Сказка, рассказанная тень-королем 3 страница

— Ты припозднился, — сообщил он, чуть ворочая языком. Он был пьян и в мрачном, возможно, кроме того страшном настроении.

— Я кое-что искал.

— Знаю. Но не отыскал. — Он плохо засмеялся.

— Да уж, весьма смешно, — отозвался я и принялся имеется надоевшие коренья подземного мира.

Потянулась продолжительная тишина, нарушаемая только шелестом и вознёй живых книг у отечественных ног. Прервал ее Гомунколосс, спросив:

— Ты веришь, что существует литература, которая вечна? Тут раздумывать нечего.

— Да, само собой разумеется, — ответил я, постоянно жуя .

— Да, само собой разумеется! — передразнил Гомунколосс и поглядел на меня угрюмо. — А я в это не верю, — рявкнул он и потянулся за книгой на столе.

— Это, по-твоему, вечность?

Он подбросил книгу к потолку. Опоздала она взлететь достаточно высоко, как ее страницы распались, рассыпались в клочья и узкой пылю медлительно осели на пол. Лишь обложка совершила посадку в целости, но и она разорвалась от удара при падении.

Из сломанного переплета выползло пара личинок, на каковые тут же со всех сторон набросились живые книги.

— А ведь это классика, — засмеялся Тень-Король. — «Философский камень» Фентвега.

Так необычно он еще ни при каких обстоятельствах себя не вел. Его перемещения, его неспокойное ерзанье на стуле наводили на мысли о звере. Лишь я не имел возможности сообразить, каком.

— Нет, литература не на столетия, — выкрикнул Гомунколосс. — Она только на мгновение. Книги следовало бы изготовлять из стали, с буквами из алмазов, дабы они вместе с этой планетой упали на Солнце и расплавились — ничего вечного не существует. А в мастерстве и подавно.

Не в том дело, сколько теплится огонек в творении писателя, в то время, когда сам создатель уже покойник, дело в том, как ярко оно пылает, пока он еще жив.

— Похоже на девиз того, кто пишет для славы, — бросил я. — Того, кому принципиально важно только, сколько денег он получит при жизни.

— Я не про успех говорю, — возразил Гомунколосс. — Какая отличие, как продается книга и какое количество людей способны осознать план и насладиться стилем писателя. Это не имеет значения, потому, что зависит от через чур многих несправедливостей и случайностей, дабы быть мерилом. Я говорю о втором: дело в том, как ярко пылает в тебе Орм, пока ты пишешь.

—Ты веришь в Орм? — с опаской задал вопрос я.

— Я ни во что не верю, — мрачно ответил он. — Я знаю, что Орм существует, вот и все.

Я порылся в карманах плаща.

— В тебе он, возможно, горел чертовски ярко, в то время, когда ты писал вот это, — я продемонстрировал ему рукопись. — Это самое идеальное, что я когда-либо видел. Вот это на столетия.

Перегнувшись через стол, Тень-Король навис нужно мной, так что я почувствовал на лице его отдающее плесневеющими книгами дыхание. Он смотрел вечно безрадосно и руку держал страшно близко к огоньку свечи. Кончик указательного пальца затрещал и обуглился.

— Ты понятия не имеешь, как скоро что-то может кануть в Лету, — тихо сказал он.

На кончике его пальца затанцевал маленький язычок пламени, потянулась узкая струйка дыма.

Забрав со стола стакан, я вылил воду ему на руку, и, шипя, пламя погас.

Тень-Король вскинулся, словно бы желал ринуться на меня, но только поглядел с угрозой, а по окончании расхохотался — так он меня еще ни при каких обстоятельствах не пугал. А по окончании, к огромному моему удивлению, опустился на четвереньки и по-обезьяньи ринулся прочь из зала. Но с таковой скоростью, что у любой мартышки все волосы в шкуре поднялись бы дыбом.

Голод

Очевидно: я попал в лапы к самому страшному безумному катакомб. Гомунколосс, Тень-Король, Керон Кенкен либо как в том месте еще его именовали, лишился рассудка либо на протяжении алхимического преображения, либо за время собственного изгнания. Сейчас я был уверен, что он планирует держать меня тут всегда, дабы я страдал вместе с ним вместо его подлинных мучителей.

В отчаянии я бродил по коридорам. Гомунколосс не показывался уже пара дней, и почему-то я забыл вести им счет. Без общества для того чтобы Тень-Короля, каким я видел его в последний раз, я в полной мере имел возможность обойтись, но самым пугающим в сложившихся событиях было то, что он прекратил давать мне пищу и воду.

Без жёсткой пищи я еще некое время протяну, но в случае если скоро не напьюсь, то погибну от жажды.

Это опробование? Наказание? Либо он отправился в очередную набег по катакомбам и попал в ловушку охотников за книгами?

Всякое имело возможность произойти. Возможно, он просто вымещает на мне собственные дурные обиды. Я проклинал себя, что не открыл своевременно рот, дабы поведать ему о моем замысле.

Сейчас я не решался покинуть тронный зал, дабы не пропустить его возвращения — если он по большому счету когда-нибудь возвратится. Мысли у меня ворочались все тяжелее. В то время, когда тебя на большой срок лишают пищи и воды, умственная деятельность скоро ограничивается изобретением кулинарных рецептов и сдабривается видениями кружек с напитками.

Я дошел кроме того до того, что подумывал нарушить перемирие с живыми книгами. Созданьица, как и прежде, сновали у меня под ногами. Они становились все наивнее и создавали чувство здоровых, словно бы в отличие от меня приобретали наилучшее пропитание — либо умели каким-то образом кормиться сами.

Вначале я им лишь питал зависть к, но позже начал все больше злиться и наконец преисполнился чистейшей неприязни. Ненужные и откормленные, они кишели по всему замку, писком и шелестом заполняя практически каждую его помещение.

Зверье, жестокость… жалкие калеки!

Мне опять пришли на ум строки из стихотворения Канифолил Дождесвета. Неужто он правда побывал в замке? Откуда еще он имел возможность определить про живые книги? А вдруг это так, значит, он отыскал выход из лабиринта.

Иными словами, это все-таки вероятно.

В случае если я не желаю погибнуть от жажды в тщетном ожидании Тень-Короля, необходимо функционировать. Но я уже через чур ослаб, дабы покинуть столовую и самому искать выход. А потому решил изловить какую-нибудь живую книгу, забить, сожрать и выпить ее тёмную кровь.

Присмотревшись, я выбрал очень толстый экземпляр, что именно заманчиво медлительно ковылял мимо. В нем, возможно, пульсируют сочные органы, так и напитанные тёмной кровью. При мысли о том, что я вот-вот порву на части безобидное существо, роту меня наполнился слюной.

Встрепенувшись, я опустился на четвереньки и медлительно пополз к собственной добыче.

Остальные забеспокоились, как будто бы почувствовали, что на данный момент случится, и с шелестом и писком разбежались в различные стороны.

Пригвоздив толстый том взором, я изготовился и уже собрался прыгнуть.

— Не желаешь, случаем, запить собственную живую книгу стаканчиком «девичьего винограда» с Тролльских гор? — раздался привычный голос Тень-Короля. — Либо ты предпочел бы ледяную минеральную воду?

Я поднял глаза. Тень-Король сидел на своем простом месте и радовался. Перед ним на столе стояла откупоренная бутылка вина, кувшин с водой, блюдо… и стаканы с целым копченым окороком.

Какое-то время я довольно глупо на него таращился.

— Где ты был? — задал вопрос я позже, поднимаясь.

— В Кожаном гроте. Желал взглянуть, что в том месте творится.

Он налил мне воды. Нетвердым шагом подойдя к столу, я выпил ее залпом.

— К сожалению, библиотека грота разграблена, — безрадосно продолжал Гомунколосс. — Охотники кроме того посрывали кожаные обои со стенку.

Сев, я жадно уставился на окорок, в котором торчал громадной нож.

— Угощайся! — внес предложение Гомунколосс. — Окорок я похитил у охотников.

Отпилив солидный кусок, я принялся за еду.

— Ты их выгнал? — задал вопрос я, жуя.

— Нет, их в том месте через чур много. Мне показалось, большая часть не так долго осталось ждать покинет грот, поскольку грабить в том месте уже практически нечего.

— Книжнецов видел?

— Ни одного. Они ушли глубоко в катакомбы. Не удивлюсь, если они больше ни при каких обстоятельствах не покажутся.

Чувствительный народец. И отлично могут скрываться.

Я понемногу приходил в себя, да и Гомунколосс создавал чувство спокойного и уравновешенного. На этот раз я решил не упускать удобный момент и изложить собственный замысел.

— Послушай, у меня имеется мысль, как мы оба можем покинуть катакомбы.

— Жажда, возможно, высушила тебе мозги, — улыбнулся Гомунколосс. — Думать нужно затевать, только в то время, когда вернёшь водный баланс.

— Голова у меня очень ясная. Да и авторство идеи принадлежит не мне.

— А кому же?

— Канифолию Дождесвету.

— Дождесвет мертв, мой дорогой. А у тебя абсурд.

— Написавший хорошую книгу ни при каких обстоятельствах не умирает. Мысль забрана из «Катакомб Книгорода».

— Дождесвет написал книгу про катакомбы?— И весьма хорошую. Среди другого он говорит, что пристроил к собственному просторному дому в Книгороде… э… вольер.

— И что за вольер?

— Для Тень-Короля.

— Что? Для меня?

— Да. Он должен был стать твоим новым жилищем на поверхности, в том случае, если Дождесвет тебя поймает. Нет, это не колония, осознай меня верно! Он выстроен как имитация катакомб. Со множеством древних книг.

Без окон.

В том месте ты сможешь выжить равно как и тут.

Гомунколосс пробуравил меня взором.

— Он вправду его выстроил?

— Так написано в его книге.

Несколько из нас продолжительно не заговаривал. Я отрезал себе еще окорока.

Тень-Король наконец откашлялся.

— И ты будешь ежедневно приходить меня кормить? Как я тебя на данный момент?

— Ну да… Что-то в таком духе.

— Ах вот как, м-да. И какое количество же помещений в этом твоем вольере?

— Это не мой вольер, и я понятия не имею, сколько в нем помещений. Большое количество, возможно.

— Ага, уже большое количество! И меня будут показывать публике? За плату? Деньги мы имели возможность бы поделить пополам.

— Ну, нет, такое не планировалось. Ты…

— Да что в том месте, блестящая мысль! Обязан же я отрабатывать квартплату! Могу кроме того мало посочинять по требованию зрителей, как опустившиеся бедолаги на Кладбище забытых писателей.

Либо могу корчить ужасные рожи на потребу детям. Повесим на дверях табличку: «Приходите взглянуть на страшного Тень-Короля за кормлением! Бумажное чудище!» Я бы имел возможность себя поджигать, а ты бы меня заливал из ведра.

И очевидно, нужно будет поделиться доходами с Фистомефелем Смайком, в итоге это он меня создал!

От для того чтобы поворота мне стало не по себе. Подняв бутылку с вином к бумажным губам, Гомунколосс осушил ее залпом. Он встал, и живые книги стремглав разбежались во все стороны, словно бы чутье предостерегало их о том, что на данный момент будет.

— Вольер! — загремел Гомунколосс и с таковой силой ударил по столу, что каменная плита раскололась. Бутылку хозяин замка бросил о стенке. — Я хозяин Тенероха! Я обладаю всем лабиринтом!

Катакомбами Книгорода! В моем огромном королевстве я могу пойти куда угодно. Я свободен!

Волен жить и убивать! Я самое свободное существо в мире! Опершись о стол, Гомунколосс одним прыжком его перемахнул.

Я испугался до смерти, желал быстро встать и бежать, но опоздал. Схватив меня за плащ, он подтащил меня к себе. И опять я уловил запах сумасшедшего книжного дыхания, но на этот раз увидел искорки в черных дырах на месте глаз.

Мне еще не приходилось видеть его в таком бешенстве.

— Я король! — зашипел он. — У меня личный замок. А ты желаешь спровадить меня в зоопарк?

— Я лишь внес предложение, — пробормотал я. — Я лишь желал оказать помощь.

— Слушай пристально. — Гомунколосс не легко дышал. — Кое во что нам необходимо внести ясность. — Его голос стал тише, но в нем все равно слышалась угроза. — Нам необходимо кое с чем разобраться. Покончить. Ты это знаешь, и я это знаю.

Но что же мне надеется знать? С чем он желает покончить? Что творится с перепоя в его больном мозгу?

Я понятия не имел, о чем он говорит.

В лучшем случае осознавал, что в очередной раз обязан проклинать собственный долгий язык. Так как достаточно одного неверного слова, дабы перевоплотить его в непредсказуемого монстра.

Гомунколосс запустил лапу мне под плащ, — я был уверен, что он планирует вырвать мое сердце. Но он выхватил рукопись и сунул мне ее под шнобель.

— Ты желаешь знать, как написать такое? — рявкнул он. — Правильно?

Я кивнул.

— Ты желаешь знать, как получить Орм?

Ни в какой Орм я так же, как и прежде не верил, но без шуток кивнул.

— И ты думаешь, словно бы тебе все известно о том, как стать величайшим писателем Замонии?

Я закивал еще усерднее.

— Тогда сообщи! Скажи сокровенное слово! Ну что ему сообщить?

— Скажи же! — загремел Гомунколосс. — Либо я порву тебя на такие же клочки, из которых сам состою.

— Научи меня! — тихо сказал я.

— Что? Громче! Я тебя не слышу!— Научи… Меня! — приложив все возможные усилия закричал я… — Пожалуйста! Умоляю!

Научи меня писать так, как можешь ты!

Гомунколосс отпустил меня.

— Ну наконец-то, — сообщил он и улыбнулся. — Я уждумал, ты ни при каких обстоятельствах не попросишь.

Звездный алфавит

Вот вам и вся тайна Гомунколосса, мои верные приятели: в собственный замок он завлек меня из непомерной гордости, и все вследствие того что желал передать мне тайны собственного искусства. Он планировал это с того самого момента, как подслушал мой разговор с Хоггно Палачом и определил во мне крестника Данцелота. Лишь нелепое тщеславие мешало ему это.

Нужно было вначале подвергнуть меня опробованию. Я должен был это выстрадать. Просить и умолять забрать меня в ученики.

— Продемонстрируй лапы! — приказал Гомунколосс.

Он привел меня в библиотеку живых книг, посадил на стул, а сам выпрямился во целый собственный большой рост. Живые книги теснились на полках, как зрители на ярусах практически отвесного амфитеатра, в котором вот-вот начнется представление пьесы «Первый урок поэтического мастерства, преподанный Хильдегунсту Мифорезу Гомунколоссом Тенерохским». Для того чтобы, по всей видимости, не желал пропустить ни один житель замка.

То и дело они возбужденно изменялись местами, ползали приятель по приятелю, пищали и шипели. Пара порхали у меня над головой.

Я покорно продемонстрировал Гомунколоссу лапы. Схватив их, он всмотрелся в линии на ладонях, словно бы планировал прочесть по ним мое будущее.

— Какой рукой ты пишешь? — задал вопрос он.

— Правой. — И наряду с этим не вышло ничего, что ты бы счел хорошим публикации?

— Пожалуй, так.

— Тогда ты пишешь не той рукой. — Что?

— Поэтический поток из мозга направлен не в ту сторону. Правая у тебя — нетворческая рука. Тебе необходимо писать левой.

— Но я не могу. Я же обучался писать правой.

— Обучишься заново.

— А это в обязательном порядке?

— Если ты творишь не той рукой, у тебя ни при каких обстоятельствах ничего не окажется. Все равно что трудиться ногами.

Я застонал. Хорошенькое начало. Значит, нужно будет научиться писать, дабы обучиться писать.

Отпустив мои руки, Гомунколосс принялся расхаживать около стола.

— Писать может любой, — сообщил он. — Одни пишут чуть лучше вторых — таких именуют писателями. Кое-кто придумывает лучше писателей. Их именуют творцами.

Но имеется еще творцы, каковые писать могут лучше вторых творцов. Для них пока не нашли имени. Это те, кому дешёв Орм.

О нет! Лишь не это! Опять Орм! Уж через чур настойчиво он меня преследовал.

Подстерег в самых отдаленных уголках, кроме того за большое количество километров под почвой в библиотеке живых книг.

—Творческая плотность Орма неизмерима. Это неиссякаемый источник воодушевления — в случае если знать, как к нему припасть.

Тень-Король сказал про Орм так, словно бы это место, которое сам он, очевидно, навещает систематично.

— Но кроме того в случае если в один раз тебе посчастливится припасть к нему, ты будешь в том месте чужим, если не овладеешь Звездным алфавитом.

— Звездным алфавитом? Это разновидность письма?

— И да, и нет. Это алфавит, но это еще и ритм. Музыка. Чувство.

— И вдобавок неизвестнее запрещено? — застонал я. — Может, это еще и пирог, и кузнечные мехи?

Мое замечание Гомунколосс пропустил мимо ушей. — Кое-какие писатели достигают Орма. Это уже громадная привилегия. Но только немногие среди них обладают Звездным алфавитом. Они — избранные.

Если ты обладаешь им, то, в то время, когда доберешься к Орму, сможешь зачерпнуть из всех творческих сил вселенной.

Определить такое, что тебе не привиделось бы и во сне.

— И само собой разумеется, ты этим Звездным алфавитом обладаешь?

— Само собой разумеется.

Хозяин замка поглядел на меня как на полоумного. И как я имел возможность хотя бы на мгновение в этом усомниться!

— Ты меня научишь? — смело задал вопрос я.

— Нет.

— Из-за чего?

— По причине того, что такое нельзя передать. Я не могу научить тебя кроме того тому, как добраться до Орма. Либо тебе это удастся, либо нет.

Одним это удается только в один раз. Вторым раз за разом, но они не обладают алфавитом. А третьи легко достигают Орма и благодаря алфавиту говорят между собой.

Таких очень мало.

— А имена ты имел возможность бы назвать?

— Гм… Аиганн Гольго фон Фентвег достигал Орма. И при том частенько, но не обладал Звездным алфавитом. В противном случае ни за что не стал бы под старость национальным служащим. — Го-мунколосс засмеялся.

Я также нечайно улыбнулся. Данный факт в биографии Фентвега вправду приводил к недоумению.

— И Берс Норберт также в том месте побывал, такую питейную песню возможно написать, только усвоив Звездный алфавит.

Гомунколосс потер бумажный лоб.

— Пэрла да Ган, очевидно! Он каждый день купался в Орме, а алфавит был у него в крови, с рождения. Он так им пропитался, что от него погиб!

— А как ты выучил алфавит? — задал вопрос я. Гомунколосс уставился в потолок библиотеки.

— Я тогда был совсем мелок, не знал кроме того замонийского языка, — тихо растолковал он. — Я не умел еще ни просматривать, ни писать, ни сказать. в один раз ночью я лежал в колыбели и с восторгом смотрел в чистое небо. И неожиданно я заметил меж звезд узкие нити света, каковые складывались в красивые письме-на.

Символы оказались друг за другом, пока не заполнили все небо. Я смеялся и гугукал, по причине того, что был только ребенком, и по причине того, что символы так красиво мерцали и от них лилась такая славная музыка.

Тогда я в первоначальный и последний раз видел Звездный алфавит, но такое не забывается.

По всей видимости, Гомунколосс сказал без шуток, так без шуток, что чуть поколебал мой скептицизм. Быть может, парой каверзных вопросов я сумею его подловить.

— Значит, ты веришь, что на вторых планетах существуют… Как ты их назвал… Творческие силы? Ты говоришь про инопланетных писателей?

— Я не верю. Я знаю.

— Ну да, само собой разумеется, ты же все знаешь.

— Писатели имеется на мириадах планет. У тебя воображения не хватит представить себе, как они выглядят. Я знаю одного с другой планеты — кстати, она не так уж на большом растоянии от отечественной Нашей системы — и он — микроскопически маленькая рыбка-рыбешка.

Он живет в чёрном море у кратера подводного вулкана, из которого всегда вырывается в воду лава.

Эта рыбка пишет захватывающе красивые лавастихи.

— На чем же она их пишет? Гомункулосс поглядел на меня с сожалением.

— Не можешь представить себе, что во вселенной имеется еще пара способов сохранять мысли, кроме карябанья гусиным пером по бумаге?

— Да уж!

— Я знаком с одним живым песчаным смерчем на Марсе, что собственные мысли шлифует в камне, в то время, когда проносится по поверхности данной планеты. Целый Марс покрыт литературой песчаных смерчей.

Я улыбнулся, и Гомунколосс улыбнулся мне в ответ.

— Знаю, ты не веришь ни одному моему слову. Могу лишь сохранять надежду, что в один раз Орм наставит тебя на путь подлинный, поскольку в противном случае ты останешься жалким узником собственной ограниченной фантазии и собственные дни вероятнее закончишь автором поздравительных стишков в какой-нибудь книгородской типографии. Живые книги зашелестели страницами, что раздалось как аплодисменты.

Мне лишь показалось, либо в их писке вправду слышалась насмешка? Будем сохранять надежду, что такое нереально.

— Но хватит теории, — продолжал Гомунколосс. — Перейдем к практике. Ночевать ты будешь в этом помещении.

— Тут? С живыми книгами! Из-за чего?

— В наказание. Ты желал сожрать одну из них.

— Но я чуть не погиб от жажды и голода! По причине того, что ты бросил меня одного.

— Это не предлог поедать моих подданных. Кроме того в мыслях! Ты обучишься мирно с ними сосуществовать.

Ты останешься тут, я принесу тебе карандаши и бумагу, а позже ты начнешь обучаться писать левой рукой.

Я застонал.

— И что мне писать?

— Совсем безразлично, — отозвался Гомунколосс. — Все равно это будет нечитабельно.

Теоряй и практика

Что касается письма левой рукой, я продвигался семимильными шагами. Держать в ней перо выяснилось для меня совсем естественным, а я десятилетиями это подавлял. Сейчас слова лились на бумагу прямо из головы, не запинаясь и спотыкаясь, как довольно часто случалось раньше.

Я осознал, что писчая рука для писателя все равно что фехтовальная у фехтовальщика либо ударная у боксера.

Верной рукой я и правда писал лучше, ритм мыслей совпал с перемещениями тела, нужными, дабы перенести их на бумагу. В то время, когда пишешь, бывают мгновения, в то время, когда тебя подхватывает поток, у которого ничто не должно находиться на пути, а получается так, только в то время, когда пользуешься верной рукой. Уроки Тень-Короля не имели отношения к простым вещам, какие конкретно усваиваешь при хорошем литературном образовании (а их я уже получил от Данцелота), нет, их базой был очень нетрадиционный, возможно кроме того сообщить, несерьезный материал, которым обладал и что преподать, возможно, имел возможность лишь он.

— Сейчас я поведаю тебе кое-что про газовую лирику, — сказал, к примеру, Гомунколосс, а позже часами разглагольствовал о поэтах с некой отдаленной планеты, каковые складываются из светящегося газа, и про их сложную технику очень мимолетных газовых стихов. По его собственным словам, он всегда переговаривался со всеми творцами, среди них и с сейчас уже покойными, во всех точках вселенной и при помощи Орма дискутировал о построении и темах сюжета.

Очевидно, это была полная чушь, но он нес ее так талантливо и правдоподобно, что я имел возможность только восхищаться его неистощимой фантазией. Такова была мании величия и странная смесь скромности, неортодоксальная манера преподавания, которой он старался передать мне собственные мастерство и огромные знания: легко утверждая, что подглядел их у кого-то другого. А ведь в действительности он сам обладал всем этим и не уставал с каждым днем, урок за уроком выдумывать новые нелепицы, только бы воспламенить мое воображение.

Данный учебный материал без серьёзной основы и стройной системы только содействовал тому, дабы подтолкнуть мою идея и развить письмо. И тем он напоминал мне тривиальную литературу моей молодости — она задевает идея, которая не обрывается, в то время, когда закрываешь дочитанную книгу. У Плачущих теней было емкое слово для аналогичной легкомысленной и взбалмошной теории литературы — теоряй.

Но несмотря на созданную левую руку, на расширившийся необычные методы и словарный запас посредством, которых Гомунколосс натаскивал мое воображение… — несмотря на все это я не создал ничего какое количество-нибудь большого. Писал-то я неизменно, безупречно с позиций грамматики и стиля, но так малосодержательно, что, перечитав, сходу бросал в камин. Разве это не напрасный труд?

Может, я все же отношусь к тем, кому ни при каких обстоятельствах не встать над посредственностью?

Однаж-ды я так отчаялся, что поделился собственными негативными мыслями с Гомунколоссом.

Он задумался, и по его лицу я осознал, что ответ, которое он очевидно взвешивал, далось ему непросто.

— Пришло время перейти к практической части твоего образования, — твердо сообщил он наконец. — Принудить Орм нереально, но тот, кто желает что-то писать, обязан что-то пережить. По части последнего, в Тенерохе шансов на это больше, чем в любом втором строении Замонии.

— Это я уже увидел.

— Да что ты знаешь! Ничего!

— А я считал, что обошел целый замок.

— Ха! — хмыкнул Гомунколосс. — А ты ни при каких обстоятельствах не вспоминал, что в действительности представляет собой замок Тенерох?

— Само собой разумеется. Неизменно ломаю голову.

— И к какому выводу ты пришел? Я пожал плечами.

— Это строение? — задал вопрос Гомунколосс. — Ловушка? Машина? Живое существо? Как по поводу того, дабы совместно определить?

— Согласен.

— Это небезопасно. Но, полагаю, могу обеспечивать, что тогда у тебя будет первая громадная история, которую ты сможешь перенести на бумагу новой пишущей новым и рукой словарным запасом.

— Тогда в путь!

— Повторяю, приключение может стать страшным. Весьма страшным.

— Да что может произойти? У меня же в телохранителях сам Тень-Король!

— В катакомбах живут существа страшнее Тень-Короля.

— И в Тенерохе также?

— Пожалуй, да. В той части замка, куда мы идем.

— Гм… ну нужно же. И куда же мы отправимся?

— В подвал.

— В замке имеется подвал?

— Само собой разумеется, — отозвался Гомунколосс. — В любом ужасном замке имеется подвал.

В подвале

Не знаю, как продолжительно мы спускались по лестнице в подвал замка Тенерох, но уж точно не один час. Про «лестницу» я сообщил для простоты: в забытом словарном запасе Плачущих теней для проделанного нами пути имелось второе наименование «Шахтощеле-спуск», иными словами «все, что ведет глубоко под почву».

Вначале мы сбежали по вырубленным в горе ступеням, позже настал черед кованых металлических скоб, покрытых светящейся ржавчиной (возможно, еще одно произведение старых гномов). Время от времени приходилось кроме того спускаться по канату либо сползать по трубам. Наконец мы оказались в сталактитовой пещере.

Тяжело было поверить, что и она также часть замка Тенерох, о чем я и сообщил моему провожатому.

— Раз пещеры находятся под замком, значит, это подвалы, — сварливо возразил Гомунколосс.

При себе у него был факел с медузосветом, что только скудно озарял просторный грот. Тут было холодно и влажно, пахло дохлой рыбой и плесенью, и достаточно не так долго осталось ждать я затосковал по прекрасно отапливаемым залам наверху.

Подняв повыше факел, Гомунколосс двинулся вперед. Везде как грибы из почвы вырастали янтарные кристаллы. И нигде никаких показателей цивилизации, ничего, над чем потрудились бы умелые руки, никаких окаменелых книг, ни единого нацарапанного либо вырубленного знака.

Я опять был в той части катакомб, куда только иногда и случайно забредало мыслящее существо.

— Ты, само собой разумеется, слышал про громадные книги? — продолжал, скоро шагая в первых рядах, Гомунколосс. — Книги высотой с ворота сарая, такие тяжелые, что унести их не имел возможность дюжина охотников.

— Да. В книге Дождесвета что-то об этом говорилось. Бабушкины сказки, и придумывают их сами охотники.

Возможно, нарочнораспускают слухи, только бы нагнать на людей страху, дабы они в катакомбы не совались.

Так как в том месте, где имеется громадные книги, должны быть и великаны.

— Легенды о гигантах в катакомбах существовали, в то время, когда охотников еще не было и в помине. Их именовали многовысокими, гунолюдьми либо шоготами. Считается, что они первенствовалижителями этого подземного мира.

В далеком прошлом вымершая раса.

Через чур большая для отечественного тесного мирка.

— Огромный череп, в котором жил Хоггно, в полной мере имел возможность принадлежать какому-нибудь гиганту.

— Это был череп зверя. Большого зверя, но не великана.

Гомунколосс спустился в шахту, и я полез следом. Шахта привела в громадную чёрную пещеру, где факел отбрасывал только мелкое пятно света на пол. Пол был ровным и ровным, быть может, кроме того отполированным.

На меня повеяло запахом антикварных книг, таким сильным, что я как будто бы почувствовал их вкус.

— Где мы? — задал вопрос я. — Тут где-то имеется книги?

— С опаской! — сообщил Гомунколосс. — Тому, что я делаю сейчас, я обучился у книжнецов, в то время, когда тайком за ними подглядывал.

— Ты подглядывал за книжнецами? Значит, ты со всеми так поступаешь? А как же неприкосновенность личной судьбе?

Гомунколосс улыбнулся.

— Как-то я подбросил на порог Кожаного грота письмо Дан-целота ко мне. Так они привели меня в собственную Палату чудес. Я знаю пути, каковые больше никому не известны.

— Это ты принес письмо Данцелота книжнецам?

— Кто же еще? Сдается, ты его просматривал? Я кивнул.

— Похоже, ты так поступаешь со всеми чужими письмами, какие конкретно попадают тебе в руки. А как же неприкосновенность личной судьбе?

Я было пристыженно понурился, но тут же опять вскинул голову, поскольку Гомунколосс внезапно подбросил факел в черноту.

В светло синий свете кувыркающегося факела я заметил, что потолок пещеры поразительно большой, метров тридцать как минимум. И что по стенкам до самого потолка тянутся книжные полки. Содной стороны, в этом не было ничего неожиданного: в катакомбах я видел шкафы и повыше.

Но поражало то, что книги на полках были высотой с ворота сарая.

Умело поймав факел, Гомунколосс тут же снова его подбросил.

Огромные книги, находившиеся долгими последовательностями корешок к корешку, пробудили во мне необычное чувство превыше всякого уважения. Для для того чтобы состояния у Плачущих теней было выражение «Благореспа», означавшее уважение, граничащее испуганно. В таком состоянии тяжело подавить в себе порыв пасть ниц и просить о пощаде.

Гомунколосс опять поймал факел.

— Тут имеется книги размером с дом, — сообщил он.

— Но само собой разумеется, хозяева этих мест давным-давно вымерли, да? — простонал я.

— Да, давным-давно, — дал согласие Гомунколосс.

Я набрался воздуха с облегчением: передо мной только артефакты вымершей расы гигантов.

— За исключением одного.

— На таковой глубине имеется что-то живое? — испугался я.

— Да. К сожалению.

— И что же?

— Тяжело сообщить. Что-то большое. Чудище.

— В твоем подвале живет чудище?

— В любом подвале живет чудище.