И он рассмеялся. представляешь, франклин, он наслаждается моими срывами

* * *

Признаю, я пробовала сейчас разозлить его. Я была полна решимости вынудить его ощутить себя ничтожеством; не мрачной, неразрешимой тайной Отечественного Современного Общества, а жалкой, слабоумной нелепостью. По причине того, что любой раз, как его именуют Исчадием Ада, он как будто бы разбухает.

Любое оскорбление — нигилист, аморальный, порочный, дегенерат либо сломанный — округляет его худую фигуру так, очень не получалось моим сандвичам с сыром.

Неудивительно, что он раздувается. Он съедает на ланч все существующие на свете обличения. А я не желаю, дабы он ощущал себя грандиозной аллегорией недовольства собственного поколения; я не желаю, дабы он окутывал ужасные подробности собственной жалкой, мерзкой, мишурной, подражательной эскапады величественной мантией Бесконтрольной Современной молодости.

Я желаю, дабы он почувствовал себя легко еще одним ничтожным, полностью понятным, обычным, глупым ребёнком.

Я желаю, дабы он почувствовал себя глупым, трусливым и малым, и самое основное мое желание: никоим образом не продемонстрировать, какую огромную часть каждого собственного дня я пробую осознать, чем он живет, что дает ему силы.

Мои насмешки над его увлечением Лорой были только предположением, основанной на фактах. Не смотря на то, что любое предположение о том, что обстоятельством его претенциозного зверства послужило напыщенное разбитое сердце, было для него оскорбительным, не знаю, имела ли его влюблённость и отношение в Лору Вулфорд. Как я осознаю, он пробовал произвести на нее чувство.

Не обращая внимания на его безразличие, я шепетильно изучила его жертв. На первый взгляд это была необычная, пестрая несколько. Как будто бы их имена достали из шляпы: чернокожий баскетболист, прилежный латиноамериканец, киноман, хороший гитарист, чересчур эмоциональный трагик, компьютерный хакер, танцор-гомосексуалист, невзрачная политическая активистка, тщеславная красотка, работник кафетерия на неполный рабочий сутки и увлеченная преподавательница британского.

Срез судьбы; случайная подборка одиннадцати персонажей, вынужденно выбранных из пяти -шести десятков тех, кого не обожал мой сын.

Но нелюбовь Кевина — не единственное, что было неспециализированного у его жертв. Отбросим работника кафетерия, очевидно попавшего в том направлении по неточности. У Кевина организованный ум, и он предпочел бы круглое число 10.

Любой из них что-тообожал. И не имеет значения, преуспели бы они в любимом деле. Что бы ни заявляли родители Совито Вашингтона, я думаю, у него не было ни шанса пробиться в специалисты.

Денни (забудь обиду меня, Телма) был ужасным актером, а обращение Грир Улановой к нью- йоркским конгрессменам, в любом случае планировавшим голосовать за Клинтона, было безлюдной тратой времени. на данный момент, само собой разумеется, никто не согласится, но одержимость Джошуа Лукронски кинематографом злила весьма многих школьников, а не только отечественного сына; Джошуа всегда цитировал целые диалоги из сценариев Квентина Тарантино и устраивал на громадной перемене изнурительные викторины.

В то время, когда всем, кто сидел за его столом, хотелось обсудить обмен сандвичей с ростбифом на ломти кекса, он потребовал назвать десять фильмов Роберта Де Ниро в хронологическом порядке. Как бы то ни было, Джошуа вправду обожал кино, а также за его изнурительной назойливостью Кевин не имел возможности не рассмотреть искреннего увлечения. На что была направлена страсть, не имело значения.

Совито Вашингтон обожал спорт и как минимум иллюзию собственного будущего в команде «Никс»; Мигель Эспиноза — учебу (не смотря ни на что в Гарварде); Джефер Ривз — музыку Теллемана; Денни Корбитт — Теннесси Уильямса; Маус Фергюсон — процессор «Пентиум III»; Зигги Рандолф — «мужчин и» Вестсайдскую историю; Дора Вулфорд обожала себя; а Дана Рокко — совсем непростительно — обожала Кевина.

Я сознаю, что Кевин не принимал собственный отвращение как зависть. Все десять его жертв волновались из-за пустяков, и их энтузиазм казался ему в высшей степени комичным. Но, подобно моим обоям из географических карт, непостижимые эмоции ни при каких обстоятельствах не смешили Кевина.

С раннего детства они приводили его в гнев.

Само собой разумеется, большая часть детей обожает портить вещи. Порвать легче, чем склеить. Но, как ни трудоемки были изготовление Кевина кчетвергу, они не потребовали столько сил, сколько было нужно бы затратить на попытку подружиться с теми людьми.

Так что уничтожение — разновидность лени.

И все же оно приносит удовлетворение: я разламываю, следовательно, я существую. Помимо этого, от большинства людей созидание требует собранности, сосредоточенности, напряжения, тогда как вандализм предлагает облегчение. Нужно быть настоящим живописцем, дабы позитивно выразить бесконтрольность.

В разрушении имеется чувство собственности, интимности, присвоения. В этом смысле Кевин прижал Денни Корбитта и Лору Вулфорд к собственной груди, полностью втянул в себя их увлечения и души. Мотивом разрушения возможно что-то не более сложное, чем жадность, загребущая, недальновидная жадность.

Солидную часть судьбы Кевина я замечала, как он отравлял наслаждение вторым людям. Не могу сосчитать, сколько раз я повторяла словолюбимый в собственных пылких материнских назиданиях; красные сапожки в детском саду, забитые пирожными, былилюбимой обувкой Джейсона. Кевин точно подслушал, что белое долгое платье, которое он забрызгал виноградным соком, было моимлюбимым.

С данной точки зрения любая ходячая цель в том спортзале былалюбимым учеником какого-нибудь учителя.

Казалось, Кевин особенно ненавидел наслаждения, каковые я имела возможность бы назвать совсем невинными. К примеру, увидев, как кто-то позирует перед фотоаппаратом, он срочно становился перед объективом. Отечественные поездки к национальным монументам начали страшить меня, хотя бы из-за бедных японцев и всей их понапрасну израсходованной пленки. Но по всему земному шару разбросаны дюжины