Шаманские сеансы у тунгусов и орочей

Шаманизм занимает большое место в религиозной судьбе тунгусов.[740]Как мы не забываем, сам термин «шаман» есть тунгусским, независимо от происхождения этого слова (см. ниже). Очень возможно — это продемонстрировал Широкогоров, и мы подтверждаем его выводы, — что тунгусский шаманизм, по крайней мере в его современной форме, подвергся сильному влиянию китайско-ламаистских идей и техник.

Но, как мы уже много раз подчеркивали, следы южных влияний на среднеазиатский и сибирский шаманизм по большому счету несомненны. В конце данной книги мы продемонстрируем, как направляться воображать себе экспансию южных культурных комплексов на северо восток и-север Азии. Как бы то ни было, сейчас тунгусский шаманизм имеет сложную структуру.

В нем возможно найти большое количество разнообразных традиций, и благодаря их срастания показались формы время от времени очевидно гибридные.

Мы и тут констатируем определенный «упадок» шаманизма, засвидетельствованный практически везде в Северной Азии. Тунгусы очевидно сопоставляют силу и отвагу ветхих шаманов с малодушием современных, каковые — в отдельных районах — уже не решаются предпринимать страшные нисхождения в Преисподнюю.

Тунгусский шаман обязан использовать собственную силу во многих случаях. Шаман нужен как исцелитель — он или разыскивает душу больного, либоизгоняет демонов заклятиями; иначе, он есть проводником душ; он же относит жертвы на Небо либо в Преисподняя; но основная его обязанность — поддержание духовного равновесия общества в целом. В то время, когда болезни, неудачи либо бесплодие угрожают роду, как раз шаман обязан найти причины и исправить положение.

Тунгусы в большей мере, чем их соседи, склонны признавать влияние духов, и не только нижнего, но и этого мира — потенциальных источников всякого рода беспорядка. Как раз исходя из этого тунгусские шаманы предпринимают сеансы, в особенности предварительные, малые сеансы, не только по хорошим мотивам — заболевание, смерть, жертвоприношение всевышним, но и по многим вторым предлогам, каковые, но, постоянно требуют знания господства и духов над ними.

Шаманы принимают кроме этого участие в определенных жертвоприношениях. А ежегодное принесение жертв духам шамана есть громадным событием для всего племени.[741]Шаманы нужны, само собой разумеется, и в охотничьих и рыболовных обрядах.

Сеансы, включающие спуск в Преисподнюю, смогут предприниматься по следующим обстоятельствам: 1) отнесение жертвы предкам и погибшим в нижний мир; 2) возвращение и поиск души больного; 3) поселение и проводы в Страну Теней тех покойников, каковые не хотят оставлять данный мир.[742]Несмотря на достаток предлогов, эта церемония совершается достаточно редко, потому, что считается страшной, и не многие шаманы отваживаются на нее.[743]Ее техническое наименование — оргиски, что дословно свидетельствует в направлении орги (нижнего, «западного» мира). Предпринимать оргиски решаются лишь по окончании вступительного сеанса малого шаманства.

К примеру, в племени случается последовательность беспорядков, заболеваний либо несчастий; шамана просят определить причину, и он вселяет в себя духа, через которого определит, из-за чего духи нижнего мира либо погибшие и души предков приводят к нарушению равновесия: в один момент он выясняет, какой жертвой возможно их успокоить. Лишь затем принимается ответ о жертвоприношении и о спуске шамана в Преисподнюю.

Незадолго до оргиски планируют предметы, которыми шаман будет пользоваться в экстатическом путешествии; среди них — небольшой плот, на котором шаман переплывет море (озеро Байкал); что-то наподобие лома для разбивания скал; мелкие фигурки, изображающие двух медведей и двух диких свиней, каковые поддержат плот, если он начнёт тонуть, и проложат дорогу через густой лес потустороннего мира; четыре мелкие рыбы, каковые будут плыть перед лодкой; «идол», изображающий духа-ассистента, что окажет помощь шаману нести жертву; разные инструменты для очищения и т. п. В тот вечер, на что назначен сеанс, шаман надевает костюм, бьет в бубен и поет, призывая «пламя», Почву-предков и «Матушку», которым приносится жертва. По окончании окуривания совершается гадание: с закрытыми глазами шаман бросает в атмосферу палочку от собственного бубна; если она упадет обратной стороной, это хороший символ.

Вторая часть церемонии начинается с принесения в жертву животного, в большинстве случаев оленя. Выставленные предметы смазываются его кровью, мясо будет приготовлено позднее. В вигван вносятся два шеста, вершины которых выходят через дымовое отверстие.

Долгая нить соединяет шесты с предметами, выставленными снаружи на помосте; это «дорога» для духов.[744]Когда изготовление закончены, зрители планируют в вигване. Шаман начинает бить в бубен, петь и танцевать. Он подпрыгивает все выше.[745]Его ассистенты совместно со зрителями подхватывают рефрен песни.

Шаман на 60 секунд останавливается, выпивает стакан водки, выкуривает пара трубок и возобновляет танец.

Неспешно он так разогревается, что падает на землю без перемещения, в экстазе. Если он не приходит в себя, его трижды окропляют кровью. Шаман поднимается и начинает сказать высоким голосом, отвечая на вопросы двух либо трех человек, задаваемые в песенной форме.

Тело шамана есть на данный момент обиталищем духа, и этот дух несёт ответственность за него, потому, что шаман находится в нижних государствах.

В то время, когда он возвращается, все приветствуют весёлыми криками его возвращение из мира погибших.

Эта вторая часть церемонии продолжается около двух часов. По окончании двух— либо трехчасового перерыва, другими словами утром, приступают к последней части, которая не отличается от первой и на протяжении которой шаман благодарит духов.[746]

У тунгусов Маньчжурии жертвы возможно приносить и без помощи шаманов. Но лишь шаман может спуститься в нижние государства и привести оттуда душу больного. Эта церемония кроме этого складывается из трех частей. В то время, когда в предварительном сеансе малого шаманства обнаруживается, что душа больного вправду пленена в Аду, приносятся жертвы духам (севен), дабы они помогли шаману достигнуть нижних государств.

Шаман выпивает кровь и ест мясо жертвенного животного и, принимая так духа, входит в экстаз.

Затем начинается вторая часть — мистическое путешествие шамана. Он восходит на гору с северо-запада и спускается с нее в потусторонний мир. Опасности умножаются по мере приближения к Аду.

Встречая других шаманов и духов, он закрывается своим бубном от их стрел. Потому, что шаман поет обо всех перипетиях путешествия, то зрители смогут проследить его путь ход за шагом.

Шаман спускается в мелкую дыру и переходит через три реки, перед тем как встретит духов из нижних государств. Наконец он достигает мира тьмы, и ассистенты начинают выбивать искры собственными ружейными кремнями: это «молнии», благодаря которым шаман заметит дорогу. Он находит душу; по окончании продолжительной борьбы либо переговоров с духами, ценою тысячи трудностей, он приводит душу на землю и вынуждает ее соединиться с телом больного. Последняя часть церемонии совершается на следующий сутки либо через пара дней: приносится признательность духам шамана.[747]

Тунгусы Маньчжурии — оленеводы — хранят воспоминания о времени оном, в то время, когда камлали к почва; но сейчас уже ни один шаман не смеет этого делать.[748]У тунгусов-кочевников Манковы церемония другая: ночью приносится в жертву тёмный козел, мясо которого не едят; достигнув нижнего мира, шаман падает на землю и полчаса остается неподвижным. Сейчас присутствующие трижды прыгают через пламя.[749]У маньчжуров церемония нисхождения в мир мертвых кроме этого проводится достаточно редко.

За время собственного продолжительного нахождения Широкогорову удалось быть свидетелем лишь трех сеансов. Шаман призывает всех духов — китайских, маньчжурских и тунгусских, — растолковывает им обстоятельство сеанса (в том случае, что обрисовывает Широкогоров, — заболевание восьмилетнего ребенка) и требует у них помощи. После этого он начинает бить в бубен и, воплотив в себя соответствующего духа, падает на ковер.

Ассистенты задают ему вопросы, и из его рассказа направляться, что он уже находится в нижнем мире. Потому, что дух, вселившийся в него, есть волком, шаман и ведет себя соответствующим образом. Его обращение тяжело осознать. Однако он выясняет, что суть болезни — не душа погибшего, как думали до сеанса, а некоторый дух, что за возвращение здоровья требует сооружения для него маленького святилища, м’ао, и регулярных жертвоприношений.[750]

О подобном нисхождении в мир погибших говорит маньчжурская поэма Нишан Шаман, которую в один раз вычисляет единственным письменным документом, касающимся маньчжурского шаманизма. Сюжет таков: во времена семейства Минг некоторый парень, сын богатых своих родителей, отправляется на охоту в горы и погибает благодаря несчастного случая. Шаманка Нишан решает вернуть его душу и нисходит в мир погибших.

Она встречает большое количество духов, среди которых и дух собственного погибшего мужа, и по окончании многих перипетий ей удается возвратиться на землю с душой парня, и он оживает. В поэме — которую знают все маньчжурские шаманы, — к сожалению, мало подробностей, касающихся ритуальной стороны сеанса.[751]Она стала «литературным» текстом и отличается от подобных татарских поэм тем, что записана и распространена в письменной форме уже весьма в далеком прошлом. Однако ее значение громадно: она показывает, как тема орфического нисхождения близка шаманским нисхождениям в Преисподняя.[752]

С той же целью исцеления совершаются экстатические путешествия и в противоположном направлении, другими словами с вознесением на Небо. В этом случае шаман устанавливает 27 (трижды девять) молодых деревьев и символическую лестницу, по которой он совершит собственный восхождение. Среди присутствующих наряду с этим ритуальных предметов мы подмечаем бессчётные фигурки птиц — подтверждение прекрасно известной символики вознесения.

Небесное путешествие возможно предпринимать по ряду причин, но сеанс, обрисованный Широкогоровым, совершался для исцеления ребенка. Первая его часть похожа на изготовление к сеансу нисхождения в нижние государства. По итогам малого шаманства определяется правильный момент, в то время, когда дайячан, которого просят возвратить душу больного ребенка, расположен принять жертву.

Животное — в этом случае ягненка — убивают, у него вырывают сердце, а кровь сливают в особые сосуды, притом так, дабы ни одна капля не пролилась на землю. После этого напоказ выставляется шкура. Вся вторая часть сеанса — вхождение в экстаз. Шаман поет, бьет в бубен, танцует и подпрыгивает, иногда приближаясь к больному ребенку.

Время от времени он передает бубен собственному ассистенту, выпивает водку, курит — и опять продолжает танец, пока не упадет в изнеможении на землю.

Это символ того, что он покинул собственный тело и летит на Небо. Все толпятся около него, а его ассистент, как и при путешествия в нижние государства, выбивает камнями искры. Для того чтобы рода сеанс может проводиться как днем, так и ночью. Шаман применяет достаточно несложный костюм; Широкогоров уверен в том, что данный тип сеанса, с вознесением на Небо, тунгусы заимствовали у бурятов.[753]

Гибридный темперамент этого обряда очевиден: не смотря на то, что небесная символика и представлена надлежащим образом — деревьями, фигурками и лестницей птиц, — экстатическое путешествие шамана происходит в противоположном направлении (тьма, которая должна быть освещена искрами). Помимо этого, шаман приносит жертвенное животное не Буге, Всевышнему Существу, а духам верхних сфер. Данный тип сеанса мы встречаем у Маньчжурии-оленеводов и тунгусов Забайкалья, но он не известен тунгусам из северной Маньчжурии,[754]что подтверждает догадку о бурятском влиянии.

Не считая этих двух основных типов шаманских сеансов, у тунгусов существует пара вторых форм, не имеющих определенных связей с высшим либо низшим мирами, а касающихся духов этого мира. Цель таких сеансов — овладеть этими духами, прогнать злых, принести жертвы тем, каковые имели возможность бы стать враждебными и т. д. без сомнений, значительно чаще сеансы мотивированы заболеваниями, потому, что предполагается, что заболевание вызывают те либо иные духи.

Дабы выяснить виновника недомогания, шаман воплощает собственного дружественного духа совершает вид, что спит (не сильный имитация шаманского транса), либо пробует позвать и воплотить духа — виновника зла — в тело самого больного,[755]поскольку начичие нескольких душ[756]и их непостоянство время от времени усложняют задание шамана. Нужно узнать, какая из душ покинула тело и где она находится; для этого шаман призывает душу стереотипными формулами либо песнями и старается опять соединить ее с телом, выполняя ритмические перемещения. Время от времени, но, случается, что злые духи поселяются в больном; тогда шаман изгоняет их посредством дружественных духов.[757]

Экстаз занимает важное место в фактически тунгусском шаманизме; чaще всего с целью достижения экстаза употребляются пение и танец,[758]а феноменология тунгусского сеанса во всем напоминает сеансы у других сибирских народов: слышатся голоса духов; шаман делается весьма «легким» и может прыгать вверх, не смотря на то, что одет в костюм весом время от времени до тридцати килограмм; больной чуть ощущает шамана, ходящего по его телу,[759]— это разъясняется волшебной свойством полёта и «левитации»; на протяжении транса шаман ощущает сильное тепло, и потому может играться с горящими углями и раскаленным докрасна железом; он делается совсем нечувствительным (к примеру, причиняет себе глубокие раны, но из них не течет кровь) и т. п.[760]Все это (см. ниже подробнее) образовывает часть старого волшебного наследия, которое все еще сохраняется в самых отдаленных уголках мира и которое предшествовало влиянию Юга, столь глубоко видоизменившему тунгусский шаманизм. До тех пор пока что достаточно лишь указать эти две волшебные традиции, замечаемые в тунгусском шаманизме: базу, которую возможно назвать «архаической», и китайско-буддистский вклад Юга. Их значение выяснится тогда, в то время, когда мы постараемся выяснить главные вехи истории шаманизма в Центральной и Северной Азии.

***

Похожую форму шаманизма мы встречаем у орочей и удеге. Лопатин дает пространное описание сеанса исцеления у орочей из Ульки (над рекой Тумнин).[761]Шаман начинает молитву, обращенную к духу-хранителю: сам шаман через чур не сильный, но его дух всемогущ, и нет ничего, что сможет ему противостоять. Он девять раз танцует около огня, после этого поет песнь собственному духу: Прибудешь!

О, прибудешь ко мне! Смилуйся над этими несчастными людьми, и т. д. Он обещает свежую кровь духу, что, если судить по некоторым намекам шамана, есть Великой Птицей Грома. Твои металлические крылья!.. Звучит шум твоих металлических перьев, в то время, когда ты летишь!..

Твой могучий клюв готов схватить неприятелей!.. Заклинание длится около тридцати мин., и шаман заканчивает его уже обессиленный.

Внезапно шаман кричит изменившимся голосом: Я тут!.. Я прибыл, дабы оказать помощь бедным людям!.. Шаман впадает в экстаз: он танцует около огня, протягивает руки, так же, как и прежде держа собственный бубен и палку, и опять кричит: Я лечу!.. Я лечу!..

на данный момент я тебя догоню!..

на данный момент я тебя схвачу. Тебе не удастся ускользнуть!.. Как Лопатину растолковали позднее, данный танец изображал полет шамана в царство духов, где он охотился на злого духа, похитившего душу больного мальчика. После этого идет диалог нескольких голосов, полный непонятных слов.

В конце шаман кричит: Я поймал ее!

Я поймал ее! и, сжимая руку, как словно бы он что-то берет, подходит к постели, где лежит больной ребенок, и возвращает ему душу, потому, что, как он утром следующего дня растолковывал Лопатину, он поймал душу в виде воробья.

Данный сеанс занимателен в отношении того, что экстаз шамана не выражается в трансе, а достигается и начинается на протяжении танца, символизирующего волшебный полет. Духом-покровителем есть, по-видимому, Птица Грома либо Орел, что играется такую громадную роль в религиях и мифологиях Северной Азии. Так, не смотря на то, что душа больного и была украдена злым духом, на него охотятся не в нижних государствах, как возможно было бы ожидать, а весьма высоко в Небе.

Юкагирский шаманизм

Юкагирам известны два наименования шамана: а’льма (производное от глагола делать) и и’ркейе, дословно тот, кто трясется.[762]Альма лечит больных, приносит жертвы, требует у всевышних успешной охоты и поддерживает связи как со сверхъестественным миром, так и с Царством теней. В древние времена его роль, без сомнений, была более значительной, потому, что каждое юкагирское племя ведет собственную родословную от шамана.

Еще в прошлом столетии юкагиры чтили черепа погибших шаманов: им делали древесную оправу и хранили в сундуках. Нет ничего, что предпринималось без гадания на черепах; для этого пользовались самым распространенным в арктических регионах Азии методом: по тяжести либо легкости черепа определялся ответ «да» либо «нет», и последующие действия неукоснительно подчинялись итогам гадания. Остальные кости разделялись между родственниками, а тело высушивалось для лучшего сохранения. Сооружались кроме этого древесные люди в память о предках-шаманах.[763]

В то время, когда человек умирает, его три души разделяются: одна из них остается около трупа, вторая направляется в страну теней, а третья возносится на Небо.[764]Эта последняя, по всей видимости, доходит до Всевышнего Всевышнего, что носит имя Пон — дословно Что-то.[765]Во всяком случае, самой серьёзной считается душа, которая преобразовывается в тень. По дороге она встречает старая женщина, стражницу порога потустороннего мира, после этого достигает реки, которую переплывает на лодке.

В царстве теней погибший ведет такое же существование, как и на земле, среди родственников, и занимается охотой на «животных-теней». Как раз в это царство теней шаман нисходит, в то время, когда ищет душу больного.

Но он отправляется в том направлении и с другой целью — «похитить» оттуда душу и позвать ее рождение на земле, внедряя ее в утробу дамы, поскольку погибшие возвращаются на землю и начинают новое существование. Но время от времени случается, что живые забывают о собственных обязанностях по отношению к мертвым; тогда мертвые отказываются снабжать их душами — и дамы перестают рожать.

В этом случае шаман спускается в Царство Теней и, в случае если ему не удастся убедить погибших, похищает душу и силой внедряет ее в тело дамы. Но такие дети продолжительно не живут. Их души торопятся возвратиться в Царство Теней.[766]

Видятся отдельные неясные намеки на старое деление шаманов на «хороших» и «злых», и упоминания об провалившихся сквозь землю сейчас шаманках. У юкагиров нет ни единого следа участия дам в так именуемом домашнем, домашнем шаманстве, которое еще сохранилось у чукчей и коряков и которое разрешает дамам хранить домашние бубны (см. ниже). Но в древние времена любая юкагирская семья имела личный бубен;[767]это свидетельствует, что по крайней мере кое-какие «шаманские» церемонии иногда осуществлялись участниками семьи.

Не все сеансы, обрисованные Йохельсоном, нас интересуют;[768]мы ограничимся тут кратким пересказом самый важного сеанса, совершённого для исцеления. Шаман сидит на земле и, по окончании долгой игры на бубне, призывает собственных духов-покровителей, имитируя голоса животных: Мои предки, — кричит он, — прибудьте ко мне. Дабы оказать помощь мне, приблизьтесь, мои девушки-духи!

Придите ко мне!.. Он опять бьет в бубен и, встав посредством помощника, подходит к двери и глубоко вдыхает воздушное пространство, дабы так забрать в себя души предков и других духов, которых он только что призывал. Похоже, что душа больного отправилась в Царство Теней! — объявляет дух предка голосом шамана. Родственники подбадривают больного: Будь сильным!

Будь сильным! Шаман откладывает бубен и ложится лицом вниз на оленью шкуру; он не шевелится — символ, что он уже покинул тело и путешествует в потустороннем мире. Он сошел в Царство Теней через собственный бубен, как словно бы погрузился в озеро.[769]Шаман продолжительно остается неподвижным, а все присутствующие терпеливо ожидают его пробуждения.

Позднее шаман поведал Йохельсону о собственном экстатическом путешествии. В обществе двух духов-ассистентов он отправился по дороге, ведущей в Царство Теней. Он дошел до маленького дома и заметил собаку, которая начала лаять.

Из дома вышла старая женщина, стражница дороги, и задала вопрос его, пришел ли он окончательно либо лишь на некое время. Шаман не ответил, а обратился к своим духам: Не слушайте слов старая женщина! Идите дальше! Через некое время они дошли до реки.

В том месте была лодка, а на втором берегу шаман заметил людей и юрты.

В обществе собственных двух духов шаман сел в лодку и переправился через реку. Он встретил души погибших родственников больного и, войдя в их юрту, встретил в том месте кроме этого душу больного. Потому, что родственники отказывались выдать ее ему, шаман был должен забрать ее силой. Дабы иметь возможность свободно проводить ее на землю, он вдохнул ее, как воздушное пространство, и заткнул себе уши, дабы сделать неосуществимым ее бегство.

Возвращение шамана проявилось несколькими перемещениями его тела.

Две девушки размассировали ему ноги, и шаман, всецело придя в сознание, соединил душу с телом больного. После этого он подошел к двери и отпустил собственных духов-ассистентов.[770]

Юкагирский шаман, приступая к лечению, не всегда отправляется в Преисподнюю, дабы похитить душу. Он может совершить обряд, не упоминая о душах погибших шаманов; вызывая собственных духов-ассистентов и наследуя их голоса, он обращается к Творцу и вторым небесным силам.[771]Эта особенность говорит о многозначности его экстатических свойств, потому, что шаман помогает кроме этого и посредником между богами и людьми и исходя из этого играется первостепенную роль в охоте; именно он неизменно может обратиться к всевышним, каковые так ии в противном случае правят миром животных.

Так, в то время, когда роду угрожает голод, шаман приступает к сеансу, весьма похожему на сеанс исцеления. Лишь вместо того, дабы обращаться к Творцу света либо нисходить в Преисподнюю в отыскивании души больного, он взлетает к Владыке Почвы. Прибыв к нему, он умоляет: Твои дети отправили меня, дабы ты дал им питание!.. Владыка Почвы дает ему «душу» оленя, и на следующий сутки шаман отправляется в определенное место около реки и ожидает: приходит олень, и шаман убивает его стрелой. Это символ, что дичи сейчас хватит.[772]

Кроме этих всех ритуалов, шаман есть для соплеменников кроме этого и мастером гадания. Он гадает посредством гадальных костей либо при помощи шаманского сеанса.[773]Этот авторитет шамана основан на его контактах с духами, но возможно высказать предположение, что значимость духов в верах юкагиров в большой мере была следствием якутских и тунгусских влияний. Так, два факта представляются нам решающими в этом вопросе: с одной стороны — осознание юкагирами нынешнего упадка шаманизма предков; с другой же — сильные якутские и тунгусские влияния, заметные в сеансах современных юкагирских шаманов.[774]