Е годы (1830–1837). болдинские осени 1830 и 1833 годов 10 страница

С этого момента завершается один период судьбы Германна и начинается второй. Он, с одной стороны, подводит линии под своим авантюрным планом: заканчивает амурное приключение с Лизаветой Ивановной, признаваясь, что она ни при каких обстоятельствах не была героиней его романа, а лишь орудием его честолюбивых и корыстных замыслов; решает принести свои извинения у мертвой графини, но не из этических мыслей, а из-за эгоистической пользы – охранить себя в будущем от вредного влияния старая женщина.

Иначе, тайна трех карт так же, как и прежде обладает его сознанием, и Германн неимеетвозможности отделаться от наваждения, т. е. поставить точку под прожитой судьбой. Потерпев поражение при встрече со старая женщина, он не смиряется. Но сейчас из героя и неудачливого авантюриста социально-бытовой повести, бросающего собственную возлюбленную, он преобразовывается в измельчавший персонаж фантастической повести, в сознании которого действительность перемешивается с видениями а также замещается ими.

А эти видения опять возвращают Германна на авантюрную дорогу. Но разум уже изменяет храбрецу, а иррациональное начало растет и увеличивает на него собственный действие. Грань между настоящим и рациональным оказывается размытой, и Германн пребывает в очевидном промежутке между ярким его утратой и сознанием.

Исходя из этого все видения Германна (явление мертвой старая женщина, сказанный ею секрет трех карт, условия, выдвигаемые покойной Анной Федотовной, среди них и требование жениться на Лизавете Ивановне) – плоды помутненного разума, исходящие как бы из потустороннего мира. В памяти Германна снова всплывает рассказ Томского.

Отличие, но, в том, что мысль трех карт, совсем овладевая им, выражалась во все громадных показателях сумасшествия (стройная женщина – тройка червонная, пузатый мужчина – туз, а туз во сне – паук и т. д.). Определив тайну трех карт из мира фантастики, из мира иррационального, Германн уверен, что исключил случай из собственной жизни, что проиграть он неимеетвозможности, что закономерность успеха ему подвластна.

Но испытать собственный всевластие ему оказывает помощь опять-таки случай – прибытие из Москвы в Санкт-Петербург известного Чекалинского. Германн снова видит в этом некоторый перст судьбы, т. е. проявление все той же необходимости, которая как словно бы к нему благосклонна. В нем опять оживают коренные черты характера – расчетливость, хладнокровие, воля, но сейчас они играются не на его стороне, а против него.

Будучи совсем не сомневается в успехе, в том, что подчинил случай себе, Германн нежданно «обдернулся», взял из колоды другую карту. Психологически это в полной мере объяснимо: тот, кто через чур уверовал в собственную непогрешимость и в собственный успех, довольно часто небрежен и невнимателен. Самое парадоксальное пребывает в том, что закономерность не поколеблена: туз победил.

Но всевластие случая, этого «всевышнего-изобретателя», не отменено.

Германн считал, что он исключил случай из собственной судьбы игрока, а тот наказал его. В сцене последней игры Германна с Чекалинским карточная игра символизировала поединок с судьбой. Чекалинский это ощущал, а Германн нет, потому что полагал, что будущее в его власти, а он ее властелин. Чекалинский трепетал перед судьбой, Германн был спокоен.

В философском смысле он осознан Пушкиным как ниспровергатель фундаментальных устоев бытия: мир держится на случайности и подвижном равновесии закономерности.

Ни то, ни второе нельзя изъять либо стереть с лица земли. Всякие попытки перекроить мировое устройство (не социальное, не публичное, в частности бытийное) чреваты трагедией. Это не свидетельствует, что будущее одинаково благосклонна ко всем людям, что она воздает всем по заслугам и равномерно, справедливо распределяет неудачи и удачи.

Томский принадлежит к «избранным», удачливым храбрецам.

Германн – к «неизбранным», к неудачникам. Но и бунт против законов бытия, где необходимость так же всемогуща, как и случай, ведет к провалу. Исключив случай, Германн все-таки из-за случая, через что проявилась закономерность, сошел с ума.

Его мысль стереть с лица земли фундаментальные базы мира, созданные более чем, воистину безумна.

С данной идеей пересекается и социальный суть повести.

Социальный порядок не равен мировому устройству, но случайности законов и действие необходимости свойственно и ему. В случае если трансформации социальной и личной судьбы затрагивают коренное мироустройство, как при с Германном, то они кончаются провалом. В случае если же, как в судьбе Лизаветы Ивановны, они не угрожают законам бытия, то смогут увенчаться успехом.

Лизавета Ивановна – пренесчастное создание, «домашняя мученица», занимающая незавидное положение в социальном мире.

Она одинока, унижена, не смотря на то, что хороша счастья. Она желает вырваться из собственной социальной участи и ожидает любого «избавителя», сохраняя надежду с его помощью переменить собственную судьбу. Но надежду она не связывала только с Германном. Он подвернулся ей, и она стала его невольной соучастницей. Наряду с этим Лизавета Ивановна не сооружает расчетливые замыслы.

Она доверяется судьбе, и условием перемены социального положения для нее все-таки остается чувство любви.

Это смирение перед судьбой уберегает Лизавету Ивановну от власти демонической силы. Она честно раскаивается в собственном заблуждении относительно Германна и страдает, остро переживая собственную невольную вину в смерти графини. Как раз ее Пушкин награждает счастьем, не скрывая наряду с этим иронии.

Лизавета Ивановна повторяет судьбу собственной благодетельницы: при ней «воспитывается бедная родственница».

Но эта ирония относится скорее не к участи Лизаветы Ивановны, а к социальному миру, развитие которого совершается по кругу. Сам социальный мир не делается радостнее, не смотря на то, что отдельные участники социальной истории, прошедшие через невольные прегрешения, страдания и раскаяние, заслуживали благополучия и личного счастья.

Что же касается Германна, то он, в отличие от Лизаветы Ивановны, неудовлетворенный социальным порядком, бунтует и против него, и против законов бытия. Пушкин сравнивает его с Мефистофелем и Наполеоном, говоря о пересечении философского и социального бунтов. Игра в карты, символизируя игру с судьбой, измельчала и понизилась в собственном содержании.

Войны Наполеона были вызовом человечеству, народам и странам. Наполеоновские претензии носили всеевропейский а также вселенский темперамент. Мефистофель вступал в гордое противоборство с Всевышним.

Для Германна, Мефистофеля и нынешнего Наполеона, данный масштаб через чур высок и обременителен. Новый храбрец сосредоточивает свои силы на деньгах, он способен только насмерть напугать отжившую старая женщина. Но он ведет игру с судьбой с той же страстью, с той же беспощадностью, с тем же презрением к Богу и человечеству, как это было характерно Мефистофелю и Наполеону.

Подобно им, он не принимает Божьего мира в его законах, не считается с людьми по большому счету и с каждым человеком в отдельности.

Люди для него – орудия удовлетворения честолюбивых, эгоистических и корыстных жажд. Тем самым в обыкновенном и обычном человеке нового буржуазного сознания Пушкин заметил те же наполеоновские и мефистофельские начала, но снял с них ореол «романтического» бесстрашия и героики. Содержание страстей измельчало, съежилось, но не прекратило угрожать человечеству.

А это указывает, что социальный порядок так же, как и прежде чреват катаклизмами и катастрофами и что Пушкин испытывал недоверие ко общему счастью и в обозримом для него времени. Но он не лишает мир всякой надежды. В этом убеждает не только будущее Лизаветы Ивановны, но и косвенно – от противного – провал Германна, идеи которого ведут к разрушению личности.

Храбрец повести «Кирджали»– настоящее историческое лицо. Пушкин определил о нем еще в то время, в то время, когда жил на юге, в Кишиневе. Имя Кирджали тогда было овеяно легендой, ходили слухи о сражении под Скулянами, где Кирджали словно бы бы вел себя героически. Раненому, ему удалось скрыться от преследования турок и показаться в Кишиневе.

Но он был выдан русскими туркам (акт передачи был выполнен привычным Пушкина государственным служащим М.И.

Лексом). В то время, в то время, когда Пушкин приступил к написанию повести (1834), его взоры на восстание и на Кирджали изменились: войска, сражавшиеся под Скулянами, он назвал «разбойниками» и сбродом, а самого Кирджали также разбойником, но не лишенным привлекательных линия – храбрости, находчивости.

Словом, образ Кирджали в повести двойствен – это и национальный герой, и разбойник. С целью этого Пушкин смыкает вымысел с документальностью. Он неимеетвозможности грешить против «милой истины» и вместе с тем учитывает народное, легендарное вывод о Кирджали. Сказка соединяется с былью.

Так, спустя десятилетие по окончании смерти Кирджали (1824) Пушкин вопреки фактам изображает Кирджали живым («Кирджали сейчас разбойничает около Ясс») и пишет о Кирджали как о живом, задавая вопросы: «Каков Кирджали?».

Тем самым Пушкин, в соответствии с фольклорной традиции, видит в Кирджали не только разбойника, но и национального героя с его не умирающей жизненностью и могучей силой.

Спустя год по окончании написания «Кирджали» Пушкин приступил к повести «Египетские ночи» . План Пушкина появился в связи с записью римского историка Аврелия Виктора (IV в. н. э.) о царице Египта Клеопатре (69–30 гг. до н. э.), которая реализовывала собственные ночи любовникам ценою их жизни. Чувство было таким сильным, что Пушкин сразу же написал фрагмент «Клеопатра», начинавшийся словами:

Царица взором и голосом

Собственный пышный оживляла пир…

Пушкин много раз приступал к осуществлению захватившего его плана. В частности, «египетский анекдот» должен был стать частью романа из римской судьбы, а после этого употребляться в повести, раскрывавшейся словами «Мы проводили вечер на даче». Первоначально Пушкин предполагал обработать сюжет в лирической и лироэпической форме (стих, громадное стих, поэма), но позже склонился к прозе.

Первым прозаическим воплощением темы Клеопатры стал набросок «Гости съезжались на дачу…».

Пушкинский план касался лишь одной черты в истории реальности – условия нереальности и царицы-Клеопатры этого условия в современных событиях. В окончательном варианте появляется образ Импровизатора – связующее звено между современностью и античностью.

Его вторжение в план было связано, во-первых, с жаждой Пушкина изобразить нравы великосветского Санкт-Петербурга, а во-вторых, отражало действительность: в Петербурге и Москве стали актуальны выступления заезжих импровизаторов, и Пушкин сам находился при одном сеансе у собственной привычной Д.Ф. Фикельмон, внучки М.И. Кутузова.

В том месте 24 мая 1834 г. выступал Макс Лангершварц. Талантом импровизатора владел и Адам Мицкевич, с которым Пушкин в бытность польского поэта в Санкт-Петербурге (1826) был дружен. Пушкин был так взволнован мастерством Мицкевича, что ринулся к нему на шею.

Это событие покинуло след в памяти Пушкина: А.А. Ахматова увидела, что наружность Импровизатора в «Египетских ночах» имеет несомненное сходство с наружностью Мицкевича. Опосредованное влияние на фигуру Импровизатора имела возможность оказать Д.Ф.

Фикельмон, которая была свидетельницей сеанса итальянца Томассо Стриги. Одна из тем импровизации – «Смерть Клеопатры».

План повести «Египетские ночи» был основан на контрасте яркой, страстной и ожесточённой древности с ничтожным и практически мёртвым, напоминающим египетские мумии, но наружно благопристойным обществом выполняющих приличия и вкус людей. Эта двойственность касается и итальянца-импровизатора – вдохновенного автора устных произведений, исполняемых на заказанные темы, и небольшого, подобострастного, корыстного человека, готового унижаться для денег.

Значительность пушкинского плана и совершенство его выражения в далеком прошлом создали повести репутацию одного из шедевров пушкинского гения, а кое-какие критики (М.Л. Гофман) писали о «Египетских ночах» как о вершине творчества Пушкина.

К 1830-м годам относятся и два созданных Пушкиным романа – «Капитанская» дочка «и Дубровский». Оба они связаны с мыслью Пушкина о глубокой трещине, которая пролегла между дворянством и народом. Пушкин, как человек национального ума, видел в этом расколе подлинную катастрофу национальной истории.

Его интересовал вопрос: При каких условиях вероятно дворянства и примирение народа, установление согласия между ними, как возможно прочен их какие следствия и союз для судьбы страны нужно ожидать от него? Поэт думал, что лишь дворянства и союз народа может привести к преобразованиям и благим переменам по пути свободы, культуры и просвещения.

Значит, решающая роль должна быть отведена дворянству как грамотному слою, «разуму» нации, что обязан опереться на народную мощь, на «тело» нации. Но дворянство неоднородно. Дальше всего от народа отстоят «молодое» дворянство, приближенное к власти по окончании екатерининского переворота 1762 г., в то время, когда многие древние аристократические роды упали и захирели, и «новое» дворянство – нынешние слуги царя, падкие на чины, поместья и награды.

Ближе всего к народу стоит древнее аристократическое дворянство, бывшие бояре, сейчас разоренные и потерявшие влияние при дворе, но сохранившие прямые патриархальные связи с крепостными собственных оставшихся вотчин. Следовательно, лишь данный слой аристократов может пойти на альянс с крестьянами, и лишь с этим слоем аристократов отправятся на альянс крестьяне. Их альянс возможно основан еще и на том, что те и другие обижены верховной властью и сравнительно не так давно выдвинувшимся дворянством.

Их интересы смогут совпадать.

«Дубровский» (1832–1833).В базу сюжета этого романа (наименование Пушкину не в собственности и дано издателями по имени главного храбреца) лег рассказ П.В. Нащокина, о чем имеется запись биографа Пушкина П.И. Бартенева: «Роман «Дубровский» внушен был Нащокиным.

Он говорил Пушкину про одного белорусского небогатого аристократа по фамилии Островский (как и именовался вначале роман), что имел процесс с соседом за почву, был вытеснен из именья и, оставшись с одними крестьянами, начал грабить, сперва подьячих, позже и других. Нащокин видел этого Островского в остроге». Характерность этого рассказа подтверждалась псковскими впечатлениями Пушкина (дело нижегородского помещика Дубровского, Муратова и Крюкова, нравы обладателя Петровского П.А.

Ганнибала). Настоящие факты соответствовали намерению Пушкина поставить во главе взбунтовавшихся крестьян обедневшего и лишенного почвы аристократа.

Однолинейность начального замысла была преодолена на протяжении работы над романом. В плане не было истории и отца Дубровского его дружбы с Троекуровым, не было разлада влюбленных, фигуры Верейского, крайне важной для идеи расслоения дворянства (аристократичные и бедные «романтики» – худородные и богатые выскочки – «циники»). Помимо этого, в плане Дубровский падает жертвой предательства форейтора, а не социальных событий.

В плане намечена история необыкновенной личности, наглой и удачливой, обиженной богатым помещиком, судом и мстящей за себя. В тексте, дошедшем до нас, Пушкин, наоборот, выделил обыкновенность и типичность Дубровского, с которым произошло событие, характерное для эры. Дубровский в повести, как справедливо писал В.Г.

Маранцман, «не необыкновенная личность, случайно ввергнутая в водоворот авантюрных событий. Будущее храбреца определяется социальным бытом, эрой, которая дана разветвленно и многопланово»[216]. его крестьяне и Дубровский, как и в жизни Островский, не нашли иного выхода, не считая разбоя, богатых дворян и грабежа обидчиков-помещиков.

Исследователи обнаружили в романе следы влияния западной и частично русской романтической литературы с «разбойничьей» темой («Разбойники» Шиллера, «Ринальдо Ринальдини» Вульпиуса, «Бедный Вильгельм» Г. Штейна, «Жан Сбогар» какое количество. Нодье) «Роб Рой» Вальтера Скотта, «Ночной роман» А. Радклиф, «Фра-Сатана» Р. Зотова, «Корсар» Байрона). Но, упоминая эти их героев и произведения в тексте романа, Пушкин везде настаивает на литературности этих персонажей.

Воздействие романа происходит в 1820-е годы. В романе представлены два поколения – дети и отцы. История судьбы отцов сопоставлена с судьбами детей. История дружбы отцов – «прелюдия катастрофы детей». Первоначально Пушкин назвал правильную дату, которая развела отцов: «Славный 1762 год разлучил их на долгое время. Троекуров, родственник княгини Дашковой, отправился в гору».

Слова эти означают очень многое.

И Дубровский, и Троекуров – люди екатерининской эры, совместно начинавшие работу и стремившиеся сделать хорошую карьеру. 1762 год – год екатерининского переворота, в то время, когда Екатерина II свергла с трона супруга, Петра III, и начала управлять Россией. Дубровский остался верен императору Петру III, как предок (Лев Александрович Пушкин) самого Пушкина, о котором поэт писал в «Моей родословной»:

Мой дедушка, в то время, когда мятеж встал

Средь петергофского двора,

Как Миних, верен оставался

Паденью третьего Петра.

Попали в честь тогда Орловы,

А дедушка мой в крепость, в карантин.

И присмирел отечественный род жёсткий…

Троекуров, наоборот, стал стороником Екатерины II, которая приблизила к себе не только сторонницу переворота княгиню Дашкову, но и ее родственников. С того времени карьера Дубровского, не поменявшего присяге, начала клониться к закату, а карьера Троекурова, поменявшего присяге, – к восходу. Значит, выигрыш в материальном плане и социальном положении оплачивался моральным падением и изменой человека, а проигрыш – верностью долгу и нравственной незапятнанностью.

Троекуров принадлежал к той новой служилой дворянской знати, которая для чинов, званий, титулов, наград и поместий не знала этических преград. Дубровский – к той древней аристократии, которая почитала честь, преимущество, долг выше всяких личных польз. Следовательно, обстоятельство размежевания лежит в событиях, но, дабы эти события проявились, необходимы люди с низким моральным иммунитетом.

С той поры, как Дубровский и Троекуров разошлись, прошло много времени. Они встретились снова, в то время, когда оба были не у дел. Лично Троекуров и Дубровский не стали неприятелями друг друга.

Наоборот, их связывает взаимная привязанность и дружба, но эти сильные человеческие эмоции не могут сперва не допустить ссору, а позже и примирить людей, находящихся на различных ступенях социальной лестницы, как не смогут сохранять надежду на неспециализированную судьбу любящие друг друга их дети – Маша Троекурова и Владимир Дубровский.

Эта ужасная идея романа о социально-моральном расслоение людей из дворянства и социальной неприязни народа и дворянства находит воплощение в завершении всех сюжетных линий. Она порождает внутренний драматизм, что выражается в контрастах композиции: дружбе противостоит сцена суда, встреча Владимира с родным гнездом сопровождается уходом из судьбы отца, сраженного смертельной болезнью и несчастьями, тишина похорон нарушена суровым заревом пожара, праздник в Покровском завершается ограблением, любовь – бегством, венчание – сражением.

Владимир Дубровский неумолимо теряет все: в первом томе у него забрана вотчина, он лишается родительского дома и положения в обществе. Во втором томе Верейский отнимает у него любовь, а государство – разбойничью волю. Социальные законы везде побеждают привязанности и человеческие чувства, но люди не смогут не сопротивляться событиям, в случае если верят в добрые совершенства и желают сохранить лицо.

Так человеческие эмоции вступают в ужасный поединок с законами общества, настоящими для всех.

Дабы подняться над законами общества, необходимо выйти из-под их власти. Храбрецы Пушкина стремятся по-своему устроить собственную судьбу, но им это не удается. Владимир Дубровский испытывает три варианта собственного жизненного жребия: расточительный и честолюбивый гвардейский офицер, скромный и мужественный Дефорж, честный разбойник и грозный.

Цель таких попыток – поменять собственную судьбу. Но поменять судьбу не удается, по причине того, что место храбреца в обществе закреплено окончательно – быть сыном древнего аристократа с теми же особенностями, каковые были и у отца, – честность и бедность. Но эти качества в известном смысле противоположны и друг другу, и положению храбреца: в том обществе, где живет Владимир Дубровский, запрещено себе позволить такое сочетание, потому что оно без промедления жестоко наказывается, как при со старшим Дубровским.

бесчестие и Богатство (Троекуров), цинизм и богатство (Верейский) – вот неразлучные пары, характеризующие социальный организм. Сохранить честность при бедности – через чур громадная роскошь. Бедность обязывает быть покладистым, умерить гордость и забыть о чести.

Все попытки Владимира отстоять собственный право быть бедным и честным кончаются трагедией, по причине того, что душевные качества храбреца несовместимы с его социально-публичным положением.

Так Дубровский волею события, а не волею Пушкина выясняется романтическим храбрецом, что благодаря собственных людских качеств всегда втягивается в конфликт с установившимся порядком вещей, стремясь встать над ним. В Дубровском обнаруживается смелое начало, но несоответствие содержится в том, что древний аристократ грезит не о подвигах, а о несложном и негромком домашнем счастье, о домашней идиллии. Он не осознаёт, что именно этого ему не дано, как не дано ни бедному прапорщику Владимиру из «Метели», ни бедному Евгению из «Бронзового наездника».

Марья Кирилловна внутренне родственна Дубровскому. Она, «пылкая мечтательница», видела во Владимире романтического храбреца и сохраняла надежду на власть эмоций. Она верила, как и героиня «Метели», что сможет смягчить сердце отца.

Она наивно полагала, что прикоснётся и душу князя Верейского, пробудив в нем «чувство великодушия», но тот остался равнодушен и равнодушен к словам невесты. Он живет холодным расчетом и торопит свадьбу. Социальные, имущественные и другие внешние события выясняются не на стороне Маши, и она, как Владимир Дубровский, вынуждена сдать собственные позиции.

Ее конфликт с порядком вещей осложнен внутренней драмой, которая связана с обычным воспитанием, портящим душу богатой дворянской девушки.

Характерные ей аристократические предрассудки внушили ей, что отвага, честь, преимущество, храбрость свойственны лишь высшему сословию. Перейти границу в отношениях между богатой бедным и аристократической барышней преподавателем легче, чем связать жизнь с отторгнутым от общества разбойником. Границы, определенные судьбой, посильнее самых тёплых эмоций.

Это знают и храбрецы: Маша твердо и решительно отвергает помощь Дубровского.

Та же ужасная обстановка складывается и в народных сценах. Аристократ поднимается во главе бунта крестьян, каковые преданы ему и выполняют его приказания. Но крестьян и цели Дубровского разны, потому что крестьянам в конечном счете ненавистны все чиновники и дворяне, не смотря на то, что крестьяне не лишены добрых эмоций.

Они готовы любым методом мстить чиновникам и помещикам, даже в том случае, если наряду с этим нужно будет жить грабежом и разбоем, т. е. пойти пускай на вынужденное, но правонарушение.

И Дубровский это осознаёт. Он и крестьяне утратили место в обществе, которое выбросило их и обрекло быть изгоями.

Не смотря на то, что крестьяне полны решимости принести себя в жертву и идти до конца, ни их хорошие эмоции к Дубровскому, ни его хорошие эмоции к крестьянам не меняют ужасного финала событий. Порядок вещей восстановлен правительственными армиями, Дубровский покинул шайку. крестьянства и Союз дворянства был вероятен только не надолго и отразил несостоятельность надежд на совместную оппозиционеров правительству.

Ужасные вопросы судьбы, каковые поднялись в романе Пушкина, не были разрешены.

Возможно, благодаря этого Пушкин воздержался от публикации романа, сохраняя надежду отыскать утвердительные ответы на жгучие жизненные неприятности, тревожившие его.

«Капитанская дочка» (1833–1836).В этом романе Пушкин возвратился к тем коллизиям, к тем конфликтам, каковые тревожили его в «Дубровском», но разрешил их в противном случае.

Сейчас в центре романа – движение народа, народный бунтпод руководством настоящим историческим лицом – Емельяном Пугачевым. В это историческое перемещение силою событий вовлечен аристократ Петр Гринев. В случае если в «Дубровском» аристократ делается во главе крестьянского возмущения, то в «Капитанской дочке» вождем народной войны выясняется человек из народа – казак Пугачев.

Никакого альянса между аристократами и восставшими казаками, крестьянами, инородцами не существует, Пугачев и Гринев – социальные неприятели. Они находятся в различных лагерях, но будущее сводит их иногда, и они с доверием и уважением относятся друг к другу. Сперва Гринев, не разрешив замёрзнуть Пугачеву в оренбургских степях, заячьим тулупчиком согрел его душу, позже Пугачев спас Гринева от казни и помог ему в сердечных делах.

Итак, вымышленные исторические лица помещены Пушкиным в настоящее историческое полотно, стали участниками замечательного народного перемещения и делателями истории.

Пушкин обширно воспользовался историческими источниками, архивными документами и побывал в местах пугачевского бунта, посетив Заволжье, Казань, Оренбург, Уральск. Он сделал собственный повествование только точным, сочинив документы, подобные настоящим, и включив в них цитаты из настоящих бумаг, к примеру из воззваний Пугачева, считая их необычными примерами народного красноречия.

Большую роль сыграли в работе Пушкина над «Капитанской дочкой» и свидетельства его привычных о пугачевском восстании. Поэт И.И. Дмитриев поведал Пушкину о казни Пугачева в Москве, баснописец И.А. Крылов – о войне и осажденном Оренбурге (его папа, капитан, сражался на стороне правительственных армий, а сам он с матерью пребывал в Оренбурге), торговец Л.Ф.

Крупеников – о нахождении в пугачевском плену.

Пушкин услышал и записал предания, песни, рассказы от старожилов тех мест, по которым прокатилось восстание.

Перед тем как историческое перемещение захватило и закружило в ужасной буре ожесточённых событий мятежа вымышленных храбрецов повести, Пушкин быстро и любовно обрисовывает быт семьи Гриневых, незадачливого Бопре, верного и преданного Савельича, капитана Миронова, его жену Василису Егоровну, дочку Машу и все население ветхой крепости. Несложная, незаметная судьба этих семей с их древним патриархальным укладом – также русская история, творящаяся невидимо для посторонних глаз.

Она совершается негромко, «домашним образом». Значит, и обрисовывать ее нужно так же. Примером для того чтобы изображения служил для Пушкина Вальтер Скотт.

Пушкин восхищался его умением представить историю через быт, нравы, домашние предания.

Прошло мало времени по окончании того, как Пушкин покинул роман «Дубровский» (1833) и закончил роман «Капитанская дочка» (1836). Но в исторических и художественных воззрениях Пушкина на русскую историю очень многое изменилось. Между «Капитанской» дочкой «и Дубровским» Пушкин написал «Историю Пугачева»,которая помогла ему составить вывод народа о Пугачеве и лучше представить всю остроту неприятности «дворянство – народ», обстоятельства социальных и иных противоречий, поделивших нацию и мешающих ее единству.

В «Дубровском» Пушкин еще питал рассеявшиеся по мере продвижения романа к окончанию иллюзии, в соответствии с которым между старинным народом и аристократическим дворянством вероятны мир и союз. Но храбрецы Пушкина не желали подчиняться данной художественной логике: с одной стороны, они независимо от воли автора преобразовывались в романтических персонажей, что не было предусмотрено Пушкиным, с другой – все более ужасными становились их судьбы. Пушкин не отыскал в пору создания «Дубровского» общенациональной и всечеловеческой хорошей идеи, которая имела возможность бы объединить дворян и крестьян, не отыскал пути преодоления катастрофы.

В «Капитанской дочке» такая мысль нашлась. В том месте же был намечен путь для преодоления трагедии в будущем, на протяжении исторического развития человечества. Но прежде, в «Истории Пугачева» («Замечания о бунте»), Пушкин написал слова, каковые свидетельствовали о неизбежности раскола нации на два непримиримых лагеря: «Целый тёмный народ был за Пугачева.

Духовенство ему доброжелательствовало, не только попы и монахи, но и архиереи и архимандриты. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства. его сообщники и Пугачев желали вначале и аристократов склонить на собственную сторону, но пользы их были через чур противуположны».

Все иллюзии Пушкина довольно вероятного мира между крестьянами и дворянами упали, ужасная обстановка обнажилась с еще большей очевидностью, чем было раньше. И тем отчетливее и важнее поднялась задача отыскать утвердительный ответ, разрешающий ужасное несоответствие. С целью этого Пушкин мастерски организует сюжет.

Роман, стержень которого – амурная история Маши Мироновой и Петра Гринева, превратился в широкое историческое повествование. Данный принцип – от частных судеб к историческим судьбам народа – пронизывает сюжет «Капитанской дочки», и его легко возможно усмотреть в каждом большом эпизоде.

«Капитанская дочка» стала подлинно историческим произведением, насыщенным современным социальным содержанием. второстепенные лица и Герои выведены в пушкинском произведении многосторонними характерами. У Пушкина нет лишь хороших либо лишь отрицательных персонажей.

Любой выступает живым лицом с свойственными ему хорошими и плохими чертами, каковые проявляются в первую очередь в поступках.

Вымышленные храбрецы связаны с историческими лицами и включены в историческое перемещение. Как раз движение истории выяснил действия храбрецов, выковывая их нелегкую судьбу.

Благодаря принципу историзма (неостановимое перемещение истории, устремленной в бесконечность, содержащее множество тенденций и открывающей новые горизонты) ни Пушкин, ни его храбрецы не поддаются унынию в самых мрачных событиях, не лишаются веры ни в личное, ни в неспециализированное счастье. Пушкин находит идеал в конечном итоге и мыслит его осуществление на протяжении исторического процесса. Он грезит о том, дабы в будущем не чувствовалось социальных расслоений исоциальной розни.

Это станет вероятным тогда, в то время, когда гуманизм, человечность будут базой политики.

Пушкинские действующие лица предстают в романе с двух сторон: как люди, т. е. в собственных общечеловеческих и общенациональных качествах, и как персонажи, играющие социальные роли, т. е. в собственных социальных и публичных функциях[217].

Гринев – и пылкий юный человек, взявший домашнее патриархальное воспитание, и обычный недоросль, что неспешно делается взрослым и мужественным солдатом, и аристократ, офицер, «слуга царя», верный законам чести; обыкновенный – мужик и Пугачев, не чуждый естественных эмоций, в духе народных традиций защищающий сироту, и ожесточённый лидер крестьянского бунта, ненавидящий чиновников и дворян; Екатерина II – и пожилая женщина с собачкой, гуляющая по парку, готовая оказать помощь сироте, в случае если с той поступили несправедливо и обидели, и самовластная самодержица, бессердечно подавляющая мятеж и творящая жёсткий суд; капитан Миронов – хороший, незаметный и покладистый человек, находящийся под началом жены, и офицер, преданный государыне, не вспоминая прибегающий к пыткам и совершающий расправу с бунтовщиками.