Я на собственной шкуре изучил все виды книг, от грезящих и страшных до живых, и в случае если вправду когда-нибудь выберусь из этого, то направлюсь прямиком в невинную пустыню, в которой никто не может ни просматривать, ни писать.

— Не пугайся! — сообщил внезапно Гомунколосс, что все это время целеустремленно шагал в первых рядах. — Труп сидит за ближайшим поворотом и, на первый взгляд, думается в полной мере живым. Это, быть может, растолковывает наличие скелетов около: возможно, это — те, у кого были не сильный нервы и кого при виде тела хватил удар.

Предотвращённый так, я с опаской посмотрел за тут — и угол же отпрянул. В том месте сидел кое-кто привычный.

— Смайк! — прохрипел я.

— Да, мало похож на него, правда? — тихо сказал у меня за спиной Гомунколосс, чуть отставший, дабы я первым вошел в пещерку.

— Нет, это не Фистомефель Смайк, — сообщил я. — Скорее Ха-гоб Салдалдиан Смайк.

Мы оба уставились на мумию. Это вправду был Салдалдиан Смайк, богатый дядюшка Фистомефеля, и смотрелся он в точности как на картине маслом, которую я видел в издании под домом Смайков. Ну, практически так же, потому, что его тело совсем высохло.

Но так как он и при жизни был похожим ходячий труп, отличие была чуть заметна.

Он сидел на полу пещеры, привалившись спиной к вынужденному книгами шкафу и устремив мертвый взор в пространство. Кроме него в пещерке пребывало пара скелетов, так сообщить, в разборе, поскольку их кости были разметаны около. С потолка свисала лампа с полудохлым меду-зосветом, которая отбрасывала только тусклый, судорожно пульсирующий оранжевый свет.

Самое необычное было то, что две верхние ручки мумии были подняты, и одна показывала на другую.

Неясно, как удалось Хагобу погибнуть в таковой позе.

— Ты его знаешь? — задал вопрос Гомунколосс.

— Не лично. Но мне известно, кто это. Представитель семейства Смайков.

— Через чур уж худой для червякула.

— Собственного рода белая овца. Это богатый дядюшка Фистомефе-ля, что покинул ему все собственный состояние, а по окончании провалился сквозь землю. Говорят, он был безумным.

— Вид у него очевидно ненормальный. Что он тут делает?

— Может, заблудился? Погиб от голода. Либо жажды. Высох. Мумифицировался.

— А с руками у него что? Из-за чего он так необычно их держит?

— На что-то показывает.

— Ну да, на личные пальцы.

— Возможно, у него вправду были не все дома.

— Нет. Подожди-ка, — возразил Гомунколосс. — Он показывает не на пальцы. Он показывает на что-то, что в них держит.

— Держит в пальцах? Но в том месте ничего нет.

— Нет, имеется. Волосок.

Я присмотрелся внимательнее.

— Правильно. Ресничка.

Тут мне вспомнился разговор с Фистомефелем Смайком да и то, что червякул говорил о собственном дядюшке, в то время, когда мы находились перед портретом.

— …Хагоб Салдалдиан Смайк, — сообщил тогда Фистомефель, — был живописцем. Резал статуэтки. У меня целый дом ими забит. — Но я у вас ни одной статуэтки не видел.

— Неудивительно, — ответил Смайк. — Их невооруженным глазом не рассмотришь. Хагобваял микроскульптуры.

— Микроскульптуры?

— Да, сперва из рисовых зёрен и вишнёвых косточек. Позже исходный материал все уменьшался и уменьшался. Под конец он начал высекать скульптуры из обрезков волос.

В то время, когда возвратимся, я покажу вам кое-какие под микроскопом.

Он вырезал целую битву при Нурн-вальде на одной-единственной реснице.

—Это микроскульптура, — сообщил я.

— Иными словами, данный волосок как-то обработан?

— Вероятно. Хагоб якобы умел вырезать на самых маленьких предметах. Но на данный момент это нам ничем не окажет помощь.

Дабы разобраться, нам нужен микроскоп.

— Лишь не мне, — возразил Гомунколосс. — Я и без того могу прочесть.

— Правда?

— Я так как уже сказал: понятия не имею, что мне Смайк вживил вместо глаз, но зрение у меня такое, как будто бы я наблюдаю в телескоп. Либо в микроскоп. В зависимости оттого, что требуется.

— Да ну? Тогда взгляни скорее! Может, на данной реснице вырезана какая-нибудь подсказка?

Умело выдернув из костлявых пальцев Хагоба Салдалдиана Смайка ресницу, Гомунколосс поднес ее к чёрным провалам глазниц и продолжительно разглядывал. Мне показалось, я услышал чуть гудение и различимые щелчки.

— Ты не поверишь! — вскрикнул он наконец.

— Во что я не поверю? — нетерпеливо отозвался я. — Тебе я во всем поверю.

Гомунколосс перевел на меня удивленный взор.

— Ах вот как? С чего это?

— Сообщи же, что ты заметил!

— Ты не поверишь.

— Пожалуйста!

Гомунколосс опять сосредоточился на реснице.

— Это завещание! — сообщил он. — Выгравированное на волоске завещание.

— Не может быть!— Ну вот, видишь, ты мне не веришь.

— Ты с ума меня сведешь! Просматривай же!

— Завещание, — сказал Гомунколосс.

— Да, знаю! — простонал я. — Завещание. Это ты уже сообщил.

— Нет, тут написано «Завещание». Это заголовок. Так просматривать мне либо нет?

— Пожалуйста! — В случае если когда-нибудь хоть какое-то слово раздалось так, как будто бы говорящий кидается на колени, то это было мое «пожалуйста».

Гомунколосс откашлялся.

— Завещание, — прочел он. — Могу только сохранять надежду, что первый, кто это прочтет, не окажется Фистомефелем Смайком. В случае если же такое произойти, то разреши сообщить тебе, Фистомефель, что ты отъявленный каналья и что я тебя проклинаю! Проклинаю на веки вечные, и пускай моя призрачная моча поливает твою могилу до того дня, в то время, когда эта планета не упадёт наконец на солнце!

В случае если же тебя, читатель, кличут не Фистомефель Смайк, то определи мою печальную историю. В то время, когда Фистомефель Смайк, к сожалению, мой никчемный племянник, отпрыск отечественной опустившейся семьи, в один раз постучался в мою дверь (возможно, сбежав от кредиторов либо сил правопорядка), я и не догадывался, какие конкретно тёмные пропасти таятся в его душе. Как и многие другие, я поддался его природному обаянию.

Я открыл ему дверь, оказал гостеприимство и скоро начал относиться как к собственному сыну.

Я поделил с ним все: дом, пищу, но только одно утаил, в частности: тайну библиотеки Смайков. Поколение за поколением моя семья ее обогащала, и я первенствовалв данной цепочке, кто решил не применять эту ужасную собственность для приумножения власти, а попросту забыть о ней.

Так как, как уже, возможно, стало очевидным по моей стати, я — белая овца в отечественном толстопузом семействе. Добро и зло имеется во всех семьях, но история моей семьи говорит о том, что в отечественном роду преобладают малоприятные черты характера.

В отличие от большинства Смайков я склонен к аскетизму, наделен творческой жилкой и чураюсь любой власти, и потому направляться признать, что наследие Смайков попало не в те руки. Вступая во владение им, я сделал вывод, что по крайней мере на срок моей жизни библиотека не станет являться зловещим да и по большому счету ника-ким целям. Я кроме того подумывал о том, дабы ее поджечь, но не смог собраться с духом.

Только иногда я посещал ее, дабы почитать какую-нибудь книгу.

Многие сочтут ужасным, что, имея таковой источник власти, я захотел совершить собственную жизнь за созданием шедевров, каковые не заметит никто, и многие возразят, что это граничит с сумасшествием. Что ж, по законам моей морали, сумасшествием было бы подчинять судьбу вторых существ моей собственной воле. Пускай другие решают, чьи правила более верны.

Возможно, Фистомефель в один раз пробрался в мою тайну. Сейчас я уверен, что он смотрел за мной на каждом шагу и без того прознал про библиотеку. Приведя его в том направлении, я сам подписал себе смертный решение суда.

Фистомефель одурманил меня отравленной книгой и утащил в катакомбы.

Опасаюсь, я только первый из череды несчастных, кто стал на пути его демонической грезы о власти.

Мои силы на исходе. Раз за разом я выдерживал неудачу, пробуя совладать с коварным механизмом лабиринта, что защищает библиотеку со стороны катакомб, а иного пути назад нет. Мне остается лишь одно: лишить Фистомефеля Смайка наследства и разоблачить его как моего убийцу.

Пускай библиотека Смайков дастся тому, кто отыщет это завещание и предаст его огласке.

Могу только сохранять надежду, что он будет чист сердцем.

Хагоб Салдалдиан, белая овца семейства без сомнений.

— Поразительно! — вскрикнул я, в то время, когда Гомунколосс закончил чтение. — Сейчас мы сотрём с лица земли Смайка! И сделаем это юридическим методом! В то время, когда мы опубликуем завещание, ему финиш! Убийца! Лжец!

Он похитил библиотеку. Таковой документ не оспоришь.

Никто его не имел возможности бы подделать, поскольку Хагоб единственный, кто обладал этим мастерством.

Гомунколосс все еще разглядывал ресницу.

— Ты можешь вступить во владение наследством, поскольку ты первый, кто это прочел! — восторженно продолжал я. — Я свидетель! Смайка лишат привилегий и почёта. Все обратятся против него.

Ему еще повезет, в случае если его в кристальные копи в ущелье Демоновой Устрицы либо на тюремные фабрики Металлического Города.

— И ты вычисляешь, это достаточное наказание за то, что он сделал? — задал вопрос Гомунколосс. — И за то, что еще планирует?

— Честных наказаний не существует, — возразил я. — Но я готов удовлетвориться.

— И кому в Книгороде ты планируешь показать завещание? Кому ты можешь доверять? Кто не на содержании у Смайка?

От этого аргумента мое энтузиазм развеялось. Мы продолжительно наблюдали друг на друга.

— Может, попытаетесь продемонстрировать нам? — сказал внезапно дрожащий голосок. — Не смотря на то, что мы показали себя не с лучшей стороны.

Содрогнувшись от неожиданности, мы обернулись на вход в пещерку.

В том месте находились эйдеит Хахмед бен Кибитцер и ужаска Инацея Анацаци. Букинисты, выгнавшие меня из собственных магазинов.

Они были похожим перепуганных детей: жались на почтительном расстоянии и дрожали всем телом. Ужас, что внушал им Гомунколосс, возможно было фактически пощупать руками.

— Ты проиграл, Кибитцер, — надломленно сообщила ужаска.

— Правильно, — отозвался эйдеит, и его слова раздались еще более мёртво. — Ни при каких обстоятельствах не верил, что пророчества ужасок смогут быть такими правильными.

Тут они обнялись и разом лишились эмоций.

Предатели

Я дал совет Гомунколоссу, остаться в пещере с мумией Хагоба Салдалдиана Смайка, дабы парочка опять не утратила сознание, чуть придёт в сознание. Скоро они пришли в себя. Я посадил их спиной к пояснице и помахал над ними плащом.

— Ах ты, батюшки, — прохрипел Кибитцер. — Для того чтобы со мной еще не бывало. Я совсем вторым его себе воображал.

— И я также, — застонала Инацея. — В жизни не видела таковой образины.

А я поразмыслил: весьма интересно, в то время, когда в последний раз сама ужаска смотрелась в зеркало.

. — В то время, когда привыкнешь к его необыкновенному виду, он не так уж страшен, — тихо сказал я, не смотря на то, что замечательно знал, что благодаря собственному замечательному слуху точно Гомунколосс нас подслушивает а также разбирает по губам слова. — Он кроме того по-своему красив, в случае если приглядеться.

— Нам не хотелось его обижать, — сообщил Кибитцер.

— Нет, нет, ни за что, — добавила ужаска. — Фактически говоря, мы пришли, дабы сделать именно обратное.

— Что вам тут необходимо? — задал вопрос я.

— Для этого нужно вначале кое-что растолковать, — ответил Кибитцер. — В случае если разрешишь.

— Мы уверены, — засунула ужаска, — что можем пролить свет на кое-какие подробности, каковые тебе, возможно, пока остаются под вопросом.

— Очень любопытно, — подстегнул я.

— А дабы тебе стало понятней, в каком затруднительным положении мы были, — сообщил Кибитцер, — мне необходимо возвратиться к тому времени, в то время, когда ты еще не объявился в Книгороде…

— Продолжительно еще? — мрачно задал вопрос из темноты Тень-Король.

— Опасаюсь, что да, — крикнул я в ответ, и Гомунколосс ответил мученическим стоном.

— Я попытаюсь меньше, — сообщил эйдеит. — Фактически говоря, все началось с того, что Фистомефель Смайк получил определенную популярность в Книгороде. До тех пор в городе правил — назовем его так — творческий хаос. Нет ничего, что трудилось как направляться, но все каким-то образом складывалось к лучшему, и обиженных не пребывало.

Те, кого тянет в Книгород, не через чур жаждут, дабы ими руководили, в случае если возможно так выразиться.

Толика анархии всегда была им милее, чем чисто подметенный тротуар. Но сейчас положение пугающе переменилось.

В то время, когда Смайк в первый раз объявился в Книгороде, он произвел на нас только благоприятное чувство. Говоря «на нас»,я подразумеваю литературное сообщество, внутренний круг, антикваров и влиятельных букинистов, издателей, художников и книготорговцев, каковые составляют ядро этого города. Несмотря на внешнюю неотесанность, на разных собраниях Смайк явил себя подлинным ценителем красивого.

Он имел возможность прийти, скажем, на поэтический вечер, и уже через десять мин. все присутствующие планировали около него и лишь его и слушали. Он был забавен и остроумен, позже был одаренным почерковедом и антикваром с только специальным и эксклюзивным ассортиментом, но держался робко, жил в маленьком домишке, защищаемом монументе архитектуры, за которым любовно заботился, и вдобавок раздаривал влиятельным жителям мед с собственной пасеки.

Никаких особенных притязаний у него и не было. Другими словами, рантье, которого каждый глубокоуважаемый житель, с радостью числил среди собственных друзей.

— Каждый! — простонала ужаска. — Кроме того букинисты-ужаски, у которых по большому счету нет друзей.

— К тому же он был меценатом, — продолжал Кибитцер. — Во всех смыслах. Раз за разом бывали случаи, когда он отдавал полезную книгу на публичные потребности, к примеру, на ремонт муниципальный библиотеки либо реставрацию ветшайших домов в переулке Тёмного Человека. Одной таковой книги хватало, дабы спасти от разрушения целый квартал.

Но особенно он покровительствовал искусствам.

Ужаска ядовито засмеялась.

— в один раз, — продолжал Кибитцер, — он основал «Кружок любителей трубамбоновой музыки нибелунгов». Думается, по времени это совпало с тем, что обстановка в Книгороде начала исподволь изменяться. Вначале никто ничего не увидел.

Трубамбоно-вые концерты превратились в особенные события культурной жизни книгородской элиты, посещать их желал любой, но приглашения приобретали только избранные.

— Ты сам побывал на подобном концерте, — напомнила мне ужаска. — И сам знаешь, на что способна эта музыка. Взвесь это прежде, чем выносить нам решение суда, в то время, когда услышишь окончание истории!

Я кивнул. Эхо трубамбоновой музыки опять зазвучало у меня в ушах. — Мы по большому счету не подмечали, что с нами происходит, — возобновил рассказ Кибитцер. — Я сопротивлялся чуть продолжительнее, потому, что у меня три мозга, но под конец их также выдуло духовой музыкой. От концерта к концерту мы все больше попадали в зависимость от Смайка.

Со временем гипнотическая власть музыки мало спадала, но бывали дни, в то время, когда мы как будто бы бы преобразовывались в марионеток Смайка и делали распоряжения, каковые он подмешивал в пьесы для духовых инструментов. Мы творили самые страшные глупости, а по окончании кроме того не сомневались в правильности собственного поведения! Я учавствовал в осквернении кладбища ужасок!

— Кроме того я в том месте была, — пискнула ужаска и пристыженно понурилась.

— И тогдашний бургомистр также! — вскрикнул Кибитцер. — Но для Смайка это была лишь проба пера. Скоро он вынудил нас делать то, что вправду было для него принципиально важно. Влиятельные антиквары за бесценок реализовывали ему собственные заведения.

Другие завещали ему собственные склады, а по окончании совершали суицид. А третьи, как мы с Инацеей, стали участниками объединения книгопродавцев называющиеся «Трикривье», которое отдавало Смайку половину собственной выручки. Бургомистры издавали тщетные указы, удачные одному лишь Смайку.

— Он все больше уменьшал промежутки между концертами, — забрала слово ужаска. — До тех пор пока мы по большому счету не прекратили приходить в себя. Он руководил Книгородом, как дирижер оркестром. А позже в город приехал отечественный… отечественный приятель.

Взор Инацеи метнулся к пещере, где сидел Гомунколосс. И в то время, когда оттуда вырвался измученный вздох, ужаска и эйдеит втянули головы в плечи.

— О нем мы определили, только в то время, когда он попал в лапы Фистомефеля Смайка, — продолжила Инацея. — Смайк продемонстрировал нам и еще нескольким букинистам произведения, вышедшие из-под пера этого юного гения, а по окончании посвятил в собственный бесстыжий замысел, как перевоплотить его в чудовище и изгнать в катакомбы, дабы он очистил их от охотников за книгами.

— Вы про это знали? — с кошмаром задал вопрос я.

— Не только знали, — шепотом согласился Кибитцер. — Мы помогали. Слушай пристально, мы подошли к самой постыдной части отечественной истории. Так как мы тут, дабы покаяться.

Дело в том, что без отечественной помощи Смайк ни за что не сумел бы осуществить задуманное.

— Ты забыл упомянуть, что мы трудились с удовольствием! — засунула ужаска. — С фанатичным пылом. Мозги у нас были так затуманены, что мы вычисляли червякула непогрешимым. Мы во всем его поддерживали.

К примеру, бумага, из которой состоит твой бедный приятель… Знаешь, кто ему ее предоставил?

— Нет, — пожал плечами я. — Откуда мне знать?

— Это была я! — взвыла ужаска. — Она забрана из древних букваримических книг ужасок, каковые продавались лишь в моем магазине.

Из пещерки раздался негромкий шелест, веки ужаски затрепетали. Она не посмела продолжить, исходя из этого сделать это взялся эйдеит:

— А я сконструировал механизмы его глаз. По книге доктора наук Абдрахмана Соловейника об оптике соловейноскопов. В его глаза засунуты алмазные линзы, каковые я лично отшлифовал.

И я подправил кое-что в его теле. Его печень протянет тысячу лет.

— Вы помогли его изготовить? — с омерзением переспросил я.

— Не напрямую, — возразила ужаска. — Мы лишь предоставили отдельные части. В лаборатории Смайка мы ни при каких обстоятельствах не бывали. И готового Тень-Короля ни при каких обстоятельствах не видели.

По сей день.

Из пещерки послышались раскатистый злобный рык, и парочка обменялась испуганными взорами.

— на данный момент закончим, — прося прощения, сообщил Кибитцер. — Я поспешу. Ну… сначала та история быльем поросла. Тень-Король отошел в область преданий.

И могущество Смайка все росло.

— А позже в городе объявился ты. И пробудил нас от транса, — сообщила ужаска, и раздалось это как проклятие.

— Мы оба определили почерк того, кого перевоплотили в чудовище, вмешался эйдеит. — Мы как будто бы бы пришли в сознание от кошмарного сна. Сначала мы были через чур потрясены, и прошло некое время, перед тем как мы набрались смелости тебе оказать помощь. А тогда было уже через чур поздно.

— Ты пропал, — сообщила ужаска. — Смайк и не думал утаивать, что он с тобой сделал. В узком кружке он с радостью говорил про драконгорца, которого изгнал в лабиринт. Драконгор он почему-то особенно ненавидит.

Твоя отчизна станет первой в его перечне на уничтожение, в то время, когда его власть выйдет за пределы Книгорода. — Тогда, отправляясь на музыки и концерт, мы стали затыкать уши воском, — сообщил Кибитцер. — Мы вышли из «Трикривья». Сейчас Смайк уже над нами не властен. Мы стали предателями.

Шпионами.

— Сперва мы были подручными Смайка. Сейчас предали его, — проскулила ужаска. — Вот и вся сущность отечественной истории.

Мне необходимо было вначале осмыслить услышанное. Но одного я пока не осознал.

— А как вы выяснили, что мы объявимся тут как раз на данный момент? Ужаска не очень приятно откашлялась.

— Я уже при первой встрече предсказала тебе будущее. не забываешь?

— Я только смутно не забываю какие-то невнятные слова, каковые имели возможность означать что угодно, — правдиво ответил я.

— Он глубоко под почву сойдет! — тихо сказала ужаска. — С живыми книгами дружбу сведет! В чёрных пещерах ожидает его кара того, кто для всех воплощенье кошмара!

Ах да, если она вправду сказала тогда эти слова, то пророчество вышло пугающе правильное. Но все-таки не ответ на мой вопрос.

— Это не дар, — сообщила Инацея, — а проклятие. Это пророчество было только обычным для ужасок рефлексом, ничего особого. Но я сама совершила анализ собственных кошмаров.

Это один из самых правильных способов прогнозирования, но достаточно больной и мучительная процедура, на протяжении которой плачут кровью и которая может довести до помешательства. Ки-битцеру было нужно меня загипнотизировать, привязать к доске с гвоздями и всю ночь поливать бычьей желчью.

— Легко плохо, — сообщил Кибитцер, содрогнувшись от воспоминания.

— Но признания и эта смесь кошмаров под пыткой — самое правильное и честное, на что способны ужаски по части предсказаний. Я до мелочей провидела твою судьбу, до этого самого момента. Кибитцер мне сначала не верил, и вот пожалуйста: мы тут, в необходимое время в нужном месте.

А сейчас он проспорил мне подписанное первоиздание книги Соловейника о постройке подводных лодок из улиток-наутилусов.

— Она стоит целое состояние! — набрался воздуха эйдеит. — какое количество возможно болтать! — рыкнул из пещерки Гомунко-лосс. Разумеется, его терпению пришел финиш.

— Вот мы тут, — тихо сказал Кибитцер. — Мы признали свою вину. Было бы лишь справедливо, если бы Тень-Король убил нас за отечественные подлые дела. Но, быть может, мы сумеем искупить собственную вину.

— Гм, — протянул я. — Звучит не через чур обнадеживающе. Что вы имеете возможность предложить?

— Как по поводу пути в библиотеку Смайка? — задал вопрос Кибитцер.

— Вы понимаете дорогу через лабиринт?

— Не смотря на то, что не я его выстроил, — отозвался эйдеит, — но три года назад всецело отремонтировал.