Действующие лица: товарищ маратов

Когда Рекомендации победили на Урале, взор Екатеринбурга – столицы Красного Урала – обращается на негромкий Тобольск. В том месте, не так уж и на большом растоянии, находится Царская Семья. Святая мечта революционеров – расправа над Николаем Кровавым!

К тому же слухи о несметных романовских сокровищах, вывезенных из Петрограда… Такова проза судьбы: «за всеми идеями постоянно стоит бифштекс» – как говаривал кто-то из большевистских фаворитов. И Голощекин в Екатеринбурге разрабатывает замысел.

По окончании моей первой статьи, напечатанной в «Огоньке», о расстреле Семьи Романовых я взял по почте маленькое послание:

«Могу сказать вам кое-какие подробности по интересующей вас теме». Подпись – Александр Васильевич. Без фамилии.

И телефон.

Я позвонил.

Старческий голос: – Лишь рассказываете погромче. Нехороший телефон. (Пожилые люди не жалуются на собственный слух, они жалуются на телефон. На протяжении собственных розысков я буду иметь дело по большей части с весьма пожилыми людьми и неоднократно услышу эту фразу.) Я: – Взял ваше письмо… Желал бы с вами встретиться.

Он: – Возможно и встретиться… Я сам к вам приеду.

(какое количество раз я услышу все это! Они прошли хорошую школу – сталинскую школу страха. И он не желает, дабы я к нему пришел, дабы я знал, кто он. Он опасается.)

Он приходит сам. Ветхий старик с нимбом прозрачных белых волос. Орденские планки на пиджаке.

– Значит, все, что я вам поведаю… я не желал бы, дабы… ну, дабы вы конкретно ссылались…

Я прерываю. Я говорю весьма звучно – он не хорошо слышит:

– Не волнуйтесь… я и не могу конкретно ссылаться. Я так как не знаю кроме того вашей фамилии.

Он и сам это осознаёт, но желает лишний раз от меня услышать. Никому на свете не осознать, чего он на данный момент опасается. Но мне и всем, кто появился в моей стране, ясно: он опасается.

До могилы останутся в них Учителя и уроки Вождя.

– Ну, я, возможно, скажу вам мало занимательного, по причине того, что сам совершенно верно практически ничего не знаю… Легко данный рассказ почему-то меня мучает… И внезапно вам пригодится?.. В те годы… вас тогда на свете еще не было… в те годы люди не весьма расспрашивали… Не принято было… Так что я об этом человеке… ну, о котором буду на данный момент говорить, знаю мало… Дело происходило в начале 20-х годов… Знаю, что данный человек был с Урала… мой старший брат был узнаваемый невропатолог, и он пришел к нему лечиться.

Знаю, что у этого человека был родственник, что трудился в ЦК, «шишка на ровном месте», как говорили в те времена. Ну, брату позвонили, чтобы принял его на квартире. И осмотрел… Так сообщить, частным образом.

Вот он и пришел к нам. Вечером за чаем брат поведал о нем отцу. Я запомнил. Все, что в молодости, – так не забываешь… Данный человек, оказывается, трудился в Уральской ЧК и чуть ли не руководил расстрелом царя. И с того времени у него не хорошо с нервами.

Весной он постоянно попадал в нервную клинику.

Весна наступала – и у него ухудшение… Брат назвал его «шпион».

Он остановился, по всей видимости, дабы я задал вопрос.

Я задал вопрос.

– Потому «шпион», что его сперва заслали в тот дом. Это еще до Екатеринбурга, это в то время, когда царь был в другом городе.

– В Тобольске…

– Возможно. Вы лучше понимаете. Но в том месте был громадной дом.

Вот он в данный дом плотником поступил трудиться и за царем следил… Так он брату поведал.

Царь с царицей беседы вели по-английски, никто не осознавал, а осознавать необходимо было. Вот его в том направлении и… А помогал ему в доме кто-то из охраны…

Он замолчал.

– Ну и дальше?

– Дальше не было. Брат испугался. Правильнее, папа отечественный сообщил: «Дабы духа его в отечественном доме не было…» Папа не весьма жаловал новую власть…

– Сообщите, а вы тогда все это записали?

– Да вы что? Кто ж такое записывает. Я всю жизнь поведать об этом опасался… Он и про расстрел брату поведал.

Но брат кроме того нам не захотел пересказать. Лишь одно сообщил: «Кровь хлестала потоками. Все в крови было».

какое количество раз, трудясь с документами, я постигал это мистическое их свойство, подтвержденное забавной пословицей: «на ловца и зверь бежит». Я именую это – «приводить к документам». И уже скоро, в книге «Революционеры Прикамья», изучая сподвижников Голощекина, я наткнулся на необычную биографию.

«Лукоянов Ф.Н. (р. 1894 г.) получал образование пермской гимназии, в 1912 году – студент юридического факультета МГУ. Папа, государственный служащий, старший контролер казенной палаты, погиб, покинув на руках матери пятерых детей.

С 1913 года член кружка студентов-коммунистов в Столичном университете. Брат Михаил, сестры Вера и Надежда – все коммунисты…

Возвратившись в Пермь, вошел в большевистскую группу при газете «Пермская судьба»… По окончании победы Советской власти начинает трудиться в ЧК. Он глава сперва Пермской ГубЧК, а после этого, с июня 1918 года – Уральской Областной ЧК».

Итак, в июле, в то время, когда расстреляли Романовых, Уральской ЧК в Екатеринбурге руководил отечественный Федор Лукоянов!

И потом написано в книге: «Серьёзное нервное заболевание, купленное еще в 1918 году на протяжении работы в ЧК, все больше давало себя знать. В первой половине 30-ых годов двадцатого века Федор Николаевич был направлен в Наркомснаб, в 1934-37 гг. он трудился в редакции „Известий“, после этого в Наркомзаге. Погиб во второй половине 40-ых годов двадцатого века, похоронен в Перми».

А вот его лицо на фотографии – дистрофичное, нервное и культурное лицо.

Я начал искать. Скоро я взял письмо от Авдеевой К.Н. (Свердловск). Она отправила выписку из «Автобио-графии» Федора Лукоянова, хранившейся в недоступном для меня Музее КГБ в Свердловске.

Биография написана им в первой половине 40-ых годов XX века.

«Целый 1918 и начало 1919 года трудился в органах ЧК, сперва Главой Пермской ЧК, а после этого Главой Уральской Областной ЧК, где учавствовал в управлении расстрелом семьи Романовых… В середине 1919 года заболел и по выздоровлении перешел на партийную работу… Но здоровье не поправлялось и в начале 1922 года ЦК ВКП (б) поместил меня в столичный санаторий…»

«Шпион»?! Нет, мы не смеем этого утверждать до конца, через чур все это фантастично, литературой пахнет, а не наукой. Но все-таки предположить мы можем…

Тем более что в «Автобиографии» весьма занимательный пропуск: главой Пермской ЧК он будет назначен лишь 15 марта, что же он делал и где он был все начало 1918 года?

Партийная кличка Федора Лукоянова была «Маратов» (обожали Великую французскую революцию грамотные парни из большевистских кружков – но суждено было пойти отечественным Маратам куда дальше).

Итак, мы предполагаем: в последних числахФевраля из Екатеринбурга был послан в Дом Свободы товарищ Маратов – «шпион».

Это уже было началом осуществления замысла Екатеринбурга – захватить Царскую Семью.

НО НЕ СПАЛ И ПЕТРОГРАД

Да, Царская Семья весьма понадобилась бы и большевистскому Совнаркому. Она имела возможность стать козырной картой в Игре с их могущественными родственниками (Германия и Англия). Помимо этого, все те же романовские сокровища, о которых столько наслышаны… и все это – находится в беспомощном Тобольске.

Уже 2 ноября победивший Петроградский военно-революционный комитет слушал вопрос о содержании Романовской Семьи. Комитет обращается с предложением к Совнаркому перевезти Романовых из Тобольска в Кронштадт, оплот революции – под контроль балтийских моряков.

Из письма В.А.Блохина (Москва):

«Зверский расстрел Царской Семьи думается на данный момент неправдоподобным, страшным. Я весьма пожилой человек и я застал то время… Зверство, озверение, остервенение, – они были общими. Убийство Царской Семьи только дополняет эту картину. Не более.

Я знал Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, милого штатского человека в очках, из хорошей семьи (его брат был царский генерал). Сам милейший Владимир Дмитриевич и был организатор страшной 75-й помещения в Смольном. Эта помещение и была предшественницей ЧК.

Владимир Дмитриевич весьма обожал писать и говорить – „о ужасном в революции“, о делах революционных моряков. Я знавал многих из них, каковые уже по окончании революции, по прошествии уймы лет, упивались рассказами, как отправляли „в расход“ белых офицеров. С этим озверением в душе целое поколение благополучно сошло в могилу.

Либо менее благополучно (в случае если о них позаботился товарищ Сталин). Дабы Западу нас осознать и нам осознать самих себя, нужно не забывать: убийство Царской Семьи не казалось тогда ужасным, по причине того, что, как это ни плохо, было простым. Вот вам случай с морячками, обрисованный все тем же моим привычным Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем.

Случай был самый обыкновенный и нередкий в те дни 1918 года.

Морячки-анархисты с корабля „Республика“ забирают на улице трех офицеров. Руководит морячками Железняков-старший. Полупьяный, уставившись сумасшедшими глазами в пространство, он сидит на стуле, крестит вакуум и приговаривает иногда: „Смерть… Сме-е-рть… Сме-е-рть“.

И вот данный тип вместе с матросиками с «Республики» сажает в мотор задержанных офицеров и предлагает им: либо дотянетесь выкуп в пара тысяч рублей, либо – расстрел. И возят несчастных по перепуганным петроградским квартирам, и они умоляют привычных дать деньги. Дают мало – опасаются, что бравые морячки поразмыслят, что тут имеется чем поживиться.

За хлопотливым сбором дани революционные матросы соскучились. Заехали храбрецы развлечься, попросту говоря, – в бордель. Чтобы не скучали задержанные офицеры, пока революционные матросы будут развлекаться с женщинами, они одному рукояткой нагана разносят челюсть, но, действительно, вторым опоздали: хозяйка притона не дала, дабы не пачкали кровью ее ковер. Совершили время матросики с девушками

– и снова заскучали. Посадили они в мотор офицеров, отъехали в какую-то глушь, приказали – выходить. Офицеры вышли. «Сымай шинели» – окружили офицеров и выхватили револьверы, при сем матерно ругались.

Офицеры сняли.

Одному из них приказали отнести в автомобиль, он отнес. И уже в автомобиле услышал выстрелы. Позже возвратились матросики: «Ах, сукин сын! Как же это мы про тебя забыли?..

Ну линия с тобой. Ты еще понадобишься.

на следующий день мы с тобой поездим» (другими словами по квартирам). И его утоптали под ноги между сиденьями и всю дорожку лежачего били каблуками – развлекались. Это я практически дословно цитирую по опубликованным воспоминаниям моего привычного Владимира Дмитриевича… В то время, когда вы станете ужасаться расстрелу Царской Семьи либо расстрелу Михаила Романова – вспомните данный пустырь, где как псов пристрелили офицеров.

Не забудьте Железнякова-старшего, крестившего воздушное пространство и приговаривавшего: «Смерть… Смерть… Смерть…» Кстати, Железняков – фамилия известнейшая в истории Октябрьской революции. Потому что «нехороший» Железняков-старший с «нехорошими» матросами с корабля «Республика» был родным братом того «хорошего» Железнякова-младшего, что с «хорошими» матросами с того же корабля «Республика» разгонит Учредительное собрание – первый и последний вольный русский парламент. Лишь История может такое придумать! «Сме-е-рть… сме-е-рть… сме-е-рть…»

Итак, захотели революционные кронштадтские матросы захватить Царскую Семью, да к тому же с невинными женщинами. И с сокровищами в придачу… «Сме-е-рть, сме-е-рть, сме-е-рть». Но большевистский Совет народных комиссаров уже с недоверием смотрел «на гордость и красу русской революции».

И Совет народных комиссаров признает «таковой перевод преждевременным».

Но это большевистские прагматики обсуждают, как лучше применять Царскую Семью. В новом правительстве имеется и романтики, бредящие Французской революцией. Романтики требуют немедля забрать Семью в Москву, потому что направляться устроить великий показательный суд народа над поверженным тираном.

И первый оратор революции Лев Троцкий жаждет выступать обвинителем на этом будущем суде. Ах как популярен был сейчас Лев Давыдович… Грива тёмных волос, голубые глаза, яростная обращение. «Всегда возбужденный Лев Давыдович», – как с язвительностью говорили его неприятели. Правильнее, с завистью, потому что тогда был пик популярности Троцкого.

Лицо Льва – льва революции – работы живописца Анненкова висело тогда в зданиях всех подлинных революционеров.

«А вместо Спаса в спаленке Висит их генерал, Каким живописец Анненков Его нарисовал».

Уж он сотрёт с лица земли на глазах всего прогрессивного человечества жалкого, косноязычного царя. Это будет успех революции! Мысль суда над царем побеждает.

Но прекрасно сказать: «перевезти царя в столицу». Нужно сперва «дотянуться его из Тобольска».

330 человек вооруженной охраны, собранных из бывших царских воинов, сторожат тобольский дом. Дело поручают ВЦИК.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: «РАБОТУ НЕС ПРИМЕРНО»

Во главе ВЦИК тогда стоял Яков Свердлов.

В январе 1918 года Свердлов принимает представителей отряда, защищавшего Романовых. Основной среди них – глава солдатского комитета отряда Павел Матвеев.

Матвеев – обычная фигура первых лет революции: серая шинелька, почувствовавшая власть. Избранный главой солдатского комитета, вчерашний царский фельдфебель вывесил на собственной двери ответственную табличку: «Квартира Петра Матвеевича товарища Матвеева». Это весьма смешило жителей тобольского дома.

Но стремительное перевоплощение фельдфебеля их уже опечалило.

Из «Записок» Матвеева: «Первые известия о крушении Временного правительства мы взяли лишь 20 ноября… Но комиссар Панкратов… старался доказать, что коммунистов из Петрограда уже давно выгнали… Мне удалось охрану разубедить, доказать, что… нужно немедля отправить делегацию в Петроград для получения более правильных сведений из Центра…»

Из Петрограда Матвеев возвращается изменившимся.

«Мы пробыли пара дней в Питере и 11 января отправились обратно в Тобольск, взяв в путь определенное задание: устранить комиссара Временного правительства, подчинив, не смотря ни на что, отряд Советской власти. Нам предписывалось не выдавать Романова без ведома и особенного на то предписания ВЦИК и Совета народных комиссаров… 23 января в Тобольске было собрано собрание всего отряда. По окончании моего доклада… отряд раскололся на две части: одна – за власть Советов, вторая, „правая“ – за Керенского…»

Сейчас по вечерам Матвеев исчезает из дома. Он начинает захаживать в Совет – к тобольским коммунистам. В собственной «квартире» Матвеев поставил громадный глобус – «Даешь Мировую Революцию!»

По воспоминаниям коммуниста Коганицкого, на одном из ночных собраний Матвеев, «воображающий тогда всего 12-13 человек гвардейцев, дает Совету клятву, что они скорее сами погибнут, но не дадут участникам Семьи уйти живыми…». Для этого в каждой смене караула будут сейчас вкраплены их люди.

И скоро солдатский комитет выгнал комиссара Панкратова. Но на полковника Кобылинского руку до тех пор пока поднять не посмел.

Потом за собственную деятельность Петр Матвеевич возьмёт следующий документ на бланке большевистского Тобольского Совета: «Настоящим удостоверяется, что товарищ-гражданин Петр Матвеевич Матвеев пребывал в отряде Особенного Назначения по охране бывшего его семейства и царя… Причем работу нес примерно и честно, безоговорочно делая возложенные на него борца солдата-и обязанности гражданина за Революцию, не оставляя вверенного ему дела во все этапы русской и трудные моменты революции…» Подпись – Хохряков, 18 мая, Тобольск.

«Работу нес примерно…» Возможно, «товарищ-гражданин Петр Матвеевич Матвеев» и был – «тот, кто ввел в дом „шпиона“?

Но возвратимся к «шпиону». Как его отправляли? Я все пробую представить – как это было…

Его вызывают из Перми в столицу Красного Урала. Тут во главе созданной в феврале Уральской Чрезвычайки стоял Михаил Ефремов – коммунист с 1905 года, приговоренный царским судом к пожизненной каторге. Но подлинным начальником Уральской ЧК все больше делается коммунист с того же сурового, 1905 года – будущий цареубийца Яков Юровский.