Толстой — участник крымской войны

Севастопольские рассказы. В первой половине 50-ых годов XIX века началась русско-турецкая война. Николай I, надеясь на нейтралитет Австрии и противоречия между Англией и Францией, решил высвободить болгар, румын и сербов от турецкого ига и обеспечить России вольный выход через проливы из Черного моря в Средиземное.

Война началась морским боем под Синопом, в котором адмирал Нахимов разгромил турецкий флот.

Главнокомом Южной армией был назначен тогда дальний родственник Толстого, князь М. Д. Горчаков, занявший Дунайские княжества, победоносно перешедший за Дунай и приступивший к осаде турецкой крепости Силистрия. Охваченный патриотическими эмоциями, Толстой обращается прося к брату М. Д. Горчакова Сергею Дмитриевичу о переводе в армию. Его просьба удовлетворена, и в начале 1854 года Толстой переведен в Дунайскую армию и произведен в прапорщики.

Он ехал на войну с энтузиазмом: наконец-то будущее вверила ему дело историческое, хорошее праправнука Петра Толстого, известного посла в Константинополе. Предки начинали, а на его долю выпало завершать затянувшийся спор России с Востоком. Собственный идеал Толстой ищет не внизу, не в виде несложного воина, а в том месте, где, согласно его точке зрения, творится история, (*92) решаются государств и судьбы народов.

Он грезит о подвиге, о славе.

Аристократы, адъютанты при штабе армии, возбуждают в нем зависть. Толстой испытывает сильнейшее желание стать адъютантом главнокому, М. Д. Горчакова, приходившегося ему троюродным дядей.

Но в июне 1854 года нежданно для Николая I терпит полный провал русская дипломатия. Австрия отказывается от нейтралитета, Франция и Англия вступают в войну на стороне Турции, высаживают войска на Крымский полуостров и наносят сокрушительное поражение русским в Инкерманском сражении. М. Д. Горчаков должен снять осаду Силистрии и отойти за Дунай.

Толстой оставляет Южную армию и отправляется в осажденный Севастополь.

Артиллерийский офицер, он находится в резерве Севастопольского гарнизона на Бельбеке. Отечественные армейские неудачи глубоко тревожат его. Наступает достаточно болезненный и непростой этап в жизни Толстого.

Сейчас ему кидаются в глаза только бесчинства и возмутительные беспорядки, обычные для тогдашнего состояния русских армий под Севастополем. Он пишет Проект переформирования армии, в котором, вскрывая пороки военной совокупности николаевской армии, еще не видит скрытой теплоты патриотизма несложных солдат и матросов. Солдат в Проекте — существо, движимое одними телесными страданиями.

Он дерется с неприятелем лишь под влиянием духа толпы, но не патриотизма. Толстому думается, что человек, у которого ноги мокры и вши ходят по телу, не сделает блестящего подвига. Но разочарование Толстого в деятельности верхов и кризис его патриотических эмоций окажутся только этапом на пути к новому духовному восстановлению.

Оно случится в апреле 1855 года, в то время, когда Толстой попадет, из резерва на Язоновский редут четвертого бастиона Севастополя. Общаясь с матросами и солдатами, Толстой убеждается в том, что подлинный патриотизм, глубокую любовь к отчизне направляться искать не в высших сферах, не у штабных офицеров и адъютантов, а в среде простых людей, на плечи которых падает главная тяжесть войны. На Язоновском редуте укрепляется вера Толстого в духовные силы народа и совершается перелом во взорах, подобный тому, какой переживут на протяжении Отечественной войны 1812 года Пьер Андрей и Безухов Болконский — действующие лица будущего романа-эпопеи Война и мир.

По окончании уроков апрельских дней 1855 года быстро изменяется в письмах и дневниках Толстого круг его антипатий и симпатий. Появляется презрительное отношение к адъютантам, офицерам-аристократам. Характерные в начале Крымской (*93) кампании честолюбивые грезы кажутся сейчас Толстому эгоистическими.

Начиная с апреля 1855 года он с завидным упорством преследует в себе это чувство, отмечая каждое его проявление: тщеславился перед офицерами, был тщеславен с батарейными начальниками.

Глазами крестьянина (матроса, воина) наблюдает сейчас юный офицер на происходящие события. Народный склад ума обнаруживается в сатирических песнях, сочиненных Толстым. В Песне про сражение на речке Тёмной 4 августа 1855 года с неподдельным народным юмором высмеивается мастерство начальников, составляющих диспозиции и планы:

Продолжительно думали, гадали,
Топографы все писали
На громадном странице.
Гладко вписано в бумаги,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить.

Неприятный опыт Крымской кампании дал автору мира и Войны громадной материал для обличения генералов-теоретиков, каковые так обожают собственную теорию, что забывают цель теории — приложение ее к практике…. А единение лучших людей из господ с несложными воинами, пережитое Толстым на четвертом бастионе, явилось зерном мысли народной, утвердившейся в романе-эпопее Война и мир.

Испытав тяготы Севастопольской осады с июня 1854 года по апрель 1855 года, Толстой решил продемонстрировать Крымскую войну в движении, в необратимых и ужасных переменах. Появился план изображения Севастополя в разных фазах, воплотившийся в трех взаимосвязанных рассказах. Севастополь в декабре — главной очерк севастопольской трилогии Толстого. В нем формируется тот эстетический идеал, тот общенациональный взор на мир, с высоты которого освещаются предстоящие этапы обороны.

Рассказ напоминает диалог двух различных людей. Один — новичок, в первый раз вступающий на землю осажденного города. Второй — человек, умудренный опытом.

Первый — это и мнимый автором читатель, еще не искушенный, воображающий войну по официальным газетным описаниям.

Второй — сам создатель, что, изображая начальные ощущения новичка, командует его восприятием, учит жить Севастополем, открывает народный суть совершающихся событий.

В начале рассказа Толстой сталкивает читателя с неразрешимыми для него несоответствиями. С одной стороны, кровь, грязь, страдания и смерть. С другой — воздух какого-либо оживления, которая царит в осажденном городе.

Как согласовать между собой эти противоречивые факты?..

Толстой учит сопрягать, сравнивать, связывать между собой различные впечатления бытия. Сначала он показывает новичку фурштатского солдатика, что ведет поить какую-то гнедую тройку… так же нормально и самоуверенно и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле либо в Саранске.

После этого проявление этого неброского, народного в собственных истоках героизма Толстой подмечает и на лице этого офицера, что в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, что курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих воинов, с носилками ждущих на крыльце бывшего Собрания, перевоплощённого в больницу. Чем питается данный будничный, повседневный героизм защитников города? Толстой не спешит с объяснением, заставляет всмотреться в то, что творится около.

Вот он предлагает войти в больницу: Не верьте эмоции, которое удерживает вас на пороге залы,- это плохое чувство,- идите вперед, не стыдитесь того, что вы как словно бы пришли наблюдать на страдальцев, не стыдитесь подойти и поболтать с ними… О каком плохом эмоции стыда говорит Толстой? Это чувство из мира, где сочувствие унижает, а сострадание оскорбляет болезненно развитое самолюбие человека, это чувство дворянских гостиных и аристократических салонов, совсем не уместное тут.

Создатель призывает собеседника к открытому, сердечному общению, которое пробуждает в участниках обороны воздух народной войны. Тут исхудалый воин смотрит за нами добрым взором, и как словно бы приглашает подойти к себе. Имеется что-то домашнее, народное в стиле тех взаимоотношений, каковые установились в декабрьском Севастополе.

И по мере того как храбрец входит в данный мир, он освобождается от тщеславия и эгоизма.

Толстой подводит читателя к пониманию главной обстоятельства героизма участников обороны: …Эта обстоятельство имеется чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого,- любовь к отчизне.

Севастополь в декабре, подобно Детству в предшествующей трилогии, есть зерном Севастопольских рассказов: в нем схвачен тот идеал, та нравственная высота, с вершины которой оцениваются события последующих двух (*95) рассказов. Сюжетные мотивы Севастополя в декабре много раз повторяются в Севастополе в Севастополь и мая в августе: неспециализированный замысел, посещение военного госпиталя, дорога на четвертый бастион, нахождение на переднем крае обороны.

Во втором рассказе Толстой еще раз проводит по этим кругам собственных храбрецов-аристократов, дабы выделить разительную перемену в поведении и настроении верхов на втором этапе Севастопольской обороны. В первом рассказе храбрец преодолевает ужас смерти, не замыкаясь в себе, а раскрываясь миру. Он говорит с ранеными, присматривается к воину, что со хохотом бежит мимо.

И по мере того как чувство солидарности с рядовыми защитниками города нечайно распрямляет его грудь, исчезает мучительное чувство одиночества. Он видит, что все идут по дороге смерти, что матросы и солдаты под бомбами курят трубки, играются в карты, переобуваются, едят — живут.

Он ощущает, наконец, скрытую теплоту патриотизма; объединяющую этих людей в 60 секунд общенационального опробования, и поднимается над собственным эгоистическим я в иное измерение жизненных сокровищ, где на первом замысле, побеждая смерть, стоит чувство любви к отчизне, к Российской Федерации. Историзм толстовского художественного видения судьбы во втором рассказе проявился как в изображении отдельных храбрецов, так и в создании целостного образа севастопольского гарнизона и — шире — самой войны.

Рассказ Севастополь в мае знаменует новую фазу данной войны, не оправдавшей надежд на единство нации. Тщеславие, а не патриотизм выяснилось решающим стимулом поведения в кругу людей, стоящих у власти, подвизающихся в штабах полков и армий. И Толстой беспощадно осуждает такую войну, которая для крестиков-призов, для увеличений по работе требует новых и новых жертв, новых и новых гробов да полотняных покровов.

Имевшая священный, патриотический суть в первоначальный период обороны, в то время, когда еще не забывали Корнилова и жил любимый народом Нахимов, война все более и более данный суть теряла, по мере того как на первый замысел в ней выдвигались тщеславные побуждения и карьеристские соображения мелких наполеонов.

В Севастопольских рассказах в первый раз в творчестве Толстого появляется наполеоновская тема. Автор говорит о том, что офицерская элита не выдерживает опробования войной, что в поведении офицеров-аристократов эгоистические, кастовые мотивы к маю 1855 года взяли верх над ины-(*96)ми мотивами, патриотическими. Вместо сплочения нации целая группа, возглавлявших государство и армию, обособилась от высших сокровищ судьбы миром, хранителем которых был несложной солдат.

Храбрецами Севастополя в августе не просто так оказываются люди не родовитые, находящиеся в собствености к небольшому и среднему дворянству: к августу 1855 года бегство штабных офицеров и аристократов из Севастополя под любыми предлогами стало явлением массовым. Время перед последним неприятельским штурмом севастопольских твердынь по-своему рассортировало людей. В критические для России 60 секунд между различными группами в офицерского круга растет обоюдная отчужденность.

В случае если штабс-капитан Михайлов еще тянулся к аристократам, то Михаилу Козельцову они глубоко несимпатичны. Движение событий заставляет Михаила Козельцова отречься от офицерской вершины, принять народную точку зрения на судьбу, прислушаться к точке зрения рядовых участников обороны. Севастополь в августе — это необычное возвращение к Севастополю в декабре.

Но лишь в августе вместе с народом выясняются только единицы из офицерского сословия, что придает последнему рассказу ужасный оптимизм. Севастополь пал, но русский народ вышел из него непобежденным духовно. Практически любой солдат, посмотрев с Северной стороны на оставшийся Севастополь, с невыразимою печалью в сердце вздыхал и грозился неприятелям.