Горе от ума» и «мизантроп» мольера

В качестве примера «высокой» комедии для «Горя от ума» Грибоедов выбрал комедию «Мизантроп» Мольера. По окончании знакомства с комедией Грибоедова современники сразу же отметили разительное сходство с мольеровским «Мизантропом», которое драматург и не думал скрывать. Как и в «Мизантропе», в «Горе от ума» храбрец находится в несоответствии с обществом.

Подобно «Мизантропу», в «Горе от ума» две линии – публичная и амурная.

Храбрец «Мизантропа» – Альцест – представлен «злым умником». Такова же одна из масок Чацкого.

В «Мизантропе» (1666) выведен очень добропорядочный храбрец – Альцест, что ненавидит людские пороки. Все, что он говорит о современном мире, совсем справедливо. Альцест не желает прощать развращенные нравы и ненавидит их.

Он не желает идти ни на мельчайшие уступки, вскрывая публичные язвы. Он разоблачает их, зло и едко смеется над ними и осуждает тех, кто относится к ним снисходительно. Он дробит людей на «хулителей» и «судей», с одной стороны, и «хвалителей», и «льстецов» – с другой.

Он видит, что «льстецы» и «хвалители» ненавидят злых и подлых людей, но все-таки угодничают перед ними и льстят им. Мир неискренен, и испорченность его – фундаментальный закон отношений людей и современного общества в нем. Так, мерзавцы и мошенники приняты во всех зданиях, их встречают с ухмылкой, они везде желанные гости. Доходя в собственной неуступчивости до одержимости, до неистовства, Альцест взвинчивает себя и готов обрушить бешенство на все люди:

Нет, все мне ненавистны!

Одни за то, что злы, преступны и корыстны;

Другие же за то, что поощряют тех,

И неприязни в них не возбуждает грех,

А равнодушие царит в сердцах преступных.

Альцест составил себе жёсткое и ясное представление о том, каким должен быть мир, и не желает ни за что его поменять. В случае если мир нехорош, то тем хуже для него, а он, Альцест, ни при каких обстоятельствах не согласится принять его таким, каким он ему видится – льстивым, подлым, неискренним, корыстным. Из этого постоянное раздражение Альцеста.

Он неимеетвозможности сказать нормально. Он твёрд и безжалостен по отношению ко всему миру, а не только к недостойным лицам.

Но общество не изменяется, не обращая внимания на обвинения Альцеста. И по большому счету оно не желает изменяться, а предпочитает устойчивость, сохраняя надежду на проявление снисходительности к недочётам, слабостям а также порокам. Альцест упорствует и соглашается на собственное разорение, отказываясь переменить собственный взор на человеческий род.

В этот самый момент оказывается, что ненавистник и этот скромник («мизантроп») людей одержим гордыней и мнит себя центром Вселенной, придавая частному суду значение великого события в жизни общества. В несдержанном Альцесте Мольер подмечает чрезмерную, выходящую за разумные пределы добродетель, которая преобразовывается в крайность и граничит с противоположными ей особенностями. Из-за упрямой неуступчивости и гордости Альцест попадает в рискованные положения.

Альцест у Мольера представлен не только злым умником. Он еще и сильно влюбленный человек. Любовь не ослепляет Альцеста.

И в этом отношении он не наивен. Он прекрасно видит недочёты собственной возлюбленной – Селимены, но не имеет сил совладать со своим эмоцией.

Так как Селимена, осуждая свет, остается все-таки в салонной культуры, не разрывает с ней, получается, что Альцест, отрицающий эту культуру, вступает в несоответствие с собой: он обязан бы ненавидеть и ненавидеть Селимену, а он ее безумно обожает. Правила отношения к вторым людям он не распространяет на себя и на Селимену. С непостижимой силой несмотря ни на что Альцест верит, что его любовь «исправит» Селимену, излечит ее от пороков общества.

В случае если Альцесту не удается поменять мир, поменять всех, то он сохраняет надежду, что хотя бы одно существо он избавит от недочётов. И потому слабость, в которой согласится Альцест, в действительности высказывает всю силу его души: он стал бы несчастнейшим из людей, если бы отступился от своих взглядов и намерений. Он готов погибнуть, но не отказаться от своих убеждений.

Он через чур горд, дабы сдаться. В этот самый момент узнается, что в сочетание «не добрый умник» Мольер вкладывает особенный суть. Мысли Альцеста вовсе не злы, а, наоборот, добропорядочны и возвышенны. Он вправду умен, и комедия не выявляет его пустоты.

Содержание его взоров не смешно, а Альцест, в случае если иметь в виду суть его речей, нисколько не забавен. И отчего же тогда он выглядит сумасбродом и предстает в забавном свете?

Из-за чего умный человек, что осознаёт, что делается забавным, неимеетвозможности этого избежать и – время от времени невольно, в противном случае и по собственной воле – попадает в забавное положение? А также возможно выразиться более решительно: неимеетвозможности не стать забавным?

В случае если речи Альцеста умны, то, следовательно, в том, что он забавен, виновато его поведение, форма, в которую облечено содержание его речей. Значит, слово «не добрый» в сочетании «не добрый умник» Мольер относил лишь к поведению Альцеста, к приёмам и способам его общения с другими персонажами, с его невоздержанностью и нетерпимостью. Поведение Альцеста, его отношение к людям вправду не согласуется с поведением порядочного светского человека.

Правила поведения светского человека в обществе были записаны в книжках хорошего тона, каковые выходили и во времена Мольера, и во времена Грибоедова. Альцест и Чацкий усвоили эти правила с детства, по причине того, что с них начиналось воспитание аристократа в семье. К этому нужно добавить, что правила светского поведения практически остались прежними в течении столетий, разделяющих Мольера и Грибоедова.

В книжках XVII в. («Мастерство нравиться при дворе», «Свойства порядочного человека», «Фортуна добропорядочных людей») светский человек определялся сочетанием благовоспитанности с физическими и умственными преимуществами: он обязан смотреться изящно, прекрасно танцевать, быть охотником и превосходным наездником, владеть ученостью, остроумием, умением поддерживать и вести беседу, почтительно обходиться с женщинами, не упоминать о собственных хороших качествах, но с готовностью хвалить чужие и не злословить ни о ком, оставляя пороки на совести их носителей. «Порядочный человек, – учили пособия по светскому воспитанию, – постоянно излагает собственные убеждения тем же тоном, что и собственные сомнения, и ни при каких обстоятельствах не возвышает голоса, для получения преимущества перед теми, кто говорит не так звучно. Ничего нет более ужасного, чем проповедник в гостиной, благовествующий личные слова и поучающий от собственного имени».

В случае если разглядывать Альцеста (и Чацкого) с позиций книжек по хорошему тону, то, само собой разумеется, он не может быть назван вежливым человеком света. Но, возможно, он выглядит забавным как раз вследствие того что нарушает нормы светского поведения? Частично это так, но в этот самый момент заключена не вся правда.

Человек, нарушающий те либо иные принятые нормы нравственности, выступает или ужасным храбрецом, или преступником.

Потому, что Альцест не преступник, то, следовательно, он ужасный храбрец. Но ужасный храбрец не может быть забавен. Значит, забавное – оборотная сторона катастрофы, забавное должно быть не только формой поведения Альцеста, но и содержанием его характера.

Форма поведения, избранная Альцестом, правильнее, внутренне свойственная ему, сросшаяся с его умом, с его душой, со всем его существом, оказывается глубоко содержательной.

Она проистекает из тех особенностей его натуры, каковые повелевают Альцесту отвергать лесть и обличать порок, ненавидеть общество и ненавидеть его. В этот самый момент направляться вдуматься в несоответствие, которое движет Альцестом: неприязнь к порочному обществу совмещена с любовью к Селимене, которую Альцест обязан бы ненавидеть. Эта любовь очень многое растолковывает: храбрец хватается за последнюю спасительную надежду – за любовь, за возможность благодаря любви «исправить» Селимену, перевоспитать ее душу.

Не будь у Альцеста данной веры, он превратился бы в мрачного человеконенавистника, в умника и скучного скептика, которому чуждо добро. Но Селимена «неисправима» равно как и люди светского общества. Следовательно, Альцест при всем собственном презрении к морали света еще и наивен.

И это та неотъемлемая черта характера, которая время от времени делает Альцеста забавным и ставит его в забавные положения.

Следовательно, храбрец не только умен, но и наивен. Наивность, как мы знаем, не только мила, но и забавна.

Смешно замечать, как умный человек нежданно выясняется наивным, по причине того, что ум, мудрость, казалось бы, несовместимы с наивностью. Но через хохот в его наивности проступают мудрость и ум. Исходя из этого так трогает Альцест неизменностью собственной любви к Селимене.

Не сохраняя надежду переменить порочное и развращенное общество, он готов на поражение, на смерть, готов скрыться от всех для звания и сохранения честности честного, не примирившегося с недочётами людей человека. Он готов

…уголок искать далеко от всех,

Где имел возможность бы человек быть честным без помех!

Как раз любовь выясняется тем состоянием, которое в полной мере совместимо с его поведением и характером, по причине того, что в ней живут и сосуществуют крайности: безумие и чистота, неуступчивость и искренность, нетерпимость и наивные уловки. При с Альцестом видно, что, отстаивая собственные убеждения, он различает лишь тёмные и белые тона. А это уже не только смешно, но и может привести к состраданию.

Наивность делается чертой, информирующей храбрецу трагичность и трогательность.

Потому, что настоящая судьба предстает лишь в тёмных, а мнимая – лишь в ярких тонах, то по этому показателю Альцест точно узнается вечным парнем, что не хочет взрослеть и расставаться с молодостью, с ее жаром, пылом, с ее страстями, с ее свежестью восприятия мира, с горячностью, с нетерпимостью к всякому несовершенству и порокам, лицемерию, с ее неистовой, доходящей в правдолюбии до сумасбродства и безумия одержимостью.

Мольер, по всей видимости, желал примирить юношеский максимализм Альцеста с правилами хорошего тона. Но другие поколения читателей, зрителей, актёров и писателей пара в противном случае осознали комедию «Мизантроп». Жан-Жак Руссо писал, что Альцест обличает людей не из неприязни к ним, а их любви к человечеству, хотя, дабы жизнь стала красивой и идеальной.

Такой же точки зрения придерживался и И.А.

Крылов, заинтересованный человеческим и литературным типом «мизантропа». Романтики заметили в Альцесте гонимого и терзаемого обществом гения, что выкрикивает собственную боль. Уже в наши дни Альцест воспринят яростным неприятелем всех всякого соглашательства и форм лжи.

Для уяснения сходного и разного между комедиями Грибоедова и Мольера значительно соотношение в обоих храбрецах – Альцесте и Чацком – ужасного и комического. Э. Золя сравнил Альцеста с Гамлетом. Чацкого также сопоставляли с храбрецом катастрофы Шекспира.

Все это не просто так. Трагизм Альцеста и Чацкого обусловлен их конфликтом с настоящим и касается самых интимных, самых затаенных сторон души.

Линия разрыва храбрецов с современностью проходит через их сердца. Но именно в этом и заключено различие. Альцест противостоит духу нынешних, т. е. современных ему дней.

Его идеал остался в прошлом. «Суровость доблести прошлых поколений» несовместима с нравственной несостоятельностью нынешних «дней, привычек, стремлений».

Альцест целый на стороне прошлого. Невозможность воплощения обещанного прошедшей эрой идеала – такова обстоятельство катастрофы Альцеста.

Отношения Чацкого в комедии Грибоедова с настоящим и прошлым осложнены. С одной стороны, в сознании Чацкого быстро сталкиваются новое и национальное прошлое, где предпочтение отдается нынешнему, а с другой – собственный и чужое, иноземное, в этот самый момент предпочтения изменяются: древнее, прошлое оказывается привлекательнее чужестранного нового. Но в целом Чацкий, в отличие от Альцеста, стоит за настоящее и отрицает устаревшие моральные нормы.

Он видит идеал не в прошлом а также не в настоящем (оно только ступень к более идеальному будущему), а в будущем.

Так, истоки ужасного в комедиях и сходные (непримиримый конфликт с настоящим), и различные: для Альцеста идеал уже не воплощаем, а для Чацкого еще не воплощен.

Однако с полным правом возможно заявить, что «Горе от ума» во многом наследует «Мизантроп» Мольера. Грибоедов идет за французским драматургом в осмыслении самого типа молодого человека, находящегося в несоответствии с обществом. Для построения комедии Грибоедову были необходимы дисциплина классицизма, стройность и строгость формы.

Горе от ума» и «мизантроп» мольера

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: