Бывшие случаи злодейского изуверства евреев 4 страница

Руман Нахимовский, стал при допросе в угол, схватился руками за пузо и трясся, как в лихорадке, не легко вздыхал, чуть отвечал; но в то время, когда вошла Терентьева, то начал кричать на нее и браниться; Козловской заявил, что “она тогда была еще молода и ее бы в такое дело не разрешили войти”; при сильных и подробных уликах доказчиц схватил себя обеими руками за голову, отвернулся от присутствия, оперся головою о печь, и молчал настойчиво, сообщив лишь, что нездоров и сказать неимеетвозможности.

Ицка Нахимовский, брат его, сообщил генералу Шкурину, что желает заявить всю правду; будучи призван в рабочую группу, начал было: “Всевышний мучит меня уже второй год в неволе, а Всевышний знает правду: видно, для того мучит, дабы Правитель определил правду”, — но позже одумался и уверял, что по глупости сам не знал, что сказал, и настоятельно просил стереть с лица земли первое показание. После этого он бежал, но, будучи пойман, стал на колени перед зеркалом и сообщил: “самому правителю открою всю правду о убийстве мальчика”, и дал в том подписку; но по окончании снова отрекся и притворился помешанным.

Иосель Мирлас, приказчик Берлина, ссылался на повеление польского короля Сигизмунда и на высочайшее повеление 1817 года, коими не велено верить таким изветам, был вне себя, дрожал, кричал: “ах Всевышний мой, что это будет!” — прислонился к стенке, поддерживая пузо руками, и сказал: “сам не знаю, что со мною делается; я тут совсем делаюсь болен; в то время, когда она (Терентьева) говорит это, так, значит, она и делала!” Позже молчал настойчиво и не отвечал.

Иосель Гликман полагал, что мальчика искололи иудеям на шутку. При очных ставках бросился в отчаянии на колени, кричал: “помилуйте, помилуйте!” — закрывал лицо руками, дрожал, отворачивался и сказал, что не желает наблюдать на уличительниц.

Орлик Девирц, иудейский цирульник, уверял, что мальчик убит дробью, но отпирался кроме того и от этого, противу пяти свидетелей. Отвечал неуверено, медлительно, думал, по окончании каждого, самого несложного вопроса вздрагивая и посматривая на дверь, откуда ожидал уличительниц. Путался, уверял, что у него во рту засохло и он неимеетвозможности сказать; продемонстрировав, что знает Терентьеву, в то время, когда она жила у торговца Бабки, и что она таскалась по зданиям, отрекся снова от слов собственных и уверял, что вовсе ее не знает.

Кричал, что с бабами вовсе сказать не желает, и не подписал показаний собственных, по причине того, что не помнит, что сказал. У него нашли заготовленные им свидетельства в том, что он искусный фельдшер; при спросе, для чего он заготовил их, Орлик отвечал: “в то время, когда отправят меня в Сибирь, то я покажу их в том месте, возможно, хоть не вынудят почву копать”.

Супруга его, Фратка, заявила, вошедши в рабочую группу, что вовсе не начнёт отвечать и продолжительно молчала; позже начала кричать, браниться, ходить взад и вперед, топать, кричала в исступлении: “Чего вы от меня желаете? Для чего не кличете вторых? Несколько супруг мой был, в то время, когда кололи мальчика.

Все говорят, что Ханна Цетлин виновата, — ее и задавайте вопросы, а не меня”. По окончании заявила, что не была сама при убийстве, но словно бы Руман Нахимовский согласился ей, что мальчик был умерщвлен при нем в школе Берлинами; что наряду с этим были еще: Мирка, Славка, Шмерка, Гирш, Шифра, Янкель, Бася, Евзик, Ханна и проч.

Что затем происшествия эти иудеи завели собственную особенную школу, по причине того, что другие опасались попасться — и по следствию найдено, что вправду сейчас была заведена отдельная, маленькая школа. Это же повторяла она караульным и сторожам, била себя поленом, приговаривая: “так бы всех, кто колол мальчика”. Позже прибавила: “я бы все поведала, кто и как колол, да опасаюсь, затаскают меня, и опасаюсь собственных иудеев”.

То же подтвердила в комиссии, но более сказать не желала и прибавила: “в случае если иудеи это определят, то я пропала”. По ее указанию найден особенный нож. в сафьянных ножнах и серебряной оправе, коим, она утвержает, что сделано было над мальчиком обрезание; доказчицы кроме этого полагали, что это должен быть тот самый нож. Два раза[69] пробовала бежать, но поймана; выбила стекло, и желала зарезаться осколком его.

Позже снова ото всего отреклась; а в то время, когда в комиссии обращение зашла о ноже, коим убийство совершено, то Фратка сообщила: “тут надобны не ножи, а гвозди”. Кричала, что одному правителю всю правду сообщит; сообщила караульному унтер-офицеру, в беседе, что кровь была нужна Берлиной, по причине того, что у нее дети не стоят. Наконец сообщила, вышед из себя, в комиссии: “возможно, прежде отечественные это и делали, лишь не сейчас; а что Терентьева колола мальчика, так это правда.

Берите меня, секите меня кнутом, я этого желаю, я все на себя беру, а уж я вам правды не сообщу”.

Зелик Брусованский, при сильных уликах, сообщил: “в случае если кто из семьи моей, либо хоть второй иудей согласится — тогда и я сообщу, что правда”.

Ицка Беляев дрожал, то от страха, то от злобы, бранился и кричал, так что рабочая группа не имела возможности с ним совладать. В то время, когда Терентьева, на протяжении улики[70], заявила, что у нее и сейчас еще болят ноги, обожженные на сковороде, то Ицка задал вопрос, улыбнувшись: “как, в три года не могли у тебя поджить обожженные ноги твои”?

Янкель Черномордин (Петушок), ничего не слушая, кричал: это беда, это напасть; позже, упав ниц и накрыв лицо руками: “помилуйте! Я не знаю, что она (Максимова) говорит”, и не желал на нее наблюдать.

Супруга его, Эстер, продемонстрировала, что вовсе не знает Терентьевой, а по окончании запуталась сама и созналась в неприятном. В исступлении кидалась на уличительниц и поносила их бранью.

Хайна Черномордин уверяла, что ни одной из этих трех баб не видывала и вовсе не слышала о убийстве мальчика. Бледнела и дрожала, не имела возможности находиться на месте, мялась, отворачивалась; молчала настойчиво, либо злобно кричала и отнюдь не желала наблюдать на показываемый ей кровавый лоскуток холста, о коем упомянуто было выше.

Хаим Тёмный (Хрипун) кричал, бранился, дрожал, не отвечал на вопросы и путался. “Пускай бабы говорят, что желают, — сообщил он: — ни один иудей этого не сообщит вам, сколько ни задавайте вопросы”. — Злобно отпирался, что, при обращении Терентьевой, лежал на одной с нею кровати, — а в перехваченной переписке умоляет иудеев не ругаться над ним за это, в противном случае он с ума сойдет от срама и стыда, в то время как он готов жертвовать за них судьбой. Нагло кричал в комиссии, требуя любой раз опять, дабы ему были наперед прочтены прошлые показания его; сообщив категорически, что кроме того не слышал об этом происшествии, проговорился по окончании, что знал об нем тогда же, в то время, когда оно произошло.

До того забылся и вышел из себя, что ругал в глаза всех участников, в полном присутствии, и кричал главе, генералу Шкурину, показывая на него пальцем: “я тебе, разбойнику, глаза выколю, ты злодей” — и проч. Хаим был уже под судом в 1806 году, с другими иудеями, по подозрению в убийстве и истязании мальчика помещика Мордвинова; по недочёту улик, дело предано было воле Божьей.

Абрам Кисин путался и сам себе противоречил, уличен во многих фальшивых показаниях: заявил, что о ею пору ничего не знает и не слышал о происшествии, — а позже уличен, что был по сему же делу допрашиваем при первом следствии, три года тому; один раз продемонстрировал, что безграмотен, а в второй, что знает просматривать и писать по-еврейски и по-русски; заявил, что вовсе не родня Берлиным, в то время как пребывал в близком родстве с ними; заявил, что Терентьевой не знает вовсе, что если она согласилась, так, значит, она и убийца, — и уличен, что знает ее в далеком прошлом. Наконец зарыдал, наблюдал дико, как помешанный, упал ниц на пол и кричал: “помилуйте, ратуйте!” Кричал, что ему дурно, что он неимеетвозможности сказать; его начало кидать и разламывать, и он притворился безумным, кричал и бесновался.

Нота Прудков — желал доказать, что был своевременно происшествия на Сертейской [71] пристани, — но доказано, что он был тогда в Велиже и сверх того еще перехвачена переписка его, где он просил дотянуться за деньги свидетельство, что он был на Сертейской, и составить фальшивый соглашение с мужиками, — уверял, что из уличительниц ни одной не знает, а в письмах к жене собственной именует всех трех поименно и в комиссии назвал Терентьеву распутною. Сказался больным и, подвязав бороду, потребовал на очной ставке, дабы уличительницы говорили, какого именно цвета у него борода; сообщил генералу Шкурину: “Если бы сам правитель давал слово иудеям помилование, то они бы, само собой разумеется, сознались”; что совершенно верно жиды погубили мальчика и другие ропщут сейчас на Берлиных и Цетлиных за это страшное дело, что они сейчас везде собирают деньги на это дело, сохраняя надежду, что оно тут не кончится [72]; но что он, Прудков, в комиссии ни в чем не сознается.

В это же время у генерала Шкурина были запрятаны три государственного служащего, каковые все это слышали и подтвердили под присягой. Три раза [73] пробовал уйти из-под стражи; желал креститься, позже раздумал; вызвался сознаться во всем лично губернатору, был послан в Витебск, но одурачил. Шумел, кричал, ударил в щеку караульного унтер-офицера, и понес наказание за это, но не унялся; в то время, когда ему в комиссии продемонстрировали перехваченные записки его, то он озлобился до неистовства, кричал и бранился, не давая ответа. “В законе ничего не сообщено, что будет за это, в случае если кто заколет мальчика; мы ничего не опасаемся, лишь бы дело вышло из рабочей группы. Вы все разбойники; нам ничего не будет, а вас же делать выводы будут, вот заметите!”

Ицка Вульфсон, что ездил вместе с Иоселем Мирласом осматривать выкинутый в лес труп младенца, до того потерялся, что, продемонстрировав, словно бы не знает грамоты, сам подписал по-русски допрос собственный. Уверяя, что Терентьевой вовсе не знает, прибавил: “и никто не обращал ее в иудейскую веру — по крайней мере при отъезде моем в Динабург она еврейкой не была”. Значит, он знал ее и тогда?

Супруга его, Фейга, продемонстрировала, что не была в то время вовсе в Велиже, в то время как супруг ее продемонстрировал, что она была в том месте. На очных ставках чуть не обмирала, не имела возможности находиться, ложилась на стул, жаловалась на дурноту, настойчиво молчала и не подписала показаний собственных, просто так.

Потом готова была во всем сознаться, но задала вопрос: “имеется ли таковой закон, что в то время, когда кто во всем сознается, то будет прощен?” Ей заявили, что закон при таких условиях облегчает наказание; тогда она проговорила в отчаянии: “я попалась с другими по собственной глупости” — и после этого настойчиво молчала. Желала креститься, а позже снова раздумала. “Мне нельзя уличать мать собственную, — сообщила она кроме этого, — да и тогда должны пропасть все иудеи”.

Лыя Руднякова, бывшая работница Ривки Берлин, вначале отреклась, что ни при каких обстоятельствах у Ривки не служила, позже уличена, созналась и невольно уличила в том же Ривку. Уверяла, что Терентьевой вовсе не знает, а в это же время заявила, что она была нищая и ходила по миру. На протяжении допросов чертила пальцем на пояснице бывшего у ней на руках ребенка какие-то символы и, будучи спрошена, что она делает, отвечала: “Это Ривке, по-еврейски”.

В то время, когда продемонстрировали ей кровавый лоскуток холста, то она очень сильно испугалась, зарыдала и поносила Терентьеву самою возмутительной бранью.

Зуся Рудников, супруг Лыи, кроме этого уверял, что кроме того не слыхал о происшествии, о коем толковали в Велиже три года на всех перекрестках. Наблюдал в почву, сказал отрывисто [74], отпираясь ото всего. Задрожал, увидав кровавый лоскуток, отворотился, не желал наблюдать на него и ни за что не желал подойти к столу.

Не подписал очной ставки, потоку что у него закружилась голова, он сам не осознаёт, что ему просматривают, и не знает, то ли это, что он сказал.

Берегла Нафанова. В то время, когда Терентьева сообщила ей: “зря ты от меня отпираешься, ты знала меня в далеком прошлом, еще в то время, когда убили Хорьку”, — то Блюма закричала: “что тебе сейчас до Хорьки? Тогда был суд”. — Оказалось, что Блюма в числе вторых подозревалась в первой половине 20-ых годов XIX века в убийстве Христины Слеповронской, кроме этого замученной в еврейской школе.

Рохля Фейтельсон, вошедши в присутствие, не дала еще ни о чем задать вопрос себя и начала кричать: “я не знаю, за что меня забрали; меня не задавайте вопросы ни о чем, я ничего не знаю, нигде не была, ничего не видела”. Она кроме этого путалась, терялась и дрожала.

Вот оправдания и главнейшие ответы жидов, — в случае если лишь это возможно именовать оправданиями и ответами — выписанные кратко, но с точностью и без опущения не смотря на то, что одного слова, которое бы имело возможность помогать к оправданию подсудимых. Для того чтобы слова не было сказано ни одним. Одно лишь отрицание, часто явная неправда, злоба и страх, вот что обнаружилось при допросах.

В это же время дело тянулось, и рабочая группа, не обращая внимания на все старание свoe, не имела возможности подвинуться вперед; жиды, очевидно и без сомнений уличенные, молчали, упорствовали, грубили; губернатор князь Хованский донес об этом правителю и ведено было увещевать жидов, а буйных наказывать. По поводу открывшихся во второй половине 20-ых годов девятнадцатого века, через тех же доказчиц, нескольких аналогичных дел, поведено было изучить той же комиссии все; во второй половине 20-ых годов XIX века отправлен рабочую группу государственный служащий от Правительствующего Сената; а после этого еще поведено опросить подсудимых, не было ли им пристрастия. Кое-какие продемонстрировали, что не было, но другие жаловались на пристрастие, не будучи, но же, в состоянии растолковать, в чем как раз оно состояло; они говорили лишь в неспециализированных словах, что их не так допрашивали, не теми словами писали ответы, задавали вопросы, как преступников, в то время как три бабы сознались и, следовательно, были настоящими преступницами; что не отстраняли по их требованию членов и следователей рабочей группы, и тому подобное.

Во второй половине 20-ых годов XIX века рабочая группа представила наконец полный обзор этих страшных происшествий, обвиняя жидов во всем и полагая их уличенными; не считая погибших и бежавших, их осталось еще под стражей сорок два человека обоего пола. Губернатор того же мнения, как и предшественник его, — представил обстоятельный всеподданнейший рапорт, в коем кроме этого положительно обвинял жидов и вычислял их изобличенными.

В самой вещи, сообразив все события, нельзя не дать согласие с заключением рабочей группы и губернатора. Еремеевой и Предсказания Терентьевой, в соответствии с с коими происшествие исполнилось, совсем не[75] объяснимы, если не поверить им, что одна сама реализовала мальчика, а вторая подслушала разговор; согласное показание Терентьевой, Максимовой и Козловской обо всех подробностях убийства и согласные с сим подобные события, подтвержденные посторонними свидетелями под присягой, идеальная невозможность сделать такое во всем согласное показание и не изменять его в течение нескольких лет, если бы это не была одна истина — особенно в случае если рассудить, что две из дам сих жили в постоянной неприязни, не могли сказать между собою равнодушно, кроме того в присутствии рабочей группы, а третья была уже замужем за шляхтичем и не имела возможности иметь никакого предлога к такому страшному поклепу на себя и на вторых; потом, показание посторонних свидетелей, из коих иные видели, как жиды проскакали на заре в бричке по тому направлению, где обнаружено тело, — одна видела мальчика в руках Цетлиной, — два вторых видели его в доме ее, в спальне и в ларе[76]; состояние, в коем обнаружено тело — накожные ссадины, ранки, затекшие, побагровевшие ноги, приплюснутый нос и рот, синяк от узла на затылке, вплоть остриженные ногти, иудейское обрезание, и проч. — в полной мере согласовавшееся с показанием трех дам о том, как замучен ребенок; поведение подсудимых при допросах, найденная стычка их, наглое и тщетное запирательство во всем относящемся к этому делу; изобличение каждого из них во многих фальшивых показаниях; притворство некоторых больными и безумными; бегство вторых и попытки к тому третьих; старание подкупить священника, увещателя доказчиц; сборища и ночной караул у Берлиных, Нахимовских, Цетлиных — в чем они сперва кроме этого запирались; и наконец собственное сознание Ноты Прудкова, Зелика Брусованскаго, Фратки Девирц, Фейги Вульфсон и Ицки Нахимовского в правонарушении [77] и явное колебание вторых, также как и изобличающая виновных перехваченная у них переписка, — вот доказательства и улики, на коих комиссия и губернатор основывались, почитали иудеев до того уличенными, что обнаружили уже собственное сознание их не нужным, тем более, что в пользу иудеев не сказало ровно ни одно событие и оправданий либо доказательств невинности собственной ни один из них не имел возможности представить никаких — не считая наглого запирательства и явной лжи. Они представили [78], при неспециализированном и подробном донесении [79], именной перечень иудеев, где степень вины каждого была в подробности обозначена.

В Правительствующем Сенате случилось разногласие; кое-какие г.г. сенаторы соглашались с заключением рабочей группы и присуждали жидов к наказанию; другие колебались; третьи оправдывали их; снова иные хотели лишь принять предупредительные меры на будущее время и делали разные по сему предположения. Посему дело внесено было в Госсовет, где произошло 18-го января 1835 года Высочайше утвержденное вывод:

Что показания доносчиц, заключая в себе многие несообразности и противоречия, без всяких хороших улик либо несомненных аргументов, не смогут быть приняты судебным доказательством к обвинению иудеев; а потому:

1. Иудеев подсудимых по делу об умерщвлении солдатского сына Емельянова и по вторым подобным делам, заключающимся в Велижском производстве, а равняется по делам о поругании над христианскою святынею, как положительно не уличены, от следствия и суда высвободить.

2. Доказчиц, христианок: крестьянку Терентьеву, солдатку Максимову и шляхтянку Козловскую, не доказавших тех отступления и ужасных преступлений от веры, каковые они сами на себя возводили, но виновных в изветах, коих потом ничем не могли подтвердить, сослать в Сибирь на поселение, лишив Козловскую шляхетства.

После этого [80], Еремееву, Желнову и проч. высвободить, предав первую церковному покаянию.

Примечания:

[46] Вместо: “в ведомостях” читается: “свидетелей”.

[47] Вст.: “Павловича”.

[48] Корыто.

[49] “Что сделал обрезание” нет.

[50] Сестра мальчика, вышедшая вместе с ним из дома, продемонстрировала, что он не желал с нею идти потом, а сел подле моста.

[51] Посторонние свидетели продемонстрировали, что видели в это утро Ханну, находившуюся у калитки собственного дома; а одна, Косачевская, что видела, как Ханна вела за руку мальчика.

[52] Дочь Максимовой, по мужу Желнова, приходившая сейчас за чем-то к Цетлиным, видела ребенка в сундуке, в рубахе, либо накрытым чем-то белым, но второпях хорошенько не разглядела.

[53] В лекарском свидетельстве сообщено, что кишки и желудок у мальчика были безлюдны, не смотря на то, что сам он прекрасно кормлен, из чего и должно, заключить, что он последние дни перед смертью * ничего не ел. * “Перед смертью” нет.

[54] Это кроме этого в полной мере в соответствии с частью с врачебным свидетельством, а частью с показанием под присягой одиннадцати свидетелей.

[55] Это кроме этого в полной мере в соответствии с частью с врачебным свидетельством, а частью с показанием свидетелей.

[56] Вст.: “Любой попеременно всадил гвоздь в тело дитяти”.

[57] Вст.: “медлительно двигал ногами”.

[58] Это кроме этого в соответствии с с врачебным свидетельством и с показанием свидетелей.

[59] По справке в церкви оказалось, что ветхий антиминс вправду был украден, а Терентьева продемонстрировала, со всею подробностью, как она его похитила.

[60] Семь свидетелей продемонстрировали под присягой, что видели, как бричка эта на заре проскакала взад и вперед; а одна дама, что в ней как раз сидел иудей Иосель.

[61] “Позже жиды… город” нет.

[62] Вст.: “водкою.”

[63] Вст.: “куда девалась из тела кровь”.

[64] Максимова и Терентьева сознались потом в нескольких аналогичных злодействах, идеальных вместе с жидами,— как о том упомянуто было выше.

[65] Ужасный.

[66] Наказаны.

[67] Вст.: “и по большому счету их поведение при допросах”.

[68] Вст.: “как невиновных”.

[69] Вст.: “Фратка”.

[70] Очной ставки.

[71] Сергиевской.

[72] Со времени этого дела в окружных местах и Витебске сохранилась в народе молва, что “по окончании солдатского сына ни на одной велижской еврейке не осталось на головном уборе ни зерна жемчуга”. — Это возможно слышать поныне.

[73] Вст.: “Ната .

[74] Вст.: “заикался”.

[75] “Не” нет.

[76] В сундуке.

[77] В присутствии.

[78] “Они представили” нет.

[79] Вот.: “был представлен”.

[80] “После этого Еремееву… покаянию” нет.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Разглядев целый данный последовательность страшных случаев и раздражающих душу происшествий, частью доказанных исторически и юридически, — обвинение жидов в мученическом умерщвлении к Пасхе христианских младенцев нереально вычислять суеверием и призраком, а должно убедиться, что обвинение это основательно[81], как равняется и неспециализированное вывод о потреблении ими крови сих мучеников для каких-то загадочных чар. Имеется событие, о коем сказано было уже в начале этот записки, неоспоримое и очевидное, на которое при изучениях об этом предмете никто не обратил доселе внимания, в это же время как оно должно являться разительным убеждением для всех сомневающихся.

Никто, само собой разумеется, не будет оспаривать, что в государствах, где иудеи терпимы, иногда находимы были трупы младенцев, неизменно в одном и том же искаженном виде, либо по крайней мере с подобными символами смерти и насилия. не меньше правильно да и то, что символы эти обосновывали умышленное, обдуманное злодейство, мученическое убийство ребенка, и притом ребенка христианского: то и второе доказано множеством следственных, судебных и врачебных свидетельств.

Но каким же образом растолковать такую непонятную тайную, не смотря на то, что каким бы то ни было предположением, не только доказательством, как растолковать, что бы имело возможность побудить кого бы то ни было к такому бессмысленно-зверскому поступку, в случае если это не какая-нибудь загадочная, каббалистическая либо религиозно-изуверная цель? Ни корысть, ни злоба, ни побуждения и другие страсти не смогут растолковать этого никоим образом.

Тут не одно убийство, а преднамеренное мученическое истязание невинного младенца и, следовательно, либо удовольствие этими муками, либо особая цель, с ними соединенная. Христиане-католики праздновали воспоминания распятия Иисуса Христа в лицах, предавая поруганию Иуду; в Российской Федерации был толк раскольников, именуемых детогубцами — они убивали незаконнорожденных детей, сушили и обращали в порошок вынутое из них сердце и употребляли его на чары для привлечения к себе последователей; мусульмане закавказские, сунниты [82], празднуют подобным образом память собственного пророка[83], ругаясь празднично над соперником его Алием[84], для чего нанимают за деньги человека; жиды делают то же, в случае если лишь смогут, в праздник Амана и Пейсаха; это известно не только исторически, со времен императора Феодосия, — но известно всякому, кто живал между жидами.

Так, к примеру, обитатели Харькова не забывают еще водовоза, что исчезал каждый год на трое суток на протяжении Страстной недели и неожиданно оставлял тех, кому служил, без воды. Он всегда нанимался сейчас у жидов воображать Спасителя и позволял, за хорошую плату, связать себе руки, бить по щекам, лишь не больно, как уверял он, оплевывать, кричать, бранить и ругаться над собою какое количество угодно. Его содержали сейчас в школе и кормили прекрасно.

Возможно ли после этого сомневаться, что исступленные, фанатические иудеи готовы были бы сделать еще один ход потом и доиграть комедию эту до конца, в случае если б это не было страшно? А коли еще к этому присоединится какое-то каббалистическое, чародейное потребление крови христианской, то неужто соединение той и второй цели и основанное на сем изуверство может казаться столько немыслимым, дабы скорее обвинить и наказать христиан-уличителей, чем уличенных ими жидов?

Откуда ж эти однообразным образом и умышленно искаженные трупы невинных ребят? Из-за чего находят их в том месте лишь, где имеется жиды? Из-за чего это неизменно дети христиан? И наконец из-за чего случаи эти постоянно бывали только на протяжении либо перед самой Пасхой?

Из данной путаницы неоспоримых событий, из этого лабиринта нет финала, в случае если мы не отправимся единственным методом, что показывает нам постоянная нить фактов, сопровождающая любой подобный случай.

Составитель записки этот лично знал в западных губерниях отечественных образованного врача и учёного, иудея, что в откровенном беседе, глаз на глаз, об этом предмете сам сознавался, что обвинение это, несомненно, основательно, что имеется жиды, каковые в изуверстве собственном посягают на такое отвратительное злодейство, но утверждал лишь, что это не есть обряд фактически иудейский, а вымысел выродков человечества. В С.-Петербурге помогает и сейчас еще крещенный, ученый иудей, что с полным убеждением подтверждает существование этого обряда — не в виде неспециализированном, как он выражается, а в виде исключения, — но он одновременно с этим отказывается подтверждать это где-нибудь гласным образом, по причине того, что само собой разумеется, не в состоянии доказать справедливости слов собственных а также опасается мщения богатых иудеев, коих происки достигают на большом растоянии и каковые сочли бы подобное обвинение неспециализированным поруганием израильского народа и личным для себя оскорблением.

Имеется ли в этом смысле, полагать [85], что, подобные злодейства совершаются христианами для оклеветания жидов? Положить, что найдутся христиане, готовые, из неприязни к жидам, на такое, более чем зверское, дело; не смотря на то, что в наши дни, в то время, когда в далеком прошлом уже миновала пора крестовых походов, и это допустить тяжело; но для чего же эти люди выбирают такое страшное, неверное, кроме того тщетное мщение, которое, как мы видели, любой раз практически обращается на них же самих, в это же время как жиды остаются правы?

Одного аналогичного урока было бы достаточно. Думается, такое предположение через чур бессвязно; прямее, естественнее, несложнее и вернее было бы такому ревнителю мстить конкретно жиду либо жидам, убив, вместо невинного христианского младенца, любого иудея, либо кроме того нескольких.

Отечественный просвещенный, человеколюбивый век, славящийся терпимостью, изгнавший пытку, всякое преследование и костёр за веру — вооружился кроме этого неверием против аналогичного ужасного обвинения жидов и с негодованием отвергает всякую возможность для того чтобы изуверства. Оно было бы через чур постыдно для целого человечества, и верить ему унизительно, как в бабьи сказки, суеверия и предрассудки.

Жиды были гонимы — пора признать их братьями, равными нам; обвинение э