Xiv. ки приезжает в мемфис

Обо всех кошмарах, началом которых было это превращение воды в кровь, я, писец Ана, говорить тут не буду, потому что я уже стар, и, если бы начал перечислять все, что последовало, я бы опоздал кончить собственный рассказ. в течении многих и многих новолуний обрушивались они на Кемет, одно бедствие за вторым, пока вся страна не обезумела от страданий и нужды. И всегда повторялось одно да и то же.

Израильские пророки являлись в Танис и потребовали от фараона, дабы он отпустил их народ, угрожая при отказа местью. Но тот неизменно отказывал, как словно бы во власти какого именно?то сумасшествия, а возможно, завороженный всевышним израильтян, – не знаю из-за чего.

Так, практически сразу после кошмара крови страну поразило бедственное нашествие лягушек, каковые заполнили Египет от северной до южной границы, распространяя около зловоние. Ки и его товарищи также сотворили подобное же чудо в стране Гошен, где лягушки изводили израильтян. Но каким?то образом во дворце Сети в Мемфисе и в прилегающих к нему владениях лягушек не было либо, по крайней мере, их были единицы, не смотря на то, что по ночам с полей доносилось их кваканье, похожее на дробь множества барабанов.

Позже страну одолели вши, и Ки с товарищами желали напустить их и на Гошен, но тщетно, и затем уже не пробовали бороться против волшебства израильтян. За вшами показались мухи, от которых в воздухе стало черно и нереально было сохранить пищу свежей. Лишь во дворце Сети не было мух и мало – в саду.

Затем началась ужасная заболевание скота, от которой погибли тысячи животных.

Но в громадном стаде Сети не заболело ни одно, и как мы определили позднее, в Гошене также не стало ни на одно копыто меньше.

Это бедствие обрушилось на Кемет практически сразу после того, как Мерапи родила сына – прекрасное дитя с глазами, как у матери, которому дали имя в честь его отца – Сети. К этому времени весть о том, что принц и все его хозяйство каким?то чудесным образом избежали этих напастей, вызванных проклятием, разнеслась и позвала большое количество толков, так что и к нему стали присылать ходоков, дабы выяснить, как это имело возможность произойти.

Среди первых явился ветхий Бакенхонсу с поручением от фараона и раздельно ко мне с поручением от принцессы Таусерт, потому что гордость не разрешила ей обратиться прямо к Сети. Но мы не могли сказать ему ничего, помимо этого, о чем я тут написал, и на первых порах он нам не поверил. Но, удостоверившись, что мы говорим правду, он отказался от всего, сказался больным и попросил разрешения принца остаться на некое время в его доме, потому, что он был втором его отца, прадеда и деда.

Сети захохотал – как, но, и сам умный старец и Бакенхонсу остался, к нашей великой эйфории потому что он был самым очаровательным собеседником и к тому же громадным ученым. Что касается его поручения, то в Танис был отправлен один из его слуг с ответом фараону и Таусерт и с уведомлением о прискорбном недомогании его хозяина.

Спустя дней восемь я стоял утром, греясь на солнце, у той садовой калитки, что выходит к храму Птаха, и праздно смотрел за процессией жрецов, с пением проходящих по его территории, потому что из?за нередких заболеваний, случавшихся в эту пору в Мемфисе, я редко покидал пределы дворца. Нежданно я заметил чёрную фигуру человека, кутавшегося в плащ, поскольку солнце еще не разогнало утреннюю прохладу.

Человек приблизился и, обратившись ко мне через голову стражника, просил, неимеетвозможности ли он видеть госпожу Мерапи. Я ответил, что она занята, потому что нянчит собственного сына.

– И кое?чем еще, я полагаю, – ответил он многозначительно, и его голос показался мне привычным. – Ну, тогда могу я видеть принца Сети?

Я ответил, что он также занят.

– Тем, что нянчит собственную душу, изучает глаза госпожи Мерапи, ухмылку собственного младенца, мудрость писца Аны и атрибуты ста одного всевышнего, а также, как возможно предположить, всевышнего Израиля, – сказал данный привычный голос, добавив: – Тогда я, быть может, могу повидать этого писца Ану, что, как я осознаю, приписывает собственную удачливость собственной учености.

Рассерженный насмешливым тоном незнакомца, что, как я уже светло ощущал, в действительности вовсе не незнакомец, я ответил, что писец Ана, стремясь пополнить недочёт удачливости, занят беседой с богиней учености в собственном кабинете.

– Что ж, пускай его разговаривает, – насмешливо сообщил незнакомец, – потому, что она – единственная дама, какую ему, наверное, удалось поймать. Не смотря на то, что одна его в один раз поймала. Если ты его приятель, поинтересуйся у него, о чем он с ней разговаривал в аллее сфинксов у громадного храма в Фивах какое количество слёз и золотых монет ему это стоило.

Услышав это, я поднял руку и протер глаза, думая что я, должно быть, задремал, пригревшись на солнце. Но в то время, когда я забрал руку, все оставалось, как было: стоял стражник, равнодушный к тому, что его не касалось, петух, распустив хвост, все так же разгребал лапой грязь, гриф по?прошлому сидел с распростертыми крыльями на голове одной из двух громадных статуй Рамсеса, возвышающихся как будто бы стражи у ворот. Поодаль продавец воды расхваливал собственный товар – но незнакомец провалился сквозь землю.

Тогда я осознал, что я вправду видел сон, и повернулся, планируя уйти, – и был лицом к лицу с незнакомцем.

– Эй, ты, – сообщил я возмущенно, – как, во имя Птаха и всех его жрецов, ты прошел мимо стражника и через эти ворота, а я кроме того не увидел?

– Не затрудняй себя новой задачей, в то время, когда их и без того уже достаточно, дабы сбить тебя с толку, приятель Ана. Сообщи, ты уже решил ту – про палку, которая превратилась у тебя в руке в змею? – И он отбросил капюшон, и я заметил бритую сверкающие глаза и голову керхеба Ки.

– Нет, – ответил я, – благодарю покорно, потому что он протянул мне собственный жезл. – Я не повторю больше данный фокус. В следующий раз зверь может и укусить. Ну хорошо, Ки, если ты смог войти ко мне без моего разрешения, к чему о нем задавать вопросы?

Меньше, чего ты от меня желаешь по окончании того, как израильские пророки положили тебя на обе лопатки?

– Негромко, Ана! Ни при каких обстоятельствах не давай воли бешенству, это напрасная трата сил, которых у нас и без того мало; ты так как умный и знаешь – а возможно, не знаешь – что при отечественном рождении всевышние дают нам определенный запас сил, а в то время, когда они истощаются, мы умираем и должны идти куда?то в второе место, дабы пополнить данный запас. При твоем характере, Ана, жизнь твоя будет маленькой, потому что ты растрачиваешь через чур много сил на эмоции.

– Что тебе необходимо? – повторил я, через чур сердитый, дабы спорить с ним.

– Желаю отыскать ответ на вопрос, что ты так грубо сформулировал: из-за чего израильские пророки, как ты выразился, положили меня на обе лопатки?

– Я не волшебник, каким являешься – либо претендуешь быть – ты, и не могу ответить на твой вопрос.

– Я ни на 60 секунд не думал, что можешь, – ответил он благодушно, протянув руки и выпустив из них собственный посох, что так и остался находиться перед ним. (Лишь позднее я отыскал в памяти, что данный проклятущий кусок дерева стоял сам по себе, без видимой помощи, потому что его кончик упирался в вымощенную дорожку у ворот.) – Но, по счастливой случайности, ты имеешь в этом доме мастера либо, скорее, мастерицу над всеми волшебниками – как мы знаем сейчас каждому египтянину – госпожу Мерапи, и я желал бы повидаться с ней.

– Из-за чего ты именуешь ее мастерицей над вами, волшебниками? – задал вопрос я с возмущением.

– Из-за чего одна птица определит другую по полету? Из-за чего вода остается тут чистой, в то время, когда во всех других местах она преобразовывается в кровь? Из-за чего лягушки не квакают в садах Сети, а мухи не садятся на мясо у него на столе?

Из-за чего, наконец, статуя Амона рассыпалась под ее взором, тогда как все мои чары отскакивали от ее груди, как стрелы от кольчуги? Вот вопросы, каковые задает целый Египет, и я желал бы взять на них ответы от возлюбленной Сети, либо всевышнего Сети, – от той, кого именуют Луной Израиля.

– Тогда из-за чего не пробраться в том направлении самому, Ки? Тебе, без сомнений, ничего не следует принять вид змеи либо крысы, либо птицы, и проползти либо прокрасться, либо прилететь в покои Мерапи.

– Быть может, это и не было бы весьма тяжело, Ана. Либо, значительно лучше, я имел возможность бы посетить ее во сне, как я сделал в одну памятную ночь в Фивах, в то время, когда ты поведал мне о беседе с одной дамой в аллее сфинксов и о том, сколько золота она тебе стоила. Но в этом случае я желаю показаться как друг и человек и мало погостить тут.

Бакенхонсу говорит, что находит жизнь в Мемфисе весьма приятной, К тому же свободной от заболеваний, каковые на данный момент стали, по всей видимости, простыми для Кемета.

Так из-за чего бы мне также не пожить тут, Ана?

Я взглянуть на его круглое, полное лицо, на котором застыла | неподвижная ухмылка, неизменная, как ухмылка масок на гробах мумий (которую, я думаю, он и скопировал) и холодно блистали глубоко сидящие глаза, и почувствовал легкую дрожь. Сообщить по правде, я опасался этого человека, ощущая, что он соприкасается с вещами и существами какого именно?то иного мира, и решил больше ему не противодействовать.

– С этим вопросом тебе лучше обратиться к моему господину. Сети, кому в собственности данный дом. Отправимся, я совершу тебя к нему.

Итак, мы направились к громадному портику дворца, прошли между его раскрашенными колоннами к той части дворца, где жил я, откуда я решил сказать принцу о неожиданном госте. Оказалось, что это излишне, потому что мы заметили, что он сидит в тени маленькой ниши; рядом с ним сидела Мерапи, а между ними на вытканном коврике лежал сияющий младенец, на которого оба наблюдали с обожанием.

– Необычно, что в сердце данной матери скрыта сила, которой имели возможность бы гордиться все всевышние Кемета. Необычно, что эти материнские глаза смогут перевоплотить старую славу Амона в прах, – сообщил мне Ки таким негромким голосом, что мне почудилось, словно бы я слышу не слова его, а мысли. Возможно, так оно и было.

Сейчас мы находились перед данной троицей, и без того как раннее солнце было еще сзади нас, тень облаченного в плащ Ки упала на дитя и покрыла его. Ужасная фантазия пришла мне внезапно в голову: тень Ки смотрелась как фигура бальзамировщика, склонившегося над только что погибшим ребенком. Младенец что?то почувствовал, открыл громадные глаза и начал плакать.

Мерапи быстро встала и подняла его на руки. Сети также встал со скамейки, вскрикнув:

– Кто пришел?

К моему удивлению Ки простерся перед ним и сказал приветствие, с которым обращаются лишь к царю Египта:

– Жизнь! Кровь! Сила! Фараон! Фараон! Фараон!

– Кто смеет приветствовать меня этими словами? – вскрикнул Сети. – Ана, какого именно сумасшедшего ты привел?

– В случае если принцу угодно, это он привел меня ко мне, – ответил я не сильный голосом.

– Сообщи, кто научил тебя обратиться ко мне с этими словами? Нехорошего приветствия нельзя придумать.

– Те, кому я помогаю, принц.

– А кому ты помогаешь?

– Всевышним Кемета.

– Ну, тогда всевышние по тебе плачут. Фараон сидит не в Мемфисе, и если бы он услышал твои слова…

– Фараон ни при каких обстоятельствах не услышит их, принц, до тех пор, пока не услышат все.

Они наблюдали друг на друга. Позже, как раньше у ворот сделал я, Сети протер глаза и сообщил:

– Право же, это Ки! Отчего же ты только что смотрелся в противном случае?

– Всевышние смогут изменять вид собственных посланцев тысячи раз в мгновение ока, в случае если на то их воля, о принц.

Бешенство Сети прошел, и он захохотал.

– Ки, Ки, – сообщил он, – ты бы лучше приберег эти трюки для Двора. Но раз уж ты в таком настроении, как бы ты приветствовал эту госпожу, что стоит рядом со мной?

Ки устремил на нее взор, от которого она, неизменно опасавшаяся и ненавидевшая волшебника, нечайно содрогнулась.

– Корона Хатхор, приветствую тебя. Любимица Исиды, сияй в небесах, проливая мудрость и свет, пока ты не зайдешь.

Это приветствие озадачило меня. Я его кроме того не совсем осознал, пока Бакенхонсу не напомнил мне, что прозвище Мерапи было Луна Израиля, Хатхор, богиня Любви, увенчана луной на всех изображающих ее статуях, Исида – мудрости и царица таинств, и что Ки, считая Мерапи идеальной в красоте и любви и величайшей из всех чародеек, сравнивал ее с Луной, Хатхор и Исидой.

– Да, – ответил я, – но что он имел в виду, говоря о ее заходе?

– Разве луна не всегда садится и разве время от времени на нее не находит тень? – задал вопрос он как?то необычно.

– Но солнце также садится, – ответил я.

– Правильно, солнце также! Ты становишься мудрецом, Ана, настоящим мудрецом. Охо?хо!

Но возвратимся к сцене в саду. В то время, когда Сети услышал это приветствие, он опять засмеялся и сообщил:

– Я обязан в это вдуматься, но ясно, что у тебя талант к восхвалению. Не правда ли, Мерапи? Корона Хатхор и воплощение мудрости Исиды? ‘

Но Мерапи, которая, думаю, осознавала больше, чем любой из нас, побледнела и отошла подальше, из тени на солнце.

– Хорошо, Ки, – сообщил Сети, – закончим с приветствиями. Как по поводу младенца?

Ки всмотрелся в него:

– Сейчас, в то время, когда он не в тени, я вижу, что данный побег из корня фараона растет столь скоро и высоко, что мои глаза не достигают его венчика. Он через чур высок и велик для приветствий, принц.

Тогда Мерапи легко вскрикнула и унесла ребенка прочь.

– Она опасается волшебников и их чёрных изречений, – сообщил Сети, глядя ей вслед с огорченной ухмылкой.

– Она не должна опасаться, принц, учитывая, что она – властительница всего отечественного племени.

– Госпожа Мерапи – и волшебники? Ну, в каком?то смысле, да, – в том месте, где это относится мужских сердец, как ты думаешь, Ана? Но скажи яснее, Ки.

Еще рано, а загадки хороши лишь ночью.

– Какая вторая дама имела возможность бы уничтожить крепкий и священный дом великого Амона на земле? Кроме того пророки Израиля не могли бы, я думаю. Кто еще имел возможность оградить данный сад от проклятий, каковые пали на целый Кемет? – без шуток задал вопрос Ки, потому что вся его насмешливость с него слетела.

– Я не пологаю, что все это делает она, Ки. Я пологаю, что через нее действует какая?то сила, и я знаю, что она осмелилась стать лицом к лицу с Амоном в его храме лишь вследствие того что так приказали жрецы ее народа.

– Принц, – ответил он с маленьким смешком, – сравнительно не так давно я послал тебе с Аной послание. Быть может, другие мысли вытеснили его у тебя из памяти. Оно было о природе той Силы, о которой ты говоришь.

В моем послании я назвал тебя умным, но сейчас вижу, что в тебе так же мало мудрости, как и во всех остальных; потому что, если бы она у тебя была, ты бы знал, что резец, обрабатывающий камень, – это не направляющая рука, а разящая молния – это не отправляющая ее сила.

Так и с твоей красивой любимой, так и со мной, и со всеми, кто творит чудеса. Но мы делаем, что нам приписывают, – мы только молния и резец. Я желал бы знать только одно: кто либо что направляет ее руку и дает ей власть и силу защищать либо разрушать.

– Это весьма важный вопрос, Ки; по крайней мере, так думается мне, с моей малой, как ты говоришь, мудростью. Тот, кто может на него ответить, держит ключ к знанию. Твое мастерство не так громадно, оно думается великим только вследствие того что доступно весьма немногим.

Какое чудо заставляет цветок расти, ребенка – появиться, Сихор – разливаться, а звезды и солнце – сиять в небесах?

Что делает человека наполовину зверем, а наполовину всевышним, толкает его вниз – к зверю, либо поднимает вверх – к всевышнему – либо к тому и второму сходу? Что такое вера и что – неверие? Ты качаешь головой, ты не знаешь; как же могу знать я, поскольку я, по?твоему, дурак?

Так что ищи ответа на твой вопрос у госпожи Мерапи – лишь может произойти, что твои вопросы встретят противодействие.

– Все?таки попытаюсь. Благодарю повелителю Мерапи! Молю о милости, принц (раз уж ты не разрешаешь именовать тебя вторым именем, которое конечно вырвалось из уст того, для кого будущее и настоящее – практически одно да и то же)…

Сети внимательно взглянуть на него, и в первый раз в его глазах промелькнуло выражение страха.

– Покинь Будущее – Будущему, Ки! – вскрикнул он. Каково бы ни было вывод Египта, на данный момент меня в полной мере удовлетворяет настоящее. – И он посмотрел на кресло, в котором сравнительно не так давно сидела Мерапи, и на коврик, где лежал его сын.

– Беру собственные слова обратно. Принц умнее, чем я думал. Волшебники знают будущее вследствие того что временами оно нисходит на них и они невольно должны обращать к нему взгляд.

Это совершает их одинокими, потому, что они не смогут сообщить о том, что они знают. Но лишь дурак пробует пробраться в будущее.

– И все же иногда они приподнимают краешек завесы, Ки. Я не забываю, к примеру, твои личные слова о ком?то, кто отыщет в стране Гошен великое сокровище, а позже испытает временные утраты и – дальше я забыл. Да прекрати же радоваться мне и пронзать меня полностью острыми, как мечи, глазами.

Ты все можешь, – какой же милости ты желаешь просить у меня?

– Разреши мне пожить тут мало, в обществе Аны и Бакенхонсу. Послушай, я больше уже не керхеб. Я поссорился с фараоном, может по причине того, что струйка этого великого ветра Будущего попадает мне в душу, либо вероятно вследствие того что он не вознаграждает меня по заслугам, – какое значение имеет, из-за чего.

По крайней мере, я пришел к тому же точке зрения, какого именно придерживаешься ты, о принц, и считаю, что фараон сделал бы верно, отпустив израильтян на свободу, и исходя из этого я ни при каких обстоятельствах больше не постараюсь противопоставить собственную волшебство их магии. Но он снова отказал, так что мы расстались.

– Из-за чего он отказывается, Ки?

– Возможно, вследствие того что написано – он обязан отказаться. Либо, быть может, вследствие того что вычисляет себя величайшим из царей, а не игрушкой в руках всевышних, и гордость закрывает двери его сердца, дабы в какой?то будущий сутки буйный ветер Будущего, о котором я сказал, смел бы и уничтожил дом, где оно обитает. Не знаю, из-за чего он отказывается, но ее высочество Таусерт очень деятельно его поддерживает.

– Для человека, что не знает, у тебя через чур много толкований и все различные, о высокоученый Ки, – сообщил Сети.

Он помолчал, прохаживаясь взад и вперед по портику, и я, неизменно понимавший его настроения, догадывался, что он ищет ответа на вопрос, что лучше – приютить Ки, которого он временами опасался, по причине того, что его окружала тайна и он ни при каких обстоятельствах не изменялся, либо отослать его прочь. Ки также было как бы не по себе, и, легко передернувшись, он вышел из портика на броское солнце. Тут он протянул руку, и с крыши внезапно спустилась громадная ночная бабочка и села ему на руку, а он поднял ее к губам и как словно бы заговорил шепотом с этим насекомым.

– Что мне делать? – пробормотал Сети, проходя мимо меня.

– Мне не весьма нравится его общество, да и госпоже Мерапи, думаю, также, но он таковой человек, которого страшно обижать, принц, – сообщил я. – Наблюдай, он говорит с себе подобным.

Сети возвратился на собственный место; Ки стряхнул с руки бабочку, которая, казалось, не хотела с ним расстаться, потому что два раза садилась ему на голову, и также возвратился в тень портика.

– Какая польза задавать мне вопросы, Ки, в случае если – как ты сам продемонстрировал – ты уже знаешь, что я на них отвечу? Ну, что я тебе отвечу? – задал вопрос принц.

– Это пестрое существо, которое только что сидело у меня на руке, думается, шепнуло мне, что ты сообщишь: «Оставайся, Ки, будь мне верным слугой и применяй все знания, какие конкретно у тебя имеется, дабы оградить мой дом от зол».

Тогда Сети засмеялся, как словно бы его нет ничего, что угнетало, и ответил:

– Будь по?твоему, потому, что имеется правило: ни один член царского дома в Египте неимеетвозможности отказать в гостеприимстве тем, кто его требует, в особенности бывшему приятелю! И не стану противопоставлять твоей бабочке то, что шептала мне данной ночью летучая мышь. Нет, и никаких приветствий, посоветованных мне насекомым либо будущим! – И он протянул Ки руку, которую тот поцеловал.

В то время, когда Ки ушел, я сообщил:

– Я сказал тебе, что та ночная тварь ему сродни.

– Значит, ты сообщил глупость, Ана. Ки приобретает собственные знания не от бабочек либо жуков. Но как жаль, что я поторопился и не задал вопрос госпожу Мерапи, желает ли она покинуть Ки у нас в доме.

Ты бы лучше поразмыслил об этом, Ана, вместо того, дабы следить за бабочкой у него на руке, – он намерено приманил ее, дабы отвлечь твои мысли.

Хорошо, в наказание тебя ожидает приятная участь – изо дня в сутки наблюдать на человека с лицом, похожим на… на что?

– На тот лик, что я видел на саркофаге хорошего всевышнего, твоего божественного отца, Мернептаха, – и он был изготовлен для фараона еще при жизни в мастерской бальзамировщика в Танисе.

– Да, – сообщил принц, – лицо всегда радующегося в Что-то, которое имеется Смерть и Жизнь, но в иные моменты – с глазами, пылающими огнем.

На следующий сутки по приглашению госпожи Мерапи я гулял с ней в саду; за нами шла няня, неся на руках царское дитя.

– Желаю поинтересоваться у тебя про Ки, приятель Ана, – сообщила она. – Ты знаешь, что он мой неприятель, поскольку ты, должно быть, слышал, что он сказал в храме Амона в Танисе. По всей видимости, мой господин пригласил его погостить у нас в доме – о, наблюдай! – И она указала в ту сторону, куда мы шли.

в первых рядах, в нескольких шагах от нас, в том месте, где тень сплетающихся над дорожкой ветвей была особенно густой, стоял Ки. Он опирался на собственный жезл, тот самый, что в моих руках превратился/в змею, и наблюдал вверх с видом человека, загружённого в мысли либо внимающего пению птиц. Мерапи развернула было обратно, сейчас Ки нас заметил, не смотря на то, что и смотрелвверх.

– Привет тебе, о Луна Израиля! – сообщил он и поклонился. – Привет тебе, о победительница Ки!

Она поклонилась в ответ и замерла, как птичка, заметившая змею. Наступило продолжительное молчание, которое он прервал, спросив ее:

– Для чего потребовать от Аны того, что Ки сам жаждет дать! Ана – ученый, но разве его сердце – сердце Ки? А основное, для чего сказать ему, что Ки, смиреннейший из твоих слуг, – твой неприятель?

Сейчас Мерапи выпрямилась, взглянула ему в глаза и ответила:

– Разве я сообщила Ане то, чего он не знал? Разве Ана не слышал, что ты сообщил мне напоследок в храме Амона в Танисе?

– без сомнений слышал, госпожа, и потому я рад, что он тут и сейчас услышит мои объяснения. Госпожа Мерапи, в тот момент во мне, служителе Амона, сказал не мой личный дух, но разгневанный дух всевышнего, которого ты унизила так, как его не унижал еще ни один человек в Египте. Данный всевышний через меня настойчиво попросил, дабы ты раскрыла секрет твоей магии, угрожая собственной неприязнью, если ты откажешь.

Госпожа, тебе угрожает его неприязнь, но не моя, потому, что я также заслужил его неприязнь, потому что меня, а через меня и его, победили твои пророки. Госпожа, мы с тобой спутники в скитаниях по равнине бедствий.

Она не сводила с него глаз, и я видел, что она не верит ни одному его слову. Не отвечая ему, она лишь задала вопрос:

– Для чего ты явился ко мне вредить мне, поскольку я не хочу тебе зла?

– Ты ошибаешься, госпожа, – возразил он. – Я ищу тут убежища, защиты от его слуги и Амона?фараона, которого Амон толкает на путь смерти. Я прекрасно знаю, что если ты захочешь, то стоит тебе шепнуть одно слово на ухо принцу и он выставит меня из этого. Но тогда… – И он посмотрел через ее голову в том направлении, где нянька покачивала на руках дремлющего ребенка.

– Что тогда, волшебник?

Не отвечая, он повернулся ко мне.

– Высокоученый Ана, не забываешь, ты встретил меня в один раз вечером в Танисе?

Я покачал головой, не смотря на то, что превосходно знал, какой вечер он имеет в виду.

– У тебя слабеет память, Ана, а возможно, ты просто не совсем совершенно верно не забываешь, поскольку мы довольно часто виделись, не так ли?

Сообщив это, он уставился на собственную палку, я также, по причине того, что не имел возможности противиться, и заметил (либо мне почудилось), как мертвое дерево внезапно начало вспухать и выгибаться. Этого хватало, и я поспешил ответить.

– Если ты имеешь в виду сутки коронации, то я вправду припоминаю…

– А! Я так и думал. Ты, Ана, наблюдателен, как все писцы, и, само собой разумеется, подмечал, как довольно часто сущие мелочи – запах цветов, пролетевшая птица либо кроме того змея, извивающаяся в пыли, – воскрешают в памяти слова либо события, каковые уже давно забылись.

– Ну, так что о отечественной встрече? – перебил я быстро.

– Решительно ничего – либо разве что вот: именно перед этим ты говорил с Джейбизом, дядей госпожи Мерапи, да?

– Да, говорил с ним на открытом месте, один на один.

– Не совсем так, ученый писец, потому что ты знаешь, что мы ни при каких обстоятельствах не бываем одни – всецело. В случае если б разрешало отечественное зрение, ты бы заметил, что любая песчинка имеет ухо.

– Будь любезен растолковать, Ки, что ты имеешь в виду? – задал вопрос я с бешенством и в следующий же миг пожалел, что не откусил себе язык, с которого слетели эти слова.

– Очень многое, очень многое. Разреши вспомнить. Вы говорили о госпоже Мерапи и о том, как ей лучше поступить – остаться ли под защитой принца в Мемфисе либо возвратиться в страну Гошен под защиту – я забыл его имя.

Джейбиз, человек опытный, заявил, что согласно его точке зрения в Мемфисе она была бы радостна, не смотря на то, что, быть может, ее присутствие принесло бы большое количество горя ей и… второму.

Тут он опять посмотрел на ребенка, что словно бы почувствовал его взор, потому что проснулся и начал бить ручонками воздушное пространство.

Нянька также почувствовала данный взор, не смотря на то, что и наблюдала в другую сторону: она содрогнулась, а позже отошла и спряталась за стволом одной из пальм. Мерапи сообщила негромко и потрясенно:

– Я знаю, что ты имеешь в виду, волшебник, потому что с того времени я уже виделась с моим дядей Джейбизом.

– Как и я, притом пара раз, госпожа, и это может растолковать то, что Ана вычисляет столь таинственным, в частности – как я определил, о чем они говорили «один на один», согласно его точке зрения. Но, как я уже сообщил, никто ни при каких обстоятельствах не бывает один, по крайней мере в Египте, стране подслушивающих всевышних…

– И подсматривающих чародеев! – вскрикнул я.

– …и подсматривающих чародеев, – повторил он, – и писцов, каковые все записывают и выучивают наизусть собственные записи, и жрецов с громадными, как у ослов ушами, и листьев, каковые шепчут, и многих вторых вещей.

– Кинь собственные насмешки и скажи то, что желал сообщить, – сказала Мерапи тем же негромким, прерывающимся голосом.

Он не ответил, но только взглянуть в сторону дерева, за которым скрылись ребёнок и нянька.

– О! Знаю, знаю! – вскрикнула она практически со стоном. – Мое дитя в опасности! Ты угрожаешь моему ребенку, по причине того, что ненавидишь меня.

– Прошу прощения, госпожа. Вправду, этому царственному младенцу угрожает опасность – по крайней мере, так я осознал Джейбиза, что так много знает. Но это не я угрожаю ему, это так же неверно, как то, что я тебя ненавижу.

Я признаю в тебе товарища по ремеслу, так превосходящего меня, что мой долг – повиноваться.

– Прекрати! Для чего ты меня мучаешь?

– Разве смогут жрецы богини Луны мучить Исиду, Мать Волшебства, приношениями и своими просьбами? И могу ли я, планируя обратиться к тебе прося и приношением…

– С какой просьбой и с каким приношением?

– Прося о том, дабы ты разрешила мне укрыться в этом доме от многих опасностей, каковые угрожают мне со пророков и стороны фараона твоего народа, и с приношением всей помощи, какую я лишь могу оказать при помощи знаний и моего искусства, в противовес еще более мрачным опасностям, угрожающим… второму.

Тут он еще раз посмотрел на ствол пальмы, из?за которого донесся плач младенца.

– В случае если я соглашусь, что тогда? – задала вопрос она хриплым голосом.

– Тогда, госпожа, я употреблю все силы, дабы обезопасисть некоего младенца от проклятия, которое, по словам Джейбиза, ему угрожает, и некоторых вторых, в ком течет египетская кровь. Я попытаюсь, в случае если мне будет разрешено остаться тут, – я не говорю, что мне удастся, потому что, как мне напомнил твой господин и как ты сама доказала мне в храме Амона, моя сила уступает силам пророчиц и пророков Израиля.

– А вдруг я откажусь?

– Тогда, госпожа, – ответил он голосом, что звенел, как железо, – я уверен, что тот, кого ты обожаешь, как обожают матери, будет скоро дремать в объятиях всевышнего, именуемого нами Осирисом.

– Оставайся, – крикнула она и, повернувшись, ринулась бежать.

– Ну вот, она ушла, – сообщил он, – а я кроме того опоздал поторговаться по поводу награды. Придется ее искать в вашей компании. Необычные существа – дамы, Ана!

Вот, к примеру, эта – одна из величайших представительниц собственного пола, как ты определил в храме Амона: но и она расцветает под солнцем надежды и сжимается в тени страха, как листья того ласкового растения на берегу реки, в случае если до них дотронуться; а в это же время ее глазам дешёвы тайны, скрытые от отечественного взора, ее слух ловит шепот ветров, которого не слышит никто из нас; и она имела возможность бы попирать ногами страхи и земные надежды либо сделать их ступенями, ведущими к величию и славе. Она бы так и поступила, будь она мужчиной, но ее пол портит ее – для нее поцелуй младенца больше, чем целый блеск и все сокровища мира.

Да, младенца, одного жалкого, маленького младенца. У тебя так как также был таковой в то время, когда?то, Ана?

– О! Иди ты к Сету со всей твоей мерзкой болтовней! – сообщил я и отправился прочь.

Пройдя пара шагов, я посмотрел назад и заметил, что он смеется, подбрасывая вверх и опять ловя собственную палку.

– К Сету? – крикнул он мне вдогонку. – Весьма интересно, как бы он принял меня, данный Сет! Ну что ж, возможно, в то время, когда?нибудь мы это определим, ты и я совместно, писец Ана.

Так Ки поселился с нами, в той же части дворца, где Бакенхонсу, и практически ежедневно я встречал их в саду, потому, что я, постоянный гость за столом принца (за исключением тех случаев, в то время, когда он уходил на половину Мерапи), ни при каких обстоятельствах не принимал участие в их трапезах. Видясь, мы разговаривали о многих предметах. В то время, когда дело касалось науки а также религии, я одерживал верх над Ки, что не был ни громадным ученым, ни знатоком теологии.

Но неизменно, перед тем как расстаться, он всаживал какую?нибудь стрелу мне в ребра, а ветхий Бакенхонсу смеялся снова и снова, но неизменно закрывал меня щитом собственной мудрости – легко потому, я пологаю, что честно обожал меня.

По окончании вселения Ки на египетский скот напала чума, так что десятки тысяч животных погибли, но не все, как сообщалось. Как я уже сказал, стада Сети не пострадали, так же как, если судить по слухам, не пострадал и скот в стране Гошен. уныние и Страх охватили целый Кемет, но Ки радовался и уверял, словно бы он знал, что так будет и нехорошее еще в первых рядах.

Мне так и хотелось треснуть его по голове его собственной палкой, и, пожалуй, я бы не утерпел, если бы не опасался, что она снова превратится в моей руке в желтую змею.

Ветхий Бакенхонсу наблюдал на все это в противном случае. Он сообщил мне, что с того времени, как погибла его последняя супруга (лет пятьдесят назад), ему начало казаться, что жить весьма скучно, потому что ему не хватало проявлений ее ее привычки и нрава воображать вещи такими, какими они ни при каких обстоятельствах не были и ни при каких обстоятельствах не могли стать. Но сейчас жизнь опять полна интереса, потому, что чудеса, каковые происходят в стране Кемет, противоречат всяким законам Природы и тем самым напоминают ему его последнюю ее рассуждения и жену.

Так он в необычной форме выразил идея, что последние годы мы живем в новом мире, в котором, согласно точки зрения египтян, воцарился Сет, всевышний Зла.

Но фараон все так же настойчиво отказывался уступить просьбам израильских пророков, то ли вследствие того что дал клятву Мернептаху, в то время, когда тот посадил его на трон, то ли по обстоятельствам – либо одной из обстоятельств – каковые Ки изложил принцу.

Позже на страну обрушилось проклятие язв и болячек, не пощадившее ни мужчин, ни дам, ни детей – за исключением тех, кто жил во владениях Сети. Так, его семья и сторож, каковые жили в доме за воротами, пострадали, в то время как его семья и садовник, жившие всего лишь в двадцати шагах, но в пределах ограды, не пострадали, что вызвало враждумежду их женами.

Таким же образом Ки, будучи гостем во дворце принца в Мемфисе, не стал жертвой язв, в то время как его ученики и товарищи в Танисе были поражены ими кроме того посильнее, чем все другие, так что кое?кто из них кроме того погиб. В то время, когда Ки услышал об этом, он захохотал и объявил, что он им это предвещал. Заболевание не обошла кроме того самого фараона и ее высочество Таусерт: у последней язва показалась на щеке и обезобразила ее на некое время.

Бакенхонсу слышал кроме того, уж не знаю от кого, словно бы ее гнев была столь громадна, что она готова была возвратиться к Сети, в чьих владениях, как она определила, люди остались целы и невредимы, а красота ее преемницы, Луны Израиля, не только не потерпела урона, но кроме того возросла; эти сведения, думаю, сказал ей сам Бакенхонсу. Но в итоге гордость либо ревность помешали ей осуществить это намерение.

Сейчас сердце Египта начало действительно поворачиваться к Сети. Принц, говорили люди, был против притеснения иудеев и, не в силах поменять положения вещей, отказался от собственного права на престол, а фараон Аменмес приобрел это право ценой принятия политики, плоды которой были столь разрушительными. Исходя из этого, рассуждали они, если бы Аменмес был низложен, а принц стал бы царствовать, бедствия народа закончились бы.

Они стали тайно отправлять к нему людей, умоляя его восстать против Аменмеса и давая слово собственную помощь. Но он не желал их слушать, говоря, что радостен в собственном положении и не хочет иного. Все же фараон проникся ревностью, потому что его шпионы доносили ему обо всем слово в слово, и начал плести интриги, дабы погубить Сети.

О первой из них меня поставила в известность Таусерт, отправив ко мне собственного вестника, но вторую, значительно нехорошую, раскрыл Ки и притом каким?то необычным образом, так что убийца был захвачен в воротах и убит сторожем; по окончании того Сети заявил, что, в конечном счете, он поступил мудро, оказав Ки гостеприимство, в случае если само собой разумеется желание остаться в живых возможно назвать мудростью. Госпожа Мерапи сообщила мне приблизительно то же самое, но я увидел, что она постоянно избегала Ки, относясь к нему с страхом и недоверием.

XV. Ночь кошмара

Позже разразился град, а спустя пара месяцев налетела саранча, и целый Кемет сходил с ума от ужаса и отчаяния. Нам стало известно, потому что с водворением Ки и Бакенхонсу в дом Сети мы неизменно обо всем знали, что эта буря с градом была обещана израильскими пророками, в случае если фараон откажется их выслушать. Исходя из этого Сети приказал оповестить народ по всей стране, дабы египтяне при первых же показателях бури укрыли собственный скот.

Но фараон услышал об этом и заявил собственный приказ, запрещающий подобные действия, потому что они были бы оскорблением для всевышних Кемета. Все же многие последовали совету Сети и без того спасли собственный скот. Необыкновенное зрелище представляла собой эта целая стенки падающего льда, как бы воздвигшаяся от земли до небес и уничтожавшая все, на что она обрушивалась.

Град сдирал кору кроме того с высоких финиковых пальм, взламывал и поднимал землю. Попадая под него, животные и люди погибали либо покрывались рваными ранами. Я стоял в воротах и смотрел за происходящим.

В том месте, на расстоянии какого именно?нибудь шага, падал белый град, превращая мир в руины, тогда как тут, по отечественную сторону ворот, не упала ни единая градина.

Мерапи также наблюдала, а скоро к нам присоединился Ки, а за ним и Бакенхонсу, что за всю собственную продолжительную судьбу ни при каких обстоятельствах не видел ничего аналогичного. Но Ки больше следил за Мерапи, чем за падающим градом, потому что я видел, что его бессердечные глаза стремятся пробраться в самую глубину ее души.

– Госпожа, – сообщил он наконец, – молю тебя, открой твоему слуге, как ты это делаешь? – И он указал сперва на деревья и цветы по отечественную сторону ворот, позже на хаос разрушения снаружи.

Вначале я поразмыслил, что она его не расслышала из?за рева бури, потому что она подошла и открыла боковую калитку, дабы разрешить войти беднягу?шакала, что скребся о забор. Но я совершил ошибку, потому что после этого она обернулась и сообщила:

– Неужто, керхеб, самый искусный волшебник Египта, требует неученую даму научить его чудесам? Нет, Ки, я не могу, по причине того, что этому не обучалась и не делаю этого, и не знаю, как это делается.

Бакенхонсу захохотал, а неподвижная ухмылка Ки стала как словно бы еще бросче, чем в большинстве случаев.

– В стране Гошен говорят иное, госпожа, – ответил он, – и иудейские дамы в Мемфисе также. Как и жрецы Амона. Эти жрецы утверждают, что твое мастерство превосходит мастерство всех волшебников на берегах Сихора.

И вот подтверждение. – И он снова продемонстрировал на то, что было у нас, и на то, что происходило снаружи, добавив: – Госпожа, если ты можешь обезопасисть собственный личный дом, отчего же ты не можешь обезопасисть невинных людей Египта?

– По причине того, что не могу, – ответила она с бешенством. – Если бы я в то время, когда?нибудь и имела такую свойство, она сейчас покинула бы меня, – я сейчас мать ребенка от египтянина. Но я

Военный фильм Ворота в небо

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: