Саратовская духовная семинария

В первой половине 40-ых годов XIX века Чернышевский поступил в Саратовскую семинарию своекоштным студентом, живущим дома и приезжающим в семинарию только на уроки. Смирный, негромкий и застенчивый, он был прозван бедными семинаристами дворянчиком: через чур отличался юный Чернышевский от большинства своих друзей — и прекрасно одет, и сын всеми почитаемого в городе протоиерея, и в семинарию ездит в собственной пролетке, и по уровню знаний намного выше однокашников.

Сразу же попал он в перечень лучших учеников, которым вместо простых домашних уроков педагоги давали особые задания в виде сочинений на предложенную тему. В семинарии царили средневековые педагогические правила, основанные на убеждении, что телесные страдания содействуют очищению людской души. Сильных студентов поощряли, а не сильный наказывали.

Учитель латинского языка и словесности Воскресенский частенько наказывал безнравственную плоть собственных воспитанников, а по окончании телесного наказания приглашал к себе на чай, направляя их души на стезю добродетели.

В этих условиях умные студенты выяснялись собственного рода защитниками и спасителями не сильный. Чернышевский вспоминал: В семинарском преподавании осталось большое количество средневековых обычаев, к числу их принадлежат споры ученика с преподавателем. Кончив объяснение урока, преподаватель говорит: Кто имеет сделать возражение? Ученик, желающий отличиться,- отличиться не столько перед преподавателем, сколько перед товарищами,- поднимается и говорит: Я имею возражение.

Начинается спор; кончается он довольно часто ругательствами возразившему от преподавателя; время от времени возразивший посылается и на колени; но он получает между товарищами славу гения. Надобно заявить, что любой курс в (*136) семинарии имеет человек пять гениев, перед которыми совсем преклоняются товарищи… Более того, в каждом классе существовал еще и духовный, интеллектуальный вождь — тот, кто умнее всех. Чернышевский легко стал таким вождем.

По воспоминаниям его однокашников, Николай Гаврилович приходил в класс раньше нарочито, чем было то необходимо, и с товарищами занимался переводом. Подойдет несколько человек 5-10, он переведет тяжёлые места и растолкует; только что отойдет эта — подходит вторая, в том месте третья и т. д. И не было случая, дабы Чернышевский выразил, хоть бы полусловом, собственный неудовольствие.

Петербургский университет

Так с ранних лет укрепилось в Чернышевском вправду присущее ему чувство умственной исключительности, а за ним и вера в силу людской разума, преобразующего окружающий мир. Не завершив семинарии, проучившись в ней неполных четыре года из шести, он покинул ее с жёстким намерением продолжить образование в университете. Из-за чего Чернышевский отказался от блестящей духовной карьеры, которая раскрывалась перед ним?

В беседе с другом перед отъездом в Санкт-Петербург юный человек сообщил: Славы я хотел бы. Возможно, его незаурядные умственные свойства не обнаружили удовлетворения; уровень семинарской учености он перерос, занимаясь самообразованием. Нельзя исключать, что к получению светского образования Чернышевского подтолкнул папа, только что переживший незаслуженную опалу со стороны духовного руководства.

Положение духовного сословия в тогдашней России было далеко не блестящим.

Начиная с реформы Петра I оно пребывало в зависимости от страны, от государственныхы служащих, от светских правительства. Университетское же образование давало громадную независимость, а при определенных умственных свойствах и возможность перехода из духовенства в привилегированное дворянское сословие. Папа не забывал о собственной юности и желал видеть в сыне осуществление собственных несбывшихся надежд.

Так или иначе, но в мае 1846 г. парень в сопровождении любимой матушки отправился на продолжительных в далекую столицу держать экзамены в университет.

Недоучившийся семинарист 2 августа 1846 года вступает в наглое соперничество с дворянскими сынками, выпускниками гимназий и пансионов, и одерживает блестящую победу. 14 августа он зачислен на историко-филологическое отделение философского факультета. На первом курсе Чернышевский большое количество занимается, просматривает Лермонтова, Гоголя, Шилле-(*137)ра, начинает вести ежедневник.

Его увлекают идеи нравственного самоусовершенствования, настольной книгой так же, как и прежде есть Библия.

Чернышевский сочувственно относится к Выбранным местам из переписки с приятелями Гоголя и осуждает неприятие данной книги Некрасовым и Белинским. Вспыхнувшая в феврале 1848 года во Франции революция значительно изменяет круг интересов студента-второкурсника. Его увлекают философские и политические вопросы.

В ежедневнике появляются характерные записи: не уничтожения собственности и семейства желают социалисты, а того, дабы эти блага, сейчас привилегия нескольких, расширились на всех! В сентябре 1848 года Чернышевский знакомится с участником пятниц М. В. Петрашевского Александром Ханыковым, что дает ему просматривать произведения французского социалиста-утописта Фурье. Достоевский подмечал, что зарождающийся социализм сравнивался тогда, кроме того некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался только за улучшение и поправку последнего, сообразно цивилизации и веку.

В социализме видели новое откровение, развитие и продолжение главных положений этического учения Иисуса Христа. Дочитал в наше время утром Фурье,- записывает в ежедневнике Чернышевский.- Сейчас вижу, что он фактически не страшен для моих христианских убеждений… Но более глубокое знакомство с социалистическими учениями рождает сомнение в тождестве социализма с христианством: В случае если это откровение,- последнее откровение, да будет оно, и что за дело до беспокойства душ не сильный, таких, как моя… Но я не верю, чтобы было новое, и жаль мне было бы расстаться с Иисусом Христом, что так благ, так мил душе собственной личностью, благой и любящей человечество, и без того вливает в душу мир, в то время, когда поразмыслишь о нем.

Чернышевский уподобляет современную цивилизацию эре Рима времен упадка, в то время, когда разрушались базы ветхого миросозерцания и всеми ожидался приход мессии, спасителя, провозвестника новой веры. И парень готов остаться с истиной нового учения а также уйти от Христа, в случае если христианство разойдется с последним откровением. Более того, он ощущает в собственной душе силы необъятные.

Ему хотелось стать самому родоначальником учения, талантливого обновить мир и дать решительно новое направление всему человечеству. Примечательна в данной связи такая милая подробность. Ежедневники пишутся намерено изобретенным способом скорописи, непонятной для непосвященных.

в один раз Чернышевский подмечает следующее: В случае если я погибну, не перечитавши хорошенько их и не пере-(*138)писавши на общечитаемый язык, то так как это пропадет для биографов, которых я ожидаю, по причине того, что в сущности пологаю, что буду превосходным человеком.

23 апреля арестуют петрашевцев, в их числе и привычного Чернышевского А. Ханыкова. По счастливой случайности парень не был привлеченным по этому политическому процессу. И но Чернышевский не падает духом.

Летом 1849 года он записывает: Если бы мне сейчас власть в руки, в тот же час провозгласил бы освобождение крестьян, распустил более половины войска, если не на данный момент, то не так долго осталось ждать ограничил бы максимально власть административную и по большому счету правительственную, в особенности небольших лиц (т. е. провинциальных и уездных), максимально просвещения, учения, школ. Чуть ли бы не попытался дать политические права дамам. По окончании университета он грезит стать предводителем и журналистом очень левой стороны, что-то наподобие Луи Блана, видного деятеля французской революции 1848 года.

Саратовская гимназия

Но годы мрачного семилетия не позволяют развернуться его призванию. Скоро по окончании университета, в марте 1851 года Чернышевский уезжает в Саратов и определяется преподавателем в тамошнюю гимназию. По воспоминаниям одного из его учеников, ум, широкое знание… сердечность, человечность, доступность и необыкновенная простота… привлекли, связали на всегда сердца учеников с любящим сердцем молодого педагога.

В противном случае принимали направление молодого преподавателя его коллеги по гимназии. Директор ее восклицал: Какую свободу допускает у меня Чернышевский! Он говорит ученикам о вреде крепостного права.

Это — вольтерьянство и вольнодумство! В Камчатку упекут меня за него! Причем слова директора ничего не преувеличивали, потому что сам вольнодумец-преподаватель признавал, что говорит обучающимся истины, каковые пахнут каторгою.

И все же участь провинциального педагога была для кипящих сил Чернышевского очевидно недостаточной. Неужто я обязан остаться преподавателем гимназии, либо быть столоначальником, либо государственным служащим особенных поручений,- сетует в ежедневнике Чернышевский.- Как бы то ни было, а все-таки у меня так самолюбия еще имеется, что это для меня убийственно. Нет, я обязан ехать в Санкт-Петербург. Незадолго до отъезда он делает предложение дочери саратовского доктора Ольге Сократовне Васильевой.

Любовь Чернышевского необычна: простое молодое и свежее чувство осложнено мотивом спасения, освобождения из-под деспотической опеки своих родителей. Первое условие, которое (*139) ставит перед избранницей собственного сердца Чернышевский, таково: …В случае если б вы выбрали себе человека лучше меня — знайте, что я буду рад видеть вас более радостной, чем вы имели возможность бы быть со мною; но знайте, что это было бы для меня тяжелым ударом.

Второе условие Чернышевский сформулировал так: …У нас не так долго осталось ждать будет бунт, а если он будет, я буду обязательно принимать участие в нем… Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня. Не испугает и меня,- ответила Ольга Сократовна в духе новых дам, будущих героинь романов Чернышевского.

Подступы к новой эстетике

В мае 1853 года Чернышевский с юный женой уезжает в Санкт-Петербург. Тут он приобретает место учителя словесности в кадетском корпусе, начинает печататься в изданиях — сперва в Отечественных записках А. Краевского, а по окончании знакомства в осеннюю пору 1853 года с Н. А. Некрасовым — в Современнике. Как витязь на распутье, он стоит перед выбором, по какому пути идти: журналиста, доктора наук либо столичного государственного служащего.

Но еще В. Г. Белинский сказал, что для практического участия в публичной судьбе разночинцу были даны лишь два средства: журнал и кафедра. По приезде в Санкт-Петербург Чернышевский начинает подготовку к сдаче магистерских экзаменов по русской словесности и трудится над диссертацией Эстетические отношения мастерства к действительности.

искусство и Литература завлекают его внимание не просто так. У народа, лишенного публичной свободы,- писал А. И. Герцен,- литература — единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своей совести и своего возмущения. Да и сам Чернышевский тремя годами позднее сообщит в Очерках гоголевского периода русской литературы: Литература у нас до тех пор пока сосредоточивает практически всю умственную судьбу народа, и потому прямо на ней лежит долг заниматься и такими заинтересованностями, каковые в других государствах перешли уже, так сообщить, в особое заведывание вторых направлений умственной деятельности… Чернышевский с огорчением подмечал, что по окончании смерти В. Г. Белинского, в эру мрачного семилетия, его бывшие приятели А. В. Дружинин, П. В. Анненков, В. П. Боткин отошли от правил революционно-демократической критики.

Опираясь на эстетическое учение германского философа-идеалиста Гегеля, они считали, что художественное творчество независимо от действительности, что настоящий автор уходит от противоречий судьбы в чистую и свободную от суеты мирской сферу вечных совершенств хороша, истины, (*140) красоты. Эти вечные сокровища не раскрываются в жизни мастерством, а, наоборот, привносятся им в судьбу, восполняя ее роковое несовершенство, ее неполноту и неустранимую дисгармоничность.

Лишь мастерство способно дать идеал идеальной красоты, которая неимеетвозможности воплотиться в окружающей действительности. Такие эстетические взоры отвлекали внимание писателя от вопросов публичного переустройства, лишали мастерство его действенного характера, его способности обновлять и улучшать жизнь.

В диссертации Эстетические отношения мастерства к действительности Чернышевский выступил против этого рабского преклонения перед ветхими, в далеком прошлом пережившими себя мнениями. Около двух лет он получал разрешения на ее защиту: университетские круги настораживал и пугал дух свободной критики и свободного исследования, заключенный в ней. Наконец 10 мая 1855 года на историко-филологическом факультете Петербургского университета произошло долгожданное событие.

По воспоминанию единомышленника и друга Чернышевского Н. В. Шелгунова, маленькая аудитория, отведенная для спора, была битком набита слушателями. Тут были и студенты, но, думается, было больше посторонних, статской молодёжи и офицеров. Тесно было весьма, так что слушатели находились на окнах…

Чернышевский защищал диссертацию со своей простой скромностью, но с твердостью непоколебимого убеждения.

По окончании спора Плетнев обратился к Чернышевскому с таким замечанием: Думается, я на лекциях просматривал вам совсем не это! И вправду, Плетнев просматривал не это, в противном случае, что он просматривал, было бы не в состоянии привести публику в тот восхищение, в который ее привела диссертация. В ней было все ново и все заманчиво… Чернышевский вправду по-новому решает в диссертации главной вопрос эстетики о красивом: красивое имеется жизнь, замечательно то существо, в котором мы видим жизнь такою, какова должна быть она по отечественным понятиям.

В отличие от его русских и Гегеля последователей Чернышевский видит источник красивого не в мастерстве, а в жизни. Формы красивого не привносятся в судьбу мастерством, а существуют объективно, независимо от мастерства в самой действительности. Утверждая формулу красивое имеется жизнь, Чернышевский сознает, что объективно существующие в жизни формы красивого сами по себе нейтральны в эстетическом отношении.

Они осознаются как красивые только в свете определенных людских понятий. Но каков же тогда крите-(*141)рий красивого? Возможно, верна формула, что о вкусах не спорят, может быть, сколько людей — столько и понятий о красивом?

Чернышевский говорит о том, что вкусы людей далеко не произвольны, что они выяснены социально: у различных сословий общества существуют различные представления о красоте.

Причем подлинные, здоровые вкусы воображают те сословия общества, каковые ведут трудовой образ судьбы: у поселянина в понятии жизнь постоянно заключается понятие о работе: жить без работы запрещено… А потому в описаниях красивые женщины в народных песнях не найдется ни одного показателя красоты, что не был бы выражением цветущего равновесия и здоровья сил в организме, всегдашнего следствия судьбы в довольстве при постоянной и нешуточной, но не чрезмерной работе. И напротив, светская полувоздушная красивая женщина думается поселянину решительно невзрачною, кроме того создаёт на него неприятное чувство, по причине того, что он привык вычислять худобу следствием болезненности либо неприятной доли.

Ясно, что диссертация Чернышевского первенствовалав Российской Федерации манифестом демократической эстетики. Подчиняя совершенное настоящему, мастерство действительности, Чернышевский создавал принципиально новую эстетическую теорию не идеалистического, а материалистического типа. Его работа, с восхищением встреченная разночинной молодежью, привела к раздражению у большинства выдающихся русских писателей.

Тургенев, к примеру, назвал ее наглостью и мерзостью неслыханной. Это было связано с тем, что Чернышевский разрушал фундамент идеалистической эстетики, на которой было воспитано целое поколение русских культурных аристократов 30-40-х годов. К тому же юношеский труд Чернышевского не был свободен от упрощений и явных ошибок. В то время, когда палка искривлена в одну сторону,- сказал он,- ее возможно выпрямить, лишь искривив в противоположную сторону: таков закон публичной судьбе.

В работе Чернышевского таких искривлений довольно много. Так, он утверждает, к примеру, что произведения искусства не смогут выдержать сравнения с живой действительностью: значительно лучше наблюдать на самое море, нежели на его изображение, но за недочётом лучшего, человек ограничивается нехорошим, за недочётом вещи — ее суррогатом. С подобным принижением роли мастерства, очевидно, не могли дать согласие ни Тургенев, ни Лев Толстой.

Злило их в диссертации Чернышевского и утилитарное, прикладное познание мастерства, в то время, когда ему отводилась роль несложной иллюстрации тех либо иных научных истин. Тургенев продолжительно (*142) не забывал обидевший его художественную натуру пассаж Чернышевского и в пара поменянном виде положил его в уста Базарова.

Разглядывая альбом с видами Саксонской Швейцарии, Базаров кичливо подмечает Одинцовой, что художественного вкуса у него вправду нет: …Но эти виды имели возможность меня заинтересовать с позиций геологической, с позиций формации гор, к примеру… Рисунок наглядно представит мне то, что в книге изложено на целых десяти страницах.

Но эти упрощенные суждения об мастерстве, сделанные в пылу полемического задора, нисколько не умаляют истины неспециализированного пафоса эстетических воззрений Чернышевского. За Белинским он раздвигает границы мастерства с целью обогащения его содержания. Общеинтересное в жизни — вот содержание мастерства,- утверждает он. Совершенно верно так же Чернышевский раздвигает и границы эстетического, каковые в трудах его предшественников замыкались, в большинстве случаев, в сфере мастерства.

Чернышевский же говорит о том, что область эстетического очень широка: она охватывает целый настоящий мир, всю реальность. Из этого логически направляться идея Чернышевского о необходимости пересоздания самой жизни по законам красоты, идея, отвечающая глубинной сути его революционно-демократических убеждений. В Очерках гоголевского периода русской литературы Чернышевский продемонстрировал, что традиции критики Белинского 40-х годов так же, как и прежде жизнеспособны.

Осуждая теоретиков чистого мастерства, развивая идеи Белинского, Чернышевский писал: Литература неимеетвозможности не быть служительницею того либо иного направления идей: это назначение, лежащее в ее натуре,- назначение, от которого она не в силах отказаться, если бы и желала отказаться. Последователи теории чистого мастерства, выдаваемого нам за что-то долженствующее быть чуждым житейских дел, обманываются либо притворяются: слова мастерство должно быть независимо от судьбы постоянно служили лишь прикрытием для борьбы против не нравившихся этим людям направлений литературы, с целью сделать ее служительницею другого направления, которое более приходилось этим людям по вкусу.

Но в споре со собственными идейными соперниками Чернышевский перегибает палку в противоположную сторону: за гоголевским направлением он признает содержательность, пушкинское же обвиняет в формотворчестве. Пушкин был по преимуществу поэт формы… В его (*143) произведениях не должно искать основным образом глубокого содержания, светло осознанного и последовательного. Практически Чернышевский уступает Пушкина либералам.

Разглядывая мастерство как одну из форм публично нужной деятельности, Чернышевский очевидно недооценивает его специфику. Он ценит в мастерстве только сиюминутное, конкретно-историческое содержание, отвечающее заинтересованностям общества в данную 60 секунд, и скептически относится к тому непреходящему и вечному, что делает произведение настоящего мастерства занимательным для разных поколений и разных времён.

Но и в данной односторонности Чернышевского отражается его темперамент революционного борца. В главном он остается прав: Лишь те направления литературы достигают блестящего развития, каковые удовлетворяют настоятельным потребностям эры.

В собственной литературно-критической деятельности Чернышевский всегда стремился подвести читателя к выводам революционного характера. Наряду с этим его не весьма интересовало то, что желал сообщить создатель в собственном произведении: основное внимание сосредоточивалось на том, что сказалось в нем нечайно, время от времени и вопреки жажде автора.

Разбирая Губернские очерки Щедрина, Чернышевский видит за обличениями взяточничества провинциальных государственныхы служащих другую, более глубокую проблему: нужно поменять события самой жизни в ту сторону, где человеку не требуется будет прибегать ни ко лжи, ни к вымогательству, ни к воровству, ни к вторым порочащим его поступкам. Обращаясь к повести Тургенева Ася в статье Русский человек на rendez-vous, Чернышевский не интересуется художественными пояснениями амурной неудачи храбреца, данными автором.

Для критика рассказчик тургеневской повести — обычный лишний человек, дворянский храбрец, время которого прошло и в жизни, и в литературе. Резкая оценка Чернышевским лишнего человека, поддержанная скоро Н. А. Добролюбовым, что в статье Что такое обломовщина? заметил в бездействии Онегина, Печорина, Рудина обычный дворянский паразитизм, привела к решительному несогласию А. И. Герцена.

В Колоколе он опубликовал по этому поводу две полемические статьи — Very dangerous!!! (Весьма страшно!!!) и Лишние люди и желчевики. В них Герцен выступал в протест недооценки роли дворянской интеллигенции в русском освободительном перемещении. Разногласие с человеком, вывод которого имело громадный авторитет в Российской Федерации, вынудило Чернышевского съездить в Лондон для особого объяснения с Герце-(*144)ном.

Но в беседе любой из оппонентов остался при собственном.

Герцен был прав с широкой, исторической точки зрения. Чернышевский же переносил в прошлое то отношение к либерально-дворянской интеллигенции, которое сложилось у революционеров-демократов в боевые 60-е годы.

Рвение перевоплотить литературно-критическую статью в политическую прокламацию особенно наглядно проявилось у Чернышевского в рецензии на рассказы из народного быта Николая Успенского, которая называющиеся Не начало ли перемены? заметила свет в ноябрьском номере Современника за 1861 год. Тут Чернышевский обращал внимание, что темперамент изображения крестьянской судьбе писателем-демократом Н. Успенским сильно отличается от писателей Григоровича лагеря — и дворянского Тургенева. В случае если писатели-аристократы стремились изображать народ только в симпатических его качествах с соучастием и неизменным сочувствием, то Н. Успенский пишет о народе правду без всяких прикрас. Чернышевский видит в данной перемене весьма знаменательный симптом зреющего революционного пробуждения русского крестьянства:

Мы подмечали, что быстро сказать о недочётах известного человека либо класса, находящегося в плохом положении, возможно лишь тогда, в то время, когда плохое положение представляется длящимся лишь по его собственной вине и для собственного улучшения испытывает недостаток лишь в его собственном жажде поменять собственную судьбу. В этом смысле надобно назвать весьма отрадным явлением рассказы г. Успенского, в содержании которых нет ничего отрадного.

Социально-политический нюанс в осмыслении мастерства был преобладающим в литературной критике Чернышевского и диктовался условиями публичной борьбы. Это не означает, что Чернышевский не умел ценить фактически художественного элемента в литературе. Так, он высоко оценивал интимную лирику Некрасова, именовал ее поэзией сердца и отдавал ей предпочтение перед стихами с тенденцией, с сильно выраженным гражданским содержанием.

Перу Чернышевского-критика в собственности кроме этого статья, посвященная Детству, военным и Отрочеству рассказам Л. Н. Толстого, в которой дается хорошее определение особенного качества психологизма Толстого — диалектика души.

Творческая история романа Что делать?

Что побудило Чернышевского обратиться к необыкновенной для него, критика и публициста, художественной форме? Высказывалось вывод, что мотивы, подтолкнувшие Чернышевского к литературе, связаны с теми экстремальными условиями, в которых (*145) он был. публицист и Трибун, он был искусственно изолирован от журнальной работы, обращение к читателю в простой для него форме научно-публицистической статьи сейчас выяснилось неосуществимым.

И вот литературная форма стала Чернышевским в качестве эргономичного метода зашифровки прямого публицистического слова. Из этого делался вывод о художественной стилизованности, эстетической неполноценности этого произведения. Но факты подтверждают обратное.

Еще в Саратове, учительствуя в гимназии, Чернышевский брался за перо писателя.

Заветная мечта написать роман жила в нем и во время сотрудничества в Современнике. Но журнальная работа втягивала Чернышевского в напряженную публичную борьбу по вопросамсовременности, потребовала прямого публицистического слова. Сейчас обстановка изменилась.

В условиях изоляции от активной публичной судьбы, в одиночке Петропавловской крепости автор взял возможность реализовать в далеком прошлом задуманный и уже выношенный план. Из этого — очень маленький срок, что потребовался Чернышевскому для его осуществления.