Роман о положительно-прекрасном человеке

Следующий роман — Идиот Достоевский задумал как наказания и продолжение Преступления. Главным храбрецом его есть обновленный Раскольников, исцелившийся от гордыни человек, князь Мышкин, носитель положительно-красивого идеала. Не просто так в рукописи он именуется время от времени князем-Христом.

Роман Идиот — драматический опыт писателя над дорогой для него идеей. Очевидно, Мышкин — не Христос, а смертный человек, но из тех, избранных, кто напряженным духовным упрочнением сумел приблизиться к этому сияющему идеалу, кто глубоко носит его в сердце собственном.

Автор осознавал степень риска, на (*61) что он решался в собственном романе: создать положительно-красивого человека в момент, в то время, когда его еще нет в конечном итоге, в то время, когда таковой идеал ни у нас, ни в Западной Европе еще не выработался. С этим связана некая условность в обрисовке того, как сформировался темперамент князя. Мы знаем лишь о его серьёзном психологическом заболевании, которое он одолел в Швейцарии, продолжительное время живя вне цивилизации, далеко от современных людей.

Его возвращение в Россию, в кипящий эгоистическими страстями Санкт-Петербург напоминает отдаленно второе пришествие Христа к людям в их запутанную, безнравственную судьбу. У князя Мышкина в романе особенная миссия. По плану автора он призван исцелять пораженные эгоизмом души людей.

Как христианство разрешило войти корни в мире через проповедь двенадцати апостолов, так и Мышкин обязан возродить в мире потерянную веру в высшее добро. деятельным участием и Своим приходом в судьбах людей он обязан привести к цепной реакции хороша, показать исцеляющую силу великой христианской идеи. План романа скрыто полемичен: Достоевский желает доказать, что учение социалистов о бессилии единичного хороша, о неисполнимости идеи нравственного самоусовершенствования имеется нелепость.

Князя Мышкина отличает от всех других героев романа естественная детскость и связанная с нею яркая чистота нравственного эмоции. Быть может, Достоевский держал тут в уме Детство Л. Н. Толстого и потому дал собственному храбрецу отчество и толстовское имя — Лев Николаевич. В общении с окружающими он не признает никаких прочих барьеров и сословных разграничений, рожденных цивилизацией.

Уже в приемной генерала Епанчина он ведет себя как равный с его лакеем и наводит последнего на идея, что князь легко амбиции и дурачок не имеет, по причине того, что умный князь и с амбицией не стал бы в передней сидеть и с лакеем про собственные дела сказать…. И однако князь почему-то ему нравился, и как ни крепился лакей, а нереально было не поддержать таковой учтивый и вежливый разговор.

Мышкин совсем свободен от фальшивого самолюбия, которое сковывает в людях свободные и живые перемещения души. В Санкт-Петербурге все берегут себя, все через чур озабочены тем впечатлением, которое создают на окружающих. Все, подобно Макару Девушкину, весьма опасаются прослыть забавными, раскрыть себя.

Князь начисто лишен эгоизма и покинут Достоевским (*62) при открытых источниках души и сердца. В его детскости имеется редчайшая проницательность и душевная чуткость.

Он глубоко ощущает чужое я, чужую индивидуальность и легко отделяет в человеке настоящее от наносного, искреннее от лжи. Он видит, что эгоизм — только внешняя скорлупа, под которой прячется чистое ядро людской индивидуальности. Собственной доверчивостью он легко пробивает в людях кору тщеславия и высвобождает из плена лучшие, сокровенные качества их душ.

В отличие от многих Мышкин не опасается быть забавным, не опасается обиды и унижения. Взяв пощечину от самолюбивого Ганечки Иволгина, он не легко переживает, но не за себя, а за Ганечку: О, как вы станете стыдиться собственного поступка!. Его нельзя обидеть, по причине того, что он занят не собой, а душой обижающего человека.

Он ощущает, что человек, пробующий унизить другого, унижает прежде всего самого себя. B князе Мышкине в высшей степени развита благородная, отзывчивая пушкинская человечность, выраженная в известных строчках: Как дай вам Всевышний любимой быть вторым.

Пушкинская всечеловечность, талант воплощать в себе гении вторых народов со всей затаенной глубиной их духа проявляется у Мышкина и в его неординарных каллиграфических свойствах, в умении передать через каллиграфию изюминки различных культур а также различных людских характеров. Князь легко прощает людям их эгоизм, по причине того, что знает, что любой самолюбец въяве либо втайне глубоко страдает от одиночества и своего эгоизма.

Проницательный, наделенный бесплатно сердечного понимания чужой души, Мышкин действует на каждого обновляюще и исцеляюще. С ним все становятся чище, улыбчивее, наивнее и откровеннее. Но такие порывы сердечного общения в людях, отравленных ядом эгоизма, и благотворны и страшны однако.

Мгновенные, секундные исцеления в этих людях сменяются вспышками еще более исступленной гордости. Получается, что своим влиянием князь и пробуждает сердечность, и обостряет несоответствия пациент, тщеславной души современного человека. Выручая мир, он провоцирует трагедию.

Эта центральная, ужасная линия романа раскрывается в истории любви князя к Настасье Филипповне. Встреча с нею — собственного рода экзамен, опробование свойств князя исцелять болезненно гордые сердца людей. Прикосновение Мышкина к ее израненной судьбой душе не только не смягчает, но обостряет характерные ей несоответствия.

Роман заканчивается смертью героини.

В чем же дело? Из-за чего владеющий талантом исцелять людей князь провоцирует трагедию? О чем эта трагедия говорит: о неполноценности идеала, что утверждает князь, либо о несовершенстве людей, каковые недостойны его идеала?

Попытаемся добраться до ответа на эти сложные вопросы. Настасья Филипповна — человек, в юношеском возрасте преданный поруганию и затаивший обиду на мир и людей. Богатый господин Тоцкий еще девочкой пригрел ее, круглую сироту, взял на воспитание, дал красивое образование, а позже обольстил, перевоплотил в наложницу и кинул.

Эта душевная рана всегда болит у Настасьи Филипповны и порождает противоречивый комплекс эмоций. С одной стороны, в ней имеется простодушие и доверчивость, тайный стыд за незаслуженное, но совершившееся нравственное падение, а с другой — сознание обиженной гордости.

Это невыносимое сочетание противоположных эмоций — уязвленной скрытой доверчивости и гордости — подмечает проницательный Мышкин еще до яркого знакомства с героиней, при одном взоре на ее портрет: Как словно бы презрение и необъятная гордость, практически неприязнь были в этом лице, и в то же самое время что-то наивное, что-то страно простодушное. При людях на поверхности души героини бушуют гордые эмоции презрения к людям, доводящие ее иногда до цинических поступков.

Но в этом цинизме она только пробует всем доказать, что пренебрегает их низким мнением о себе. А в глубине той же души просыпается чуткое, сердечное существо, жаждущее прощения и любви. В тайных мыслях Настасья Филипповна ожидает человека, что придет к ней и сообщит: Вы не виноваты,- и осознает, и забудет обиду…

И вот в далеком прошлом ожидаемое чудо свершается, таковой человек приходит а также предлагает ей сердце и руку. Но вместо ожидаемого мира он приносит Настасье Филипповне ухудшение страданий.

Появление князя не только не успокаивает, но доводит до парадокса, до ужасного разрыва противоречивые полюсы ее души. в течении всего романа Настасья Филипповна и тянется к Мышкину, и отталкивается от него. Чем посильнее притяжение — тем решительнее отталкивание: колебания увеличиваются и завершаются трагедией.

Пристально вчитываясь в роман, убеждаешься, что героиня притягивается к Мышкину и отталкивается от него по двум всецело противоположным психотерапевтическим мотивам.

Во-первых, князь в ее представлении окружен ореолом святости. Он так чист и красив, что к нему страшно прикоснуться. Смеет ли она по окончании всего, что было с нею, осквернить его своим прикосновением. Это чувство благоговения к святыне и влечет героиню к князю, и останавливает на половине пути: Возможность уважения к себе со стороны этого человека она вычисляет немыслимой. Я, говорит, известно какая.

Я Тоцкого наложницей была.

Из любви к Мышкину, к его чистоте она уступает его второй, более хорошей и отходит в сторону. Во-вторых, рядом с психотерапевтическими мотивами, идущими из глубины ее сердца, появляются и другие, уже привычные нам, гордые, самолюбивые эмоции. Дать руку князю, это значит простить , забыть обиду людям ту пропасть унижения, в которую они ее бросили.

Легко ли человеку, в душе которого так продолжительно вытаптывали все святое, заново поверить в чистую любовь, добро и красоту?

И не будет ли для униженной личности такое добро оскорбительным, порождающим вспышку гордости? В собственной гордости,- говорит князь,- она ни при каких обстоятельствах не забудет обиду мне любви моей. Рядом с преклонением пред святыней рождается злоба. Настасья Филипповна обвиняет князя в том, что он через чур высоко себя ставит, что его сострадание унизительно.

Так, героиня влечется к князю из жажды идеала, любви, прощения и в один момент отталкивается от него то по мотивам собственной недостойности, то из побуждений уязвленной гордости, не разрешающей проститьи принять прощение и любовь. Замирения в ее душе не происходит, наоборот, увеличивается бунт, завершающийся тем, что она практически сама набегает на нож ревниво любящего ее торговца Рогожина. И вот ужасный финал романа: в то время, когда, уже по окончании многих часов, отворилась дверь и вошли люди, то они застали убийцу в горячке и полном беспамятстве.

Князь сидел подле него без движений на подстилке и негромко, любой раз при взрывах крика либо бреда больного, торопился совершить дрожащею рукой по его щекам и волоскам, как бы лаская и унимая его. Но он уже ничего не осознавал, о чем его задавали вопросы, и не выяснял вошедших и окруживших его людей. И если бы сам Шнейдер (доктор Мышкина.- Ю.Л. ) явился сейчас из Швейцарии посмотреть на собственного бывшего пациента и ученика, то и он, припомнив то состояние, в котором бывал время от времени князь в первоначальный год лечения собственного в Швейцарии, махнул бы сейчас рукой и сообщил бы, как тогда: Идиот!

Так, обострив до трагедии несоответствия в эгоистиче-(*65)ских душах людей, сам князь не выдержал вызванных им противоречий: душа его надломилась, он был сейчас уже летальным пленником психологической заболевании. Таковой финал романа приводит к противоречивым интерпретациям. Многие уверены в том, что Достоевский волей-неволей продемонстрировал провал великой миссии обновления и спасения мира на пути христианского усовершенствования людей.

Но более точной думается другая трактовка романа. В нем неспроста высказывается идея, что эдем — вещь тяжёлая. Христианское добро и милосердие князя вправду обостряют несоответствия в захваченных эгоизмом душах людей.

Но ухудшение противоречий свидетельствует, что души их к такому добру неравнодушны. Перед тем как добро восторжествует, неизбежна напряженная а также ужасная борьба его со злом в сознании людей. И духовная смерть Мышкина наступает только тогда, в то время, когда он в меру собственных возможностей и сил дал себя людям полностью, заронив в их сердца семена хороша.

Лишь страдальческими дорогами добудет человечество внутренний свет христианского идеала.

Отыщем в памяти любимые Достоевским слова из Евангелия: Действительно, действительно глаголю вам, аще пшеничное зерно, падши в почву, не погибнет, то останется одно; а вдруг погибнет, то принесет большое количество плода.

Роман Братья Карамазовы

Синтезом художественно-философских исканий Достоевского 70-х годов явился роман Братья Карамазовы. Воздействие его происходит в глухой провинции, в семье дворянина Карамазовых. Русские писатели с покон веков искали и обнаружили в том месте цельные характеры, чистые страсти, духовные связи между людьми (ростовская тема Л. Н. Толстого).

Но времена изменились. Не таков город Скотопригоньевск под пером Достоевского. Духовный распад пробрался уже и в патриархальную глушь.

Если сравнивать с предшествующими романами, в Братьях Карамазовых увеличивается, набирает силу разобщение, рвутся связи между людьми. Всякий-то сейчас пытается отделить собственный лицо самый, желает испытать в себе самом полноту судьбы, а в это же время выходит изо всех его усилий вместо полноты судьбы полное суицид — так определяет состояние русского общества 70-х годов близкий автору герой романа — старец Зосима. Семья Карамазовых под пером Достоевского — это Российская Федерация в миниатюре: она начисто лишена теплых родственных уз.

Глухая неприязнь царит между отцом семейства Федором Павловичем его сыновьями и Карамазовым: старшим Дмитрием, человеком распущенных страстей, Иваном — пленником распущенного ума, незаконно-(*66)рожденным Смердяковым — лакеем по должности и по духу, и послушником монастыря, Алешей, тщетно пробующим примирить враждебные столкновения, каковые завершаются ужасным правонарушением — отцеубийством. Достоевский говорит о том, что все участники данной драмы разделяют ответственность за произошедшее и прежде всего — сам папа с профилем римлянина времен упадка — знаком распада и разложения людской личности.

Современное общество заражено серьёзной духовной заболеванием — карамазовщиной. Сущность ее содержится в доходящем до исступления отрицании всех святынь. Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна,- согласится Смердяков.- В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского… и прекрасно, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы очень глупую-с и присоединила к себе. Совсем кроме того были бы другие порядки-с.

Тот же Смердяков в юные годы весьма обожал вывешивать кошек и позже хоронил их с церемонией. Он надевал для этого простыню, что составляло наподобие как бы ризы, и пел и махал чем-нибудь над мертвою кошкой, как словно бы кадил. Смердяковщина — лакейский вариант карамазовщины — наглядно обнажает сущность данной болезни: извращенную любовь к унижению, к надругательству над самыми яркими сокровищами судьбы. Как говорится в романе, обожает современный человек позор и падение праведника его.

Главным носителем карамазовщины есть Федор Павлович, испытывающий сладострастное удовольствие от постоянного унижения истины, хороша и красоты. Его плотская сообщение с дурочкой Лизаветой Смердящей, плодом которой есть лакей Смердяков,- циничное надругательство над святыней любви. Сладострастие Федора Павловича — чувство отнюдь не просто животное и далеко не безотчетное.

Это сладострастие с идеею, головное, сознательное, вызывающее, это необычная форма полемики с добром.

Карамазов в полной мере сознает всю низость собственных поступков и побуждений, приобретая циничное удовольствие в унижении хороша. Его все время тянет к тому, дабы наплевать в святом месте.

Он устраивает сознательно скандал в келье старца Зосимы, а позже идет с теми же целями на обед к игумену: Ему захотелось всем отомстить за собственные пакости. Так как уж сейчас себя не реабилитируешь, так давай-ка я им еще наплюю до нахальства: не стыжусь, мол, вас, да и лишь! (*67) Карамазовщина пронизала все поры современного общества в верхних слоях и уже передаёт лакейское их окружение. Иван не без карамазовского цинизма предрекает смердяковым громадное будущее на случай, в то время, когда в Российской Федерации ракета загорится, другими словами произойдёт революция: Передовое мясо, но, в то время, когда срок наступит…

Будут другие и получше… Вначале будут такие, а за ними получше. Отличительным свойством карамазовщины есть циническое отношение к кормильцу нации — русскому мужику: Русский народ нужно пороть-с…

В карамазовской психологии все высшие сокровища судьбы попираются ногами, затаптываются во имя исступленного самоутверждения. В монастыре рядом со святым старцем Зосимой появляется папа Ферапонт. Снаружи данный человек пытается к полной праведности, ведет аскетический образ судьбы, истощает себя молитвами и постами.

Но в чем источник праведности Ферапонта, каков ее побудительный мотив?

Выясняется — это неприязнь к старцу стремление и Зосимь возвыситься над ним. Катерина Ивановна хороша к собственному обидчику Мите из глубокой, затаенной неприязни к нему, из эмоции уязвленной гордости. Добродетели преобразовываются в исступленную форму самоутверждения, в великодушие эгоизма.

Совершенно верно так же эгоистически-великодушно обожает человечество Великий инквизитор в сочиненной Иваном легенде.

В мире Карамазовых все связи между людьми извращаются, принимают преступный темперамент, поскольку тут любой пытается перевоплотить окружающих в подножие, в пьедестал для собственного эгоистического я. Мир Карамазовых един, но единство это удерживается не добром, а обоюдной неприязнью, злорадством. Это мир, по которому пробегает цепная реакция преступности.

Кто из сыновей есть убийцей отца? Иван не убивал, но идея о допустимости, дозволенности отцеубийства в первый раз сформулировал он. Дмитрий также не убивал Федора Павловича, но в порыве неприязни к отцу стоял на грани правонарушения.

Убил отца Смердяков, но только доведя до логического финиша мысли, кинутые Иваном, и страсти, бушующие в озлобленной душе Дмитрия.

В мире Карамазовых принципиально не восстановимы четкие моральные границы правонарушения: все в различной мере, но виноваты в произошедшем, потенциальная преступность царит в общей воздухе обоюдной неприязни и ожесточения. Виновен любой человек в отдельности и дружно, либо, как говорит старец Зосима, воистину любой перед (*68) всеми за всех и за все виноват, кроме грехов собственных. не забывай особенно, что не можешь ничьим судьею быти.

Потому что не может быть на земле судья преступника, перед тем как этот судья не познает, что и он такой же совершенно верно преступник, как и стоящий перед ним, и что он-то за правонарушение стоящего перед ним, может, прежде всех и виноват. Карамазовщина, по Достоевскому,- это русский вариант заболевания всего европейского человечества, болезни цивилизации. Обстоятельства ее заключаются в потере цивилизованным человечеством сверхличных нравственных сокровищ, в грехе самообожествления.

Вся вершина русского общества, за передовой частью западноевропейского, обожествляет собственный я и разлагается. Наступает кризис гуманизма, что в русских условиях принимает формы особенно откровенные и вызывающие: Если вы хотите знать,- рассуждает Смердяков,- то по разврату и тамошние, и отечественные все похожи. Все шельмы-с, но с тем, что тамошний в лакированных сапогах ходит, а отечественный подлец в нищете смердит и ничего в этом плохого не находит.

Истоки западноевропейской и русской буржуазности Достоевский видел не в экономических законах развития общества, а в духовном кризисе современного человечества, обстоятельства которого в усиленно сознающей себя личности, потерявшей веру, выпрямляющий человека нравственный идеал. По формуле Ивана Карамазова, в случае если Всевышнего нет, то все разрешено. Кризис безверия захватил не только светские, но и церковные круги.

В главе Pro и contca устами Ивана Карамазова Достоевский развертывает беспримерную в истории атеизма критику консервативных сторон исторического христианства. Храбрец обосновывает несовместимость пассивного принятия трех опорных точек религии (акта грехопадения, акта и акта искупления вечного возмездия за добро и зло) с нравственным преимуществом человека.

В соответствии с христианскому воззрению все люди ответственно за грех родоначальников собственных, Евы и Адама, изгнанных Всевышним из рая. Исходя из этого жизнь есть искуплением первородного греха, юдолью страдания, духовных и невзгод и физических испытаний. Христианин обязан терпеть и смиренно переносить эти опробования, уповая на Страшный суд в загробной судьбе, где каждому будет воздано Высшим Судьей за добро и зло.

В фундаменте христианского миросозерцания имеется соблазн фаталистического, пассивного приятия всех обид и унижений, соблазн нравственного самоустранения от господствующего на земле зла. Иван, зная данный христианский соблазн и опираясь на него, предла-(*69)гает послушнику Алеше неопровержимые, согласно его точке зрения, доводы, направленные против мира Божия. Это ужасные, потрясающие душу рассказы о настоящих фактах страдания детей.

Иван задает Алеше тяжёлый вопрос о цене будущей всемирный гармонии, о том, стоит ли она хотя бы одной слезинки ребенка. Возможно, имеется Всевышний и имеется будущая гармония в царстве Его, но Иван не желает быть в числе избранников и билет на вход в царство Божие почтительно возвращает Творцу вселенной.

Факты страдания детей, каковые приводит Иван, так возмутительны, что требуют немедленного отклика, живой, активной реакции на зло. А также смиренный послушник Алеша не выдерживает предложенного Иваном искушения и в бешенстве шепчет: Расстрелять. Расстрелять того генерала, что по ужасной прихоти затравил псами на глазах у матери ее сынишку, случайно подбившего ногу любимой генеральской собаке.

Неимеетвозможности сердце человеческое при виде мольбы и детских слёз к Боженьке успокоиться на том, что они нужны в нашем мире во искупление грехов людских. Неимеетвозможности человек оправдать детские страдания упованиями на райскую жизнь и будущую гармонию. Через чур дорогая цена для вечного блаженства!

Не следует оно и одной слезинки невинного ребенка! Иван вправду показывает христианской религии на вопросы, тяжело разрешимые для сердца человеческого. Причем с его доводами против страдания детей солидарен и сам Достоевский.

Видно, что в определенной мере автор разделяет бунтарский пафос Ивана.

В какой? Постараемся разобраться и осознать.

Достоевский отрицает за Иваном религиозно-фаталистический взор на мир, характерный консервативным кругам их идеологов и русских церковников (отыщем в памяти учение Константина Леонтьева). Достоевский против самоустранения человека от прямого участия в жизнестроительстве более совершенного мира этого. За Иваном он настаивает на необходимости живой реакции на зло, на страдания ближнего.

Автор критически относится к оправданию страданий актом грехопадения, с одной стороны, и будущей гармонией, будущим Страшным судом, с другой. Человек, по Достоевскому, призван быть преобразователем и активным строителем этого мира. Исходя из этого писателя не устраивает в бунте Ивана не протест против страданий детей, в противном случае, во имя чего данный протест осуществляется.

При внимательном и вдумчивом прочтении романа возможно подметить в логике Ивана Карамазова значительный, типично (*70) карамазовский недостаток. Приводя факты страдания детей, Иван приходит к умозаключению: вот он каков, мир Божий. Но вправду ли в собственном богоборческом бунте Иван воссоздает объективную картину мира?

Нет. Это не та картина, где добро борется со злом.

Это коллекция с карамазовским злорадством подобранных фактов страданий детей на жестокости и одном полюсе взрослых на втором. Иван несправедливо и предвзято делает выводы о мире Божием, он через чур тенденциозен и, подобно Раскольникову, несправедлив.

Исследователи Достоевского увидели, что суд Ивана перекликается в романе с тем судом, прокурор и который следователь ведут над Дмитрием Карамазовым и где приходят к заключению, что именно он — отцеубийца. Эта сообщение в самом характере, в самой способе следствия. Как фабрикуется фальшивое обвинение Дмитрия в правонарушении?

Методом тенденциозного (предвзятого) подбора фактов: прокурор и следователь записывают в протокол только то, что помогает обвинению, и пропускают мимо ушей то, что ему противостоит. К душе Мити слуги официального закона относятся так же несправедливо и бессердечно, как Иван к душе мира. Яркому духу, что удержал Митю на пороге правонарушения, следователь не поверил и в протокол это не внес.

И в том и другом случае суд строится на упрощенных представлениях о душе и мире людской, об их внутренних возможностях. В соответствии с этим упрощенным представлениям душа взрослого может исчерпываться злодейством и безобразием. И для Ивана Митя — лишь изверг и гад.

Но вот суждение о Мите другого, близкого к нему человека: Вы у нас, сударь, все одно как небольшой ребенок… И хоть гневливы вы, сударь, но за простодушие ваше забудет обиду Господь. Оказывается, ребенок имеется и во взрослом человеке.

Не просто так неправедно осужденный Дмитрий говорит: Имеется малые большие дети и дети. Все — дите. Так и в мире нет детей самих по себе и взрослых самих по себе, а имеется единая, живая, неразрывная цепь людская, где в одном месте прикоснёшься, в другом финише мира отдается.

И если ты вправду обожаешь детей, то обязан обожать и взрослых. Наконец, к страданиям взрослых, которых Иван обрекает на муки с затаённой злобой и равнодушием, неравнодушны как раз дети. Смерть Илюшечки в романе — итог душевных переживаний за отца, обиженного Митей Карамазовым.

Итак, Достоевский не принимает бунта Ивана в той мере, в какой данный бунт индивидуалистичен. Начиная с любви к детям, Иван заканчивает презрением к человеку, соответственно, (*71) и к детям а также. Это презрение к духовным возможностям мира человеческого последовательно завершается в сочиненной Иваном Легенде о Великом инквизиторе. Воздействие легенды совершается в католической Испании во времена инквизиции.

В самый разгул казней и преследований еретиков Испанию посещает Христос.

Великий инквизитор, глава испанской католической церкви, отдает приказ арестовать Христа. И вот в одиночной камере инквизитор посещает Богочеловека и вступает с ним в спор.

Он упрекает Христа в том, что тот совершил неточность, в то время, когда не прислушался к соблазнам сатаны и отверг в качестве сил, объединяющих человечество, хлеб земной, авторитет и чудо земного вождя. Заявив сатане, что не хлебом единым жив человек, Христос не учел слабости человеческие. Массы постоянно предпочтут хлебу духовному, внутренней свободе, хлеб земной.

Человек не сильный и склонен верить чуду более, чем возможности свободного мироисповедания.

И наконец, культ вождя, ужас перед властью , преклонение перед земными кумирами всегда были обычными и останутся таковыми для не сильный человечества. Отвергнув рекомендации сатаны, Христос, согласно точки зрения инквизитора, через чур переоценил возможности и силы человеческие. Исходя из этого инквизитор решил исправить неточности Христа и дать людям мир, хороший их не сильный природы, основанный на хлебе земном, чуде, тайне и авторитете.

Царству духа Великий инквизитор противопоставил царство кесаря-вождя, возглавившего человеческий муравейник, казарменный коммунизм, стадо обезличенных, покорных власти людей. Царство Великого инквизитора — национальная совокупность, ориентирующаяся на посредственность, на то, что человек не сильный, жалок и мелок.

Но, доводя логику Великого инквизитора до парадокса, создатель легенды обнаруживает ее внутреннюю слабость. Отыщем в памяти, как Христос отвечает на исповедь инквизитора: он внезапно без звучно приближается к нему и негромко целует его в бескровные девяностолетние уста. Что означает данный поцелуй?

Увидим, что в течении всей исповеди Христос молчит и это молчание тревожит Великого инквизитора. Тревожит, по причине того, что сердце инквизитора не в ладу с умом, сердце подсказывает односторонность его философии. Не просто так он развивает собственные идеи как-то неуверенно, в настроении подавленном и грустном.

А чуткий Христос подмечает данный внутренний разлад. На словах инквизитор низкого мнения о возможностях человека. Но в самой ожесточенности бичевания жалких людских существ имеется тайное (*72) чувство слабости собственной логики, сердечное знание более высоких и совершенных стремлений.

Только разумом инквизитор заодно с сатаной, сердцем же он, как все Карамазовы,- с Христом! Такой же сострадания и жалости хорош и сам Иван, творец легенды.

Так как и в его отрицаниях под корою индивидуализма и карамазовского презрения теплится скрытая любовь к миру и мука раздвоения. Так как сущность карамазовщины именно и содержится в полемике с добром, тайно живущим в сердце любого, самого отчаянного отрицателя. Потому же Иван, сказавший Легенду Алеше, твердит в исступлении: От формулы все разрешено я не отрекусь, ну и что же, за это ты от меня отречешься, да, да? Алеша поднялся, подошел к нему без звучно и негромко поцеловал его в губы. Литературное воровство! — вскричал Иван, приходя внезапно в какой-то восхищение,- это ты похитил из моей поэмы!

Стихии карамазовского разложения и распада в романе противостоит могучая жизнеутверждающая сила, которая имеется в каждом, но с чистотой и наибольшей последовательностью она воплощается в старце Зосиме и его ученике Алеше. Все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте прикоснёшься, в другом финише мира отдается,- утверждает Зосима. Мир говорит человеку о родственной, тесной, интимной зависимости всего друг от друга. Человек жив ощущением данной родственной связи.

Бессознательно, от высших сил мира он этим эмоцией наделен, оно космично по собственной внутренней сути: Всевышний забрал семена из миров иных и посеял на этот почва и взрастил сад собственный, и взошло все, что имело возможность взойти, но взращенное живет и быстро только эмоцией соприкосновения собственного загадочным мирам иным; в случае если ослабевает либо уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к судьбе равнодушен а также возненавидишь ее. Мыслю так.

Карамазовский распад, по Достоевскому,- прямое следствие обособления, уединения современного цивилизованного человечества, следствие потери им эмоции широкой мировом связи с миром горним и высшим, превосходящим животные потребности его земной природы. Отречение от высших духовных сокровищ ведет человека к равнодушию, ненависти и одиночеству к судьбе. Как раз по такому дороги идут в романе Великий инквизитор и Иван.

На данный же путь вступает соперник Зосимы, монах Ферапонт. Достоевский уверен в том, что и консервативная часть духовенства также теряет великое чувство родственной любви к миру. Не просто так идеалом официального монашеского жи-(*73)тия есть отрешенная от мира святость, мысль личного спасения.

Второй идеал утверждает в романе старец Зосима и стоящий за ним Достоевский. Религиозный подвижник тут уходит не для спасения собственной души от бед и мирских страданий в монастырское уединение, не пытается к полной изоляции. Наоборот, он тянется в мир, дабы родственно сопереживать вместе с людьми все грехи, все зло мирское.

Его гуманность и доброта основаны на вере в божественное происхождение каждого человека. Нет на земле для того чтобы злодея, что бы тайно не ощущал великую силу хороша. Так как и сладострастие Федора Павловича Карамазова вторично: его исток в полемике с добром и святыней, тайно живущими в душе кроме того для того чтобы пакостника.

Как раз вследствие того что Божественная сущность имеется в каждом из людей, доброта подвижников Достоевского демократична до утопического максимума: Все осознай и все забудь обиду. Дабы переделать мир по-новому, нужно, дабы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в действительности всякому братом, не наступит братства.

Ни при каких обстоятельствах люди никакою наукой и никакою пользой не сумеют безобидно разделиться в собственности собственной и в правах собственных.

Все будет для каждого мало, и все будут роптать, питать зависть к и истреблять друг друга. Вы задаёте вопросы, в то время, когда сие осуществится. Осуществится, но сперва обязан заключиться период людской уединения…

Но обязательно будет так, что придет срок и сему ужасному уединению, и осознают все разом, как неестественно отделились один от другого… Но до тех пор нужно все-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично обязан человек внезапно пример продемонстрировать и вывести душу собственную из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы кроме того и в чине юродивого. Это дабы не умирала великая идея.

Достоевский высказывает еретическую с позиций консервативной религиозности идея, что и отрекшиеся от Христа люди, и бунтующие против него в существе собственном того же самого Христова вида. Да и греха для того чтобы нет, и не может быть на всей почва, какого именно бы не забыл обиду Господь воистину кающемуся. Из этого идет поэтизация Достоевским святости данной жизни. Алеша говорит Ивану:

Ты уже наполовину спасен, в случае если жизнь обожаешь. Из этого же — культ священной Матери — сырой почвы: не проклято, а благословенно все на земле.

Такая философия далека от византийских, жёстких догматов, в соответствии с которым мир во зле лежит, а идеал судьбы христианина — отрешенная от мира святость. Все эти надежды на земную любовь и на мир земной возможно отыскать и в песнях Беранже, и еще больше у Ж. Занд,- упрекал Достоевского К. Леонтьев. Все это на большом растоянии, весьма на большом растоянии, по Леонтьеву, от подлинного православия, которое вычисляет горе, страдания, обиды — посещением Божиим.

Достоевский же желает стереть в пух и прах эти нужные обиды. благоденствие и Мир человечества на земле, по Леонтьеву, по большому счету неосуществимы: Христос нам этого не давал слово. Христос Достоевского близок не ортодоксально-церковному, а народному пониманию: он щедрее и человечнее того Христа, которого канонизировала консервативная церковность.

В личности Христа Ф. М. Достоевский видел некоторый намек на отдаленное будущее всего человечества. Это верховный идеал, к которому пытается и которого достигнет человек. Но не в одиночку, а всем миром, совместными усилиями человечество приблизится к нему через родственную, братскую любовь всех людей друг к другу и к неспециализированной их матери-природе.

ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ (1828-1910)

Достаточно мне знать, что в случае если все то, чем я живу, сложилось из судьбы живших прежде меня и в далеком прошлом погибших людей и что исходя из этого каждый человек, выполнявший закон судьбы, подчинивший собственную животную личность разуму и показавший силу любви, жил и живет по окончании исчезновения собственного плотского существования в других людях,- дабы нелепое и страшное суеверие смерти уже ни при каких обстоятельствах более не мучило меня. Так отвечал Л. Н. Толстой на вопрос о смысле людской существования в трактате О жизни (1888), что он считал одной из основных собственных книг. Толстой был глубоко уверен, что жизнь погибших людей не заканчивается в нашем мире и что особое мое я лежит в изюминках моих условий и родителей, воздействовавших на них, и в особенности всех моих предков и в условиях их существования….

Родовое гнездо

Лев Николаевич Толстой появился 28 августа (9 сентября) 1828 года в имении Ясная Поляна Крапивенского уезда Тульской губернии в аристократической дворянской семье. Род Толстых существовал в Российской Федерации шестьсот лет. По преданию, и фамилию собственную они получили от князя Василия Васильевича Чёрного, давшего одно-(*77)му из предков писателя Андрею Харитоновичу прозвище Толстой.

Прадед Льва Толстого Андрей Иванович был внуком Петра Андреевича Толстого, одного из основных зачинщиков стрелецкого бунта при царевне Софье. Падение Софьи вынудило его перейти на сторону Петра, что продолжительное время не доверял Толстому и на радостных пирах частенько срывал с него парик и, ударяя по плеши, приговаривал: Головушка, головушка, если бы ты не была так умна, то в далеком прошлом бы с телом разлучена была.

Но участник Азовского похода 1696 года, знаток морского дела, досконально изучивший его во время двухгодичной командировки в Италию, человек европейски образованный, П. А. Толстой в 1701 году во время резкого ухудшения русско-турецких взаимоотношений, был назначен Петром I на ответственный и тяжёлый пост посланника в Константинополе. Ему два раза приходилось сидеть в Семибашенном замке, изображенном на фамильном гербе Толстых в честь особенных дипломатических заслуг знатного пращура.

В 1717 г. П. А. Толстой оказал царю очень серьёзную услугу, склонив царевича Алексея к возвращению в Россию из Неаполя. За участие в следствии, суде и тайной казни непокорного Петру царевича П. А. Толстой был награжден поместьями и поставлен во главе Тайной правительственной канцелярии.

В сутки коронования Екатерины I он стал графом, потому, что вместе с Меншиковым энергично помогал ее воцарению. Но при Петре II, сыне царевича Алексея, П. А. Толстой был в опале и в возрасте 82 лет был сослан в Соловецкий монастырь, где скоро и скончался. Только в 1760 г., при императрице Елизавете Петровне, потомству Петра Андреевича было возвращено графское преимущество.

Дедушка писателя, Илья Андреевич Толстой, был человеком радостным, наивным, но безалаберным.

Он промотал все собственный состояние и должен был посредством влиятельных родственников выхлопотать себе должность губернатора в Казани. Помогла