Повесть степь как итог творчества чехова 80-х годов

В рассказах Чехова о детстве зреет художественная идея писателя о неисчерпаемых возможностях людской природы, остающихся невостребованными Сейчас. Художественным итогом его творчества эры 80-х годов явилась повесть Степь, развивающая и углубляющая детскую тему. Снаружи Степь — история рабочий поездки: торговец Кузьмичов и папа Христофор едут в город через степь реализовывать шерсть.

С ними совместно мальчик Егорушка, которого они должны выяснить в гимназию. Его взрослые спутники — деловые, скучноватые люди. Кузьмичову и во сне снится шерсть, он торгует кроме того в снах. Коммерческая тема тянется через всю повесть. Выпив без звучно чашек шесть, Кузьмичов расчистил перед собой на столе место, забрал мешок… и потряс им.

Из мешка посыпались на стол пачки кредитных бумажек.

Выросла огромная куча денег, от которой исходил неприятный запах гнилых керосина и яблок. Для данной кучи кружит по степи второй воротила, Варламов, что изводит огромные природные достатки степи в пачки неприятно пахнущих купюр. В повести разыгрывается конфликт между живой барышами и степью, между мёртвой цифрой и степной природой, извлекаемой из нее.

Активна в этом конфликте природа. Первые страницы повести передают тоску бездействия, тоску застоявшихся, сдавленных сил.

Большое количество говорится о зное, о скуке. Как словно бы степь сознает, что она одинока, что достаток ее и воодушевление гибнут бесплатно для мира, никем не прославленные и никому не необходимые… Песня дамы в степи, негромкая, тягучая и заунывная, похожая на плач, сливается с жалобой природы, что она ни в чем не виновата, что солнце выжгло ее понапрасну, что ей страстно хочется жить.

Неспешно жалобные и тоскливые ноты уступают место суровым и дающим предупреждение. Степь копит силы, дабы в один прекрасный день свергнуть ненавистное ей иго духоты и тесноты. Что-то неординарно широкое, размашистое (*179) и богатырское тянулось по степи вместо дороги… Своим простором она возбудила в Егорушке удивление и навела его на сказочные мысли.

Кто по ней ездит?

Кому нужен таковой простор? Неясно и необычно. Возможно, в действительности, поразмыслить, что в Киевской Руси еще еще остались большие, обширно шагающие люди, наподобие Ильи Муромца…

И как бы эти фигуры были к дороге и лицу степи, если бы они существовали! Степь отторгает от своих просторов небольших, суетных людей наподобие купца и торговца Варламова Кузьмичова. А за степным простором незаметно для читателей поднимается образ красивой и жёсткой отчизны. История, как и природа, может выходить сама из собственного застоя.

Разражается гроза, как самоочищение, бунт степи против ига, под которым она пребывала, и выход в полнокровную, свободную судьбу. Раздался новый удар, такой же сильный и страшный. Небо уже не гремело, не грохотало, а издавало сухие, трескучие, похожие на треск сухого дерева звуки…

Трах! тах! тах! — понеслось над его головой, упало под воз и разорвалось — Ррра!.

Глаза снова нечаянно открылись, и Егорушка заметил новую опасность: за возом шли три огромных великана с долгими пиками. Молния блеснула на остриях их пик и весьма явственно осветила их фигуры. То были люди громадных размеров, с закрытыми лицами, поникшими головами и с тяжелой поступью… — Дедушка, гиганты! — крикнул Егорушка, плача.

Так на грозовом распаде в детском сознании Егорушки гигантами видятся русские мужики, державшие на плечах не пики, а металлические вилы. Образ степи, не теряя бытового жизнеподобия, наполняется у Чехова предчувствиями и грозными предвидениями. Между людьми и степью из народа появляется художественная сообщение.

Озорной и диковатый мужик Дымов, восклицающий на целый степной простор: Скушно мне! — сродни природе, которая как словно что-то предчувствовала и томилась, сродни оборванной и разлохмаченной туче, имеющей какое-то пьяное, озорническое выражение.

К жизни степи глухи Кузьмичов и папа Христофор. Но ее тонко ощущают во всей игре звуков, красок и запахов люди из народа и близкое к ним детское существо Егорушки. душа ребёнка и Душа народа столь же полны и богаты возможностями, столь же широки и неисчерпаемы, как и вольная степь, как и стоящая за нею чеховская (*180) Российская Федерация.

В повести торжествует чеховский оптимизм, вера в естественный движение судьбы, что приведет людей к торжеству правды, хороша и красоты.

Предчувствие изменений, загадочное ожидание счастья — мотивы, каковые возьмут широкое развитие в творчестве Чехова 90-х — начала 900-х годов.

На исходе 80-х годов Чехов испытал неудовлетворенность собственными малыми делами — медицинской практикой в провинции, постройкой библиотек и школ. Показалось наглое желание пуститься в далекое и тяжёлое путешествие на самый край русской почвы — на остров Сахалин.

Выбор был не случайным. Сахалин,- писал Чехов,- это место невыносимых страданий, на какие конкретно лишь не редкость способен человек, свободный и подневольный, место, где мы сгноили в колониях миллионы людей, сгноили напрасно, без рассуждения, варварски… В апреле 1890 года Чехов через Казань, Пермь, Томск и Тюмень отправился в изнурительную поездку к берегам Тихого океана. Уже больной чахоткой, в весеннюю распутицу он проехал на лошадях четыре с половиной тысячи верст и только в последних числахИюля прибыл на Сахалин. Тут в течение трех месяцев он объездил остров, совершил поголовную перепись всех сахалинских обитателей и составил около 10 тысяч статистических карточек, охватывающих все население острова.

Боже мой, как богата Российская Федерация хорошими людьми! — вот результат беспримерного путешествия, покрывающий впечатления ужасные и тяжелые, которые связаны с судьбой ссыльных и каторжных, с административным произволом правительства. На этом берегу Красноярск, наилучший и прекраснейший из всех сибирских городов… Я стоял и думал: какая полная, умная и храбрая судьба осветит со временем эти берега! Люди на Амуре уникальные, жизнь занимательная…

Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем самый первый генерал в Российской Федерации. Путешествие на остров Сахалин явилось ответственным этапом на пути гражданского возмужания его таланта. Была написана книга очерков Остров Сахалин, которой Чехов не без основания гордился, утверждая, что в его литературном гардеробе показался твёрдый арестантский халат.

Автор вскрыл такие злоупотребления тюремной и каторжной администрации, каковые обеспокоили само правительство, назначившее особую рабочую группу для расследования положения ссыльнокаторжных на Сахалине.