Громкие слова, тихие слова 26 страница

Мегги взглянула вверх, на густую крону. Для того чтобы дерева она еще не видела. Кора была красновато-коричневая и морщинистая, как у дуба.

Ветви начинались весьма высоко, но ствол был целый в узлах, так что залезть по нему было нетрудно. В некоторых местах огромные древесные грибы образовывали как бы платформы. На огромном стволе показывались трещины и дупла, залепленные перьями – по всей видимости, на этом дереве селились не только люди. Необходимо задать вопрос Дориа, неимеетвозможности ли он и в самом деле соорудить мне крылья, – при данной мысли Мегги внезапно опять отыскала в памяти о сороке, которая так напугала ее мать.

Из-за чего Реза не забрала ее с собой? Она все еще вычисляет меня маленькой! – поразмыслила Мегги.

– Мегги!

В ладонь ей просунулись холодные мелкие пальчики. Элинор прозвала эту девочку Огненным эльфом за рыжие волосы – до того броские, как будто бы в них жили искры, как в пальцах Сажерука. какое количество ей лет?

Четыре? Пять? Многие из детей не знали собственного возраста.

– Беппе говорит, что в том месте, наверху, имеется птицы, каковые едят детей.

– Глупости! Откуда он знает? Думаешь, Беппе уже был в том месте, наверху?

Девочка с облегчением улыбнулась и строго взглянуть на Беппе. Но тут же ее личико снова посерьезнело: Фарид докладывал Тёмному Принцу о итогах малышка и разведки прислушивалась, не производя руки Мегги.

– Гнезда такие громадные, что в каждом смогут дремать пять-шесть человек, – возбужденно говорил он. Тоска по Сажеруку, наверное, на время отпустила его. – Многие мосты подгнили, но в том месте, наверху, достаточно лиан и древесины, дабы починить их!

– У нас практически нет инструментов, – добавил Дориа. – Это первое, что необходимо смастерить из ножей и наших мечей.

Разбойники с тревогой покосились на оружие у пояса.

– Крона такая густая, что превосходно защищает от ветра, но в некоторых местах в ней проделаны бреши, – продолжал Фарид. – Это были, по всей видимости, смотровые пункты для дозорных. А гнезда необходимо будет выстелить чем-то мягким, как феи делают.

– Некоторым из нас, возможно, лучше остаться внизу, – увидел Эльфогон. – Кто-то так как обязан охотиться и…

– Вы сможете охотиться наверху! – перебил его Фарид. – В том месте не только целые своры птиц, но еще звери и большие белки с хватучими пальцами, похожие на кроликов. И рыси в том месте также имеется.

Дамы тревожно переглянулись.

– И летучие мыши, и кобольды с длиннющими хвостами, – продолжал Фарид. – В том месте, наверху, целый мир! В том месте имеется дупла, огромные, как пещеры, а кое-какие сучья такие широкие, что по ним возможно нормально разгуливать. На них растут цветы и грибы.

В том месте чудесно! Как в сказке…

Фенолио радовался во целый рот, как король, чьи владения нахваливают знатные гости, и потом Элинор в первоначальный раз с интересом взглянуть на узловатый ствол. Дети желали тут же на него залезть, но дамы их удержали.

– Собирайте листья, – сообщили они, – птичьи перья и мох – все, чем возможно выстилать гнезда.

Солнце уже клонилось к закату, в то время, когда разбойники взялись протягивать верёвки, плести сети и строить древесные платформы, каковые возможно было втаскивать по стволу.

Баптиста и еще пара человек пошли заметать следы. Мегги заметила, как Тёмный Принц неуверенно наблюдает на собственного медведя. Как он попадет наверх?

А лошади, тащившие припасы?

Столько вопросов к тому же никакой уверенности, что Зяблик не напал на их след.

Мегги помогала Минерве плести сеть для припасов, но тут Фенолио с заговорщическим видом поманил ее за собой.

– Ты не поверишь! – зашептал он, в то время, когда они остановились между огромных корней. – Лишь не говори Лоредан. Она сходу заявит, что у меня мания величия.

– Чего не говорить? – с удивлением задала вопрос она.

– Данный парень, ну, ты знаешь, что все время на тебя таращится и цветы носит, так что Фарид зеленеет от ревности. Дориа…

Крона над ними окрасилась розовым в лучах заходящего солнца. Гнезда свисали с ветвей, как тёмные плоды.

Мегги смущенно отвернулась.

– Что – Дориа?

Фенолио огляделся, как будто бы опасался, что Элинор стоит у него за спиной.

– Слушай, Мегги, – негромко сообщил он, – я, думается… я его придумал, как и Сажерука, и Тёмного Принца!

– Ерунда какая! Что ты несешь? – тихо сказала Мег ги в ответ. – Дориа, возможно, еще не появился, в то время, когда ты писал собственную книгу!

– Да, я знаю! В этом-то и вещь! Всех этих детей, – Фенолио широким жестом продемонстрировал на детей, усердно собиравших под деревом перья и мох, – моя история откладывает как яйца, без всякого моего участия.

Она по большому счету отличается плодовитостью. Но данный парень… – Фенолио понизил голос, как словно бы Дориа имел возможность его услышать, не смотря на то, что он сидел сейчас с Баптистой довольно далеко от них, переделывая ножи в пилы и топорики. – Мегги, это поразительно: я написал о нем повесть, но персонаж с его именем был взрослым!

Самое увлекательное, что эта повесть осталась ненапечатанной. Она, возможно, до сих пор лежит у меня в коробке стола, а возможно, мои внуки в далеком прошлом повытаскивали страницы, дабы кидаться в кошек бумажными комками!

– Но этого не может быть! Значит, это не он! Мегги незаметно взглянуть на Дориа. Она обожала на него наблюдать.

– А про что повесть? – задала вопрос она. – Что он делает, твой взрослый Дориа?

– Сооружает городские и замки упрочнения. И вдобавок изобретает летательный аппарат, тут и… – часы он взглянуть на Мегги, – печатный пресс для известного переплетчика.

– Правда? – Мегги внезапно стало жарко, как бывало, в то время, когда Мо говорил ей особенно увлекательную историю. Для известного переплетчика. На мгновение она забыла про Дориа и думала лишь о собственном отце. Возможно, Фенолио в далеком прошлом уже написал слова, каковые сохранят Мо жизнь. Пожалуйста! – взмолилась она к повести Фенолио. – Пускай этим переплетчиком будет мой папа!

– Я назвал его Дориа-Колдун, – продолжал Фенолио, – но волшебство у него в пальцах, как у твоего отца. Но это еще не все, самое занимательное в первых рядах. У этого Дориа имеется супруга, и о ней говорят, что она родом из далеких государств и словно бы многие его изобретения посоветованы ею.

Страно, правда?

– Что же тут необычного? – Мегги почувствовала, что краснеет. И именно сейчас Фарид обернулся и взглянуть на нее. – А как ты ее назвал?

Фенолио смущенно откашлялся.

– Ты так как знаешь, женские роли у меня не так шепетильно прописаны… Я не подобрал для нее подходящего имени, исходя из этого в том месте говорится просто о его жене.

Мегги нечайно улыбнулась. Да, это похоже на Фенолио.

– У Дориа два пальца на левой руке не сгибаются. Так что вряд ли он сможет мастерить такие сложные вещи…

– Эти пальцы придумал я! – вскричал Фенолио, забыв об осторожности.

Дориа поднял голову и взглянуть на них, но, к счастью, сейчас с ним заговорил Тёмный Принц.

– Ему сломал их папа, – негромко продолжал Фенолио. – Спьяну. Он ударил сестру Дориа, а мальчик вступился за нее.

Мегги прислонилась к стволу. Она как словно бы ощущала спиной, как бьется сердце дерева, огромное древесное сердце. Это все сон, лишь сон.

– Как кликали сестру? – задала вопрос она. – Суза?

– Понятия не имею, – ответил Фенолио. – Я уже подзабыл всю эту историю, а возможно, у нее и не было имени, как у жены. Как бы то ни было, позднее им будут особенно восхищаться как раз за то, что не обращая внимания на сломанные пальцы, способен творить такие чудеса.

– Ясно, – пробормотала Мегги и поймала себя на том, что пробует представить взрослого Дориа. – Занимательная история, – добавила она.

– Я знаю, – сообщил Фенолио и с довольным вздохом прислонился к дереву, которое он так много лет назад обрисовал в одной из собственных книг. – Лишь не вздумай проболтаться самому мальчишке.

– Ну что ты! Быть может, у тебя в коробке еще большое количество таких историй? Возможно, ты знаешь, что вырастет из Беппе либо из Огненного эльфа?

Фенолио опоздал ответить.

Перед ними выросла Элинор с огромной охапкой мха.

– Легко превосходно! Мегги, ну сообщи сама – разве рядом с тобой не самый громадный лентяй этого и всех других миров? Все трудятся, а он стоит и наблюдает в небо!

– А Мегги не в счет? – со злобой ответил Фенолио. – Не говоря уж о том, что всем вам нечем было бы заняться, не сочини для вас самый громадный лентяй это гнезда и дерево в его кроне.

На Элинор данный довод не произвел ни мельчайшего впечатления.

– Мы себе шеи переломаем в этих чертовых гнездах! – сообщила она. – Я сомневаешься, что это намного лучше, чем рудники.

– Не нервничай, Лоредан. Тебя Свистун совершенно верно в рудники не потащит, – возразил Фенолио. – Ты застрянешь в первой же штольне!

Мегги покинула их браниться. Между деревьями заплясали огоньки. Мегги вначале приняла их за светляков, но вот пара блестящих точек опустилось к ней на рукав, и она заметила, что это маленькие бабочки, как будто бы собравшие на крылья лунный свет.

Новая глава, – поразмыслила она и взглянуть на гнезда над головой. – Новое место. Фенолио говорит мне о будущем Дориа, а вот что его повесть планирует сделать с моим отцом, – об этом он молчит. Из-за чего Реза не забрала меня с собой?

По причине того, что твоя мать – умная дама, – сообщил ей Фенолио. – Кто, не считая тебя, прочтет мои слова, в то время, когда я их наконец напишу? Дариус? Нет уж, Мегги, в данной истории рассказчица ты.

Если ты вправду желаешь оказать помощь отцу, то твое место – рядом со мной. Мортимер точно со мной дал согласие бы.

Да, возможно.

На руку ей села светящаяся бабочка – как сияющее кольцо на пальце. У этого Дориа имеется супруга, и о ней говорят, что она родом из далеких государств и словно бы многие его изобретения посоветованы ею. Страно, ничего не сообщишь.

Белый шепот

В то время, когда бы раздобыл я шелку с небес, Затканного лучом золотым, Чтобы сутки, и тень, и заря с небес

Отливали в нем синим и золотым, – Его разостлал бы, чтобы ты прошла.

Но все достаток мое в мечте;

Мечту расстилаю, чтобы ты прошла.

Любимая, аккуратно по моей мечте.

Уильям Батлер Йейтс.

Поэт грезит о небесном шелке[29]

Сажерук наблюдал с башни на тёмное ночное озеро, где мерцало среди звезд отражение замка. Ветер овевал его лицо прохладой снежных вершин, и Сажерук остро, как будто бы в первый раз, почувствовал вкус судьбы. Ее радость и томление.

Всю ее сладость и горечь, все, что давалось только на время, обреталось и утрачивалось, утрачивалось и заново пребывало.

Кроме того чёрные силуэты деревьев наполняли его пьянящим счастьем. Ночь окрашивала их таковой непроглядной чернотой, как будто бы желала доказать, что данный мир состоит в действительности из чернил. А снег на горных вершинах разве не был похож на бумагу?

Ну и пускай!

Луна казалась серебряной дырой в тёмном покрывале ночи, а звезды окружали ее, как огненные эльфы. Сажерук пробовал отыскать в памяти, видел ли он луну в царстве мертвых. Возможно.

Из-за чего смерть делала жизнь слаще?

Из-за чего сердце обожает только то, что может утратить? Из-за чего?..

Белые Дамы кое-что поведали ему об этом, но не все. Позже, – шепнули они на прощание. – В второй раз. Ты к нам еще неоднократно придешь. И неоднократно уйдешь обратно.

Гвин сидел рядом на башенном зубце, тревожно вслушиваясь в плеск волн. Кунице замок не нравился. За спиной Сажерука ворочался во сне Чудесный Язык.

Оба не сговариваясь решили ночевать наверху, не обращая внимания на мороз.

Сажерук не обожал дремать в закрытых помещениях, и Чудесный Язык, по всей видимости, также. А возможно, он устроился на башне, по причине того, что внизу Виоланта днем и ночью без устали бродила по расписным залам, как будто бы сохраняя надежду найти собственную покойную мать либо ускорить приезд отца. Виданное ли дело, дабы дочери так не терпелось убить отца?

Не одной Виоланте по ночам не спалось. Миниатюрист до утра сидел в помещении с мертвыми книгами и пробовал научить левую руку тому, что прежде с таким мастерством делала правая. Часами сидел он за пюпитром, что отмыла для него Брианна, и заставлял непривычные пальцы выводить цветы и листья, птиц и маленькие лица, а ненужный беспалый обрубок придерживал пергамент, что Бальбулус предусмотрительно захватил с собой.

– Поискать тебе в лесу стеклянного человечка? – задал вопрос Сажерук, но живописец покачал головой:

– Я обхожусь без стеклянных человечков. Они всегда норовят наступить на невысохший рисунок!

Чудесный Язык метался во сне, данной ночью ему было, думается, еще хуже, чем в прошлые. Возможно, они опять к нему пришли. В сны Белые Дамы прокрадывались невидимо.

К Чудесному Языку они наведывались чаще, чем к Сажеруку, как словно бы желали убедиться, что Перепел не забыл сделку, которую заключил с их повелительницей – великой владычицей превращений, госпожой увядания и расцвета, гибели и благоденствия.

Да, они мучили его, касались холодными пальцами его сердца. Сажерук ощущал это, как будто бы в собственной груди. Перепел! – слышал он их шепот, и его сотрясал озноб и одновременно с этим тоска по ним. Разрешите ему поспать, – думал он. – Разрешите отдохнуть от страха, которым наполнен сутки: страха за себя, страха за дочь, страха сделать неверный ход… Покиньте его!

Он подошел к Чудесному Языку и положил руку ему на сердце. Тот открыл глаза, целый бледный. Да, они были у него.

Сажерук зажег пламя на кончиках пальцев. Он знал, какой мороз оставляют эти гостьи. Прохлада, свежая, ясная и чистая, как горный снег, – но сердце мерзло.

И одновременно с этим горело как в лихорадке.

– Что они тебе сообщили в этом случае? Перепел, бессмертие уже на подходе?

Чудесный Язык откинул пушистую шкуру, являвшуюся одеялом. Руки у него дрожали, как словно бы он через чур продолжительно держал их в холодной воде.

Сажерук раздул пламя жарче и еще раз мягко прижал ладонь к его сердцу.

– Лучше?

Чудесный Язык кивнул. Он не оттолкнул ладонь Сажерука, не смотря на то, что она была тёплой, практически обжигающей.

Они что, залили тебе пламя в жилы, в то время, когда оживляли? – задал вопрос в свое время Фарид. Возможно, – ответил Сажерук. Ему понравилась эта идея.

– Да уж, они тебя, видно, вправду обожают, – сообщил он, в то время, когда Чудесный Язык поднялся на ноги, пошатываясь со сна. – К сожалению, они склонны забывать, что их любовь убивает.

– Да, об этом они забывают. Благодарю, что разбудил. – Чудесный Язык подошел к зубцам и взглянуть в ночь. – Он не так долго осталось ждать придет, Перепел! – вот что они шептали в этом случае. – Он не так долго осталось ждать придет. А Свистун, – он обернулся и взглянуть на Сажерука, – прокладывает ему путь.

Что бы это означало, как ты думаешь?

– Что бы это ни означало, – Сажерук загасил пламя и поднялся рядом с Мо, – Свистуну также нужно будет переходить мост, так что незаметно он ко мне не попадет.

Сажерук сам удивлялся, что может сказать о Свистуне без пугливой дрожи. Но, наверное, ужас он вправду оставил в царстве мертвых.

Ветер подернул озеро рябью. По мосту ходили взад-вперед воины Виоланты, а бессонные шаги их госпожи, казалось Сажеруку, доносятся кроме того ко мне, к башенным зубцам. скрип пера – и Шаги Виоланты Бальбулуса.

Чудесный Язык взглянуть на него:

– Продемонстрируй мне Резу. Так, как ты позвал из огня мать ее сестёр и Виоланты.

Сажерук заколебался.

– Да что уж тут! – сообщил Чудесный Язык. – Я знаю, что ее лицо для тебя практически такое же родное, как для меня.

Я Мо все поведала, – тихо сказала Реза в застенке Дворца Ночи. Разумеется, она не солгала. Само собой разумеется, нет, Сажерук.

Она так же не может лгать, как человек, которого она обожает.

Он нарисовал во мраке пламя – и фигуру оживило ее.

Чудесный Язык нечайно протянул руку, но тут же отдернул укушенные огнем пальцы.

– А Мегги? – Как светло читалась любовь на его лице! Нет, он не изменился, что бы в том месте ни говорили. Он так же, как и прежде был как открытая книга, сердце осталось пламенным, а голос способен был позвать к судьбе кого угодно – в точности как пламя в руках Сажерука.

Язычки пламени нарисовали во мраке Мегги наполнили фигурку живым теплом. Мо быстро отвернулся, по причине того, что его руки сами потянулись к огню.

– А сейчас ты. – Сажерук покинул огненные фигуры за зубцами.

– Я?

– Да. Поведай мне о Роксане. Докажи, что не напрасно носишь собственный имя, Чудесный Язык!

Перепел улыбнулся, прислоняясь к зубцу.

– О Роксане? Это легко, – сообщил он негромко. – Фенолио превосходно о ней написал.

Он начал сказать – и его голос пробрался Сажеруку в самое сердце. Он кожей ощущал эти слова, как будто бы руки Роксаны: Ни при каких обстоятельствах еще Сажерук не видел более прекрасной дамы. Волосы у нее были тёмные как ночь, которую он обожал.

В ее глазах была тьма лесной чащи, блеск воронова пера, дыхание огня. Ее кожа напоминала лунный свет на крыльях фей…

Сажерук закрыл глаза, ощущая рядом дыхание Роксаны. Ему хотелось, дабы Чудесный Язык не смолкал , пока его голос не станет кровью и плотью, но слова Фенолио не так долго осталось ждать закончились, и Роксана провалилась сквозь землю.

– А Брианну? – Чудесный Язык лишь сказал ее имя, а Сажеруку уже казалось, что дочь стоит перед ним в темноте, отворачиваясь, как в большинстве случаев при его приближении. – Твоя дочь тут с нами, но ты редко решаешься на нее посмотреть. Продемонстрировать ее тебе?

– Да, – негромко сообщил Сажерук. – Продемонстрируй.

Чудесный Язык откашлялся, как будто бы желал убедиться, что его голос в полной готовности.

– О твоей дочери в книге Фенолио ничего не говорится, не считая имени и нескольких слов о маленькой девочке, какой она была весьма в далеком прошлом. Исходя из этого я могу сообщить тебе лишь то, что видит каждый.

Сердце Сажерука сжалось, как будто бы испугавшись слов, каковые на данный момент раздадутся. Его дочь, его неприступно чуждая дочь.

Брианна унаследовала красоту матери, но любой, кто наблюдает на нее, сходу вспоминает тебя. – Чудесный Язык подбирал слова аккуратно, как будто бы срывал их во мраке по одному либо складывал лицо Брианны из звезд. – В ее волосах и в сердце живет пламя, и в то время, когда она смотрится в зеркало, то вспоминает отца.

Которому неимеетвозможности забыть обиду, что он возвратился из мертвых, но не привел с собой Козимо, – думал Сажерук. – Замолчи, Чудесный Язык, – хотелось ему сообщить, – не трогай мою дочь. Поведай лучше еще о Роксане. И все же он промолчал, а Чудесный Язык продолжил собственную обращение.

– Брианна намного взрослее, чем Мегги, но время от времени она выглядит растерянным ребенком, опасающимся собственной красоты. Она унаследовала прелесть матери и ее прекрасный голос – кроме того медведь Принца заслушивается, в то время, когда Брианна поет, – но все ее песни печальны и говорят о том, что те, кого мы любим, непременно уходят.

Сажерук почувствовал на щеках слезы. Он уже забыл, как это не редкость, – прохладные капли на коже. Он смахнул их тёплыми пальцами.

А Чудесный Язык говорилтак мягко, как будто бы говорил о собственной дочери.

– Она наблюдает на тебя, в то время, когда считает, что ты этого не подмечаешь. Она смотрит за тобой глазами, как будто бы ищет саму себя в твоем лице. И, возможно, ей хочется определить от нас обоих, что мы видели в царстве мертвых и встречали ли в том месте Козимо.

– Я видел в том месте сходу двух Козимо, – негромко сообщил Сажерук. – Она, быть может, с удовольствием обменяла бы меня на любого из них.

Он обернулся и взглянуть на озеро.

– Что в том месте? – задал вопрос Чудесный Язык.

Сажерук без звучно продемонстрировал вниз. В ночном мраке вился огненный змей. Факелы.

Ожидание кончилось.

Дозорные на мосту пришли в перемещение. Один побежал в замок, дабы сказать Виоланте.

Змееглав прибыл.

Не ко времени

– Ты его только что создал? – задал вопрос человек.

– Тяжело сообщить, – ответил Всевышний и посмотрел тритону в глаза.

– Возможно, он в далеком прошлом уже тут болтается. На кое-какие вещи уходит страшно большое количество времени.

А другие откуда ни возьмись.

Готовенькие. Весьма необычно.

Тед Хьюз. Партнер

Сажерук заметил внизу факелы. Очевидно. Змееглав опасался дневного света.

Проклятье, чернила снова загустели.

– Розенкварц! – Фенолио обтер перо рукавом и огляделся. Стенки из искусно сплетенных ветвей, пюпитр для письма, изготовленный для него Дориа, ложе из листвы и моха, свеча, которую Фарид зажигал ему заново всегда, в то время, когда ее задувал ветер, – но Розенкварца нигде не было.

Возможно, они со Сланцем не теряют надежды, что и тут, наверху, где-нибудь да имеется стеклянные девушки. Так как Фарид – безобразник – поведал им, что видел сходу двух, к тому же и прекрасных, как феи! С того времени оба стекляшкина с таким усердием лазают по веткам, что точно не так долго осталось ждать сломают себе шею.

Глупые создания.

Хорошо, Всевышний с ними. Фенолио обмакнул перо в загустевшие чернила. Придется обойтись так.

Ему нравилось новое рабочее место, большой наблюдательный пункт, где его мир в буквальном смысле лежал у ног собственного создателя, не обращая внимания на то, что стеклянный человечек все время куда-то пропадал, а по ночам бывало весьма холодно.

Нигде еще он с таковой силой не испытывал эмоции, что слова приходят сами.

Да. Тут, наверху, он напишет для Перепела лучшую песню, как раз тут, в кроне дерева. Разве возможно более подходящее место? Последняя картина, которую продемонстрировало пламя Фарида, была тревожной: Сажерук за зубцами башни, дремлющий Мортимер… Это имело возможность означать только одно: Змееглав еще не добрался до замка. Еще бы, – удовлетворенно поразмыслил он, – ты же сломал ему колесо среди леса.

Это должно было его задержать как минимум на двое суток. Достаточно времени, дабы написать то, что необходимо, – теперь-то, в то время, когда слова так и текут.

– Розенкварц!

Если он и по сей день не отзовётся, – думал Фенолио, – я скину его с этого дерева, честное слово!

– Я не глухой, напротив, слух у меня получше, чем у тебя! – Стеклянный человечек показался из темноты так неожиданно, что Фенолио посадил на страницу жирную кляксу, прямо на имя Змееглава. Будем сохранять надежду, что это хороший символ. Розенкварц обмакнул в чернила прутик и начал размешивать, кроме того не извинившись, кроме того не растолковав, где он был!

Сосредоточься, Фенолио.

Забудь о стеклянном человечке. Пиши.

И слова пошли. Легко, потоком. Змееглав возвратился в замок, где когда-то делал предложение матери Виоланты. Бессмертие тяготило его.

Он держал в распухших руках Пустую Книгу, терзавшую плоть собственного обладателя так, как не имели возможность все его пытчики, совместно забранные.

Но не так долго осталось ждать все это кончится, по причине того, что дочь даст в его руки человека, причинившего эти страдания. Ах, как сладка будет месть, когда Перепел исцелит книгу и его гниющую плоть… Да, грезь о мести, Серебряный князь, – думал Фенолио, изливая на бумагу мрачные мысли Змееглава. – Думай лишь о мести, – не вспоминай о том, что данной дочери ты ни при каких обстоятельствах не доверял!

– Да и то прекрасно – он пишет!

Это было сообщено шепотом, но лицо Змееглава, только что светло находившееся перед глазами Фенолио, расплылось и превратилось в лицо сеньоры Лоредан. С ней была Мегги. Из-за чего она не спит?

Фенолио нисколько не удивляло, что ее безумный тетка по ночам лазает по ветвям и гоняется, возможно, за каждой светящейся мошкой… но Мегги? Она же умирала от усталости по окончании того, как вскарабкалась по стволу вместе с Дориа, отказавшись воспользоваться вместе с детьми подъемной сеткой.

– Да, пишет, – буркнул он. – И в далеком прошлом бы уже закончил, если бы ему не мешали все время!

– Что означает все время? – возразила Лоредан.

Голос у нее опять был враждебный, а вид – на уникальность нелепый в трех платьях, надетых одно на второе. Страно, что их столько нашлось на ее количества! Из ужасного бархатного костюма, в котором она явилась в данный мир, Баптиста в далеком прошлом уже нашил детям курточек.

– Элинор! – Мегги пробовала ее остановить, но данный рот никому еще не получалось заткнуть. Фенолио знал это по опыту.

– Все время! – Сейчас она еще капает ему на страницу воском собственной свечи! – Возможно поразмыслить, это он ночь и день следит, дабы дети не выпали из проклятых гнезд, либо лазает туда-сюда по стволу, дабы раздобыть что-нибудь покушать. А возможно, он конопатит стенки, дабы мы все не погибли от холодного ветра? Либо стоит на вахте?

Ничего аналогичного, но ему все время мешают!

Кап! Еще одна восковая клякса. Она без мельчайшего стеснения согнулась над его свеженаписанными словами.

– А хорошо звучит! – сказала она Мегги, как будто бы сам он в далеком прошлом растворился в прохладном лесном воздухе. – Нет, правда! Уму непостижимо!

А сейчас еще Розенкварц склонился над его строчками и морщил стеклянный лобик, как словно бы по воде пошли круги.

– Ага, сейчас еще ты обязан высказать собственный суждение, перед тем как мне разрешат писать дальше?! – рявкнул на него Фенолио. – Какие конкретно будут пожелания? Может, мне вывести в том месте смелого стеклянного человечка либо толстуху, которая всех поучает и доводит Змееглава до для того чтобы состояния, что он сам призывает Белых Дам? Это был бы выход, а, как ты вычисляешь?

Мегги подошла ближе и положила ему руку на плечо.

– Ты, само собой разумеется, не знаешь, сколько тебе еще необходимо времени?

Голос у нее был совсем упавший. И не поверишь, что Мегги неоднократно меняла им судьбы этого мира.

– Уже мало! – Фенолио весьма старался сказать с уверенностью. – Слова пошли. Они…

Он смолк. Снаружи донесся хриплый, протяжный крик сокола. Еще и еще раз. Сигнал тревоги. Нет, лишь не это!

Гнездо, в котором поселился Фенолио, висело на толстенном суку, превосходившем шириной любую улицу в Омбре. И все же он любой раз замирал от кошмара, спускаясь по лестнице, выстроенной Дориа, дабы избавить старика от необходимости лазать по канату. Тёмный Принц приказал натянуть везде поручни, сплетенные из коры и лиан.

Да и с самого дерева свисало столько воздушных корней и веток, что в любом месте было за что ухватиться. Но все это не прогоняло страха перед высотой, на которой их держали скользкие сучья… Ты же не белка, Фенолио! – думал он, крепче вцепляясь в лианы и с опаской заглядывая вниз. – Для собственного возраста ты справляешься весьма кроме того хорошо!

– Они поднимают верёвки! – Сеньора Лоредан, в отличие от него, на удивление умело перемещалась по воздушным дорогам.

– Вижу! – буркнул Фенолио. Разбойники забирали наверх все верёвки, свисавшие до подножия дерева. Это не предсказывало ничего хорошего.

К ним спустился Фарид. Он довольно часто сидел с дозорными у самой вершины дерева. О Господи, да разве может двуногое существо так умело лазать?

Мальчишка проделывал это не хуже собственной куницы.

– В том месте факелы! Они приближаются! – запыхавшись, выговорил он. – Слышите собачий лай?

Он с укором взглянуть на Фенолио.

– Ты же сказал, что об этом дереве только бог ведает? Что об этих гнездах в далеком прошлом забыли?

Упреки! Само собой разумеется. Чуть что не так, сходу виноват Фенолио.

– И что? Псы находят и такие места, о которых только бог ведает! – быстро ответил он юноше. – Спроси лучше, кто ходил заметать следы? А Тёмный Принц где?

– Внизу. Со своим медведем. Желает его запрятать. Глупая тварь не позволяет втащить себя наверх, и все тут!

Фенолио прислушался. И правда. Собачий лай. Проклятье, да что же это такое!

– Поразмыслишь! – Сеньора Лоредан, само собой разумеется, делала вид, что ничего не опасается. – Они так как не смогут стащить нас вниз. С таковой позиции легко обороняться!

– Они смогут забрать нас измором. – Фарид больше нимал в аналогичных обстановках, и сеньора Лоредан внезапно встревожилась. И на кого же обратился ее взгляд?

– Ну что, я снова последняя соломинка, да? – Фенолио передразнил ее голос: Фенолио, напиши что-нибудь! Неужто это так тяжело?

Дети вылезали из спальных гнезд, бегали по сучьям как по лесным тропам, и бесстрашно смотрели вниз. На огромном дереве они были похожи на рой прекрасных жуков. Бедняжки!

Деспина подбежала к Фенолио:

– Они так как не смогут забраться наверх?

Ее брат без звучно взглянуть на него.

– Нет, само собой разумеется! – ответил Фенолио, не смотря на то, что глаза Иво укоряли его за неправда. Иво проводил все больше времени с Йеханом, сыном Роксаны. Мальчишки сдружились.

Оба они не по возрасту большое количество пережили.

Фарид забрал Мегги за руку:

– Баптиста говорит, что нужно переправить детей в самые верхние гнезда. Поможешь мне?

Мегги, само собой разумеется, кивнула, – она все еще через чур привязана к этому мальчишке – но Фенолио удержал ее.

– Мегги останется тут. Быть может, она мне пригодится.

Фарид, само собой разумеется, сходу осознал, о чем обращение. Фенолио заметил в его чёрных глазах воскресшего Козимо, гордо въезжающего в Омбру, и мертвецов, устилающих траву на Змеиной горе.

– Обойдемся без твоих слов! – сообщил парень. – Я спущу на них пламя, если они вздумают ко мне карабкаться.

Пламя? Страшное слово в лесу.

– Надеюсь, мне придет в голову что-нибудь получше, – ответил Фенолио и увидел отчаянный взор.

Мегги. А мой папа? – говорили ее глаза. Вправду… За что хвататься прежде всего? Линия подери, линия, линия…

Раздался детский плач. Фенолио заметил внизу факелы, о которых сказал Фарид. Они светились во мраке, как огненные эльфы, но были куда ужаснее.

Фарид утащил за собой Деспину и Иво. Остальные дети потянулись за ними. К малышам подбежал заспанный, растрепанный Дариус, подхватывая умоляюще протянутые к нему ручонки.

Он с тревогой взглянуть на Элинор, но та стояла без движений, сжав кулаки и неотрывно глядя вниз.

– Пускай лишь попытаются! – дрожащим голосом сказала она. – Надеюсь, медведь сожрет их всех. Надеюсь, разбойники порубят их на куски, этих охотников за детьми!