Если в него выстрелить, польется кровь 8 страница

Мюу кивнула.

— Но вы не связались с семьей Сумирэ, а позвали ко мне меня. Из-за чего?

— Дело в том, что у меня нет ни мельчайшего представления, что стряслось с Сумирэ. А как это верно: связываться с ее родителями и тревожить их, пока еще ничего не светло? Не знаю, исходя из этого я и металась в сомнениях, а позже сделала вывод, что оптимальнеееще мало подождать и взглянуть, что будет.

Я попытался представить, как папа Сумирэ — данный холеный красивый мужчина — садится на паром и приплывает на остров. Мачеха, понятное дело, расстроится, и что — она также ко мне приедет? Да уж. в случае если б они и в действительности появились, это превратилось бы в одну целую головную боль.

Не смотря на то, что и без них все. что тут происходит, уже давно вползло на территорию “громадной головной боли”. Как по большому счету такое вероятно — дабы чужестранец пропал на таком малюсеньком острове, и уже четыре дня его никто не видел?

— И все-таки — из-за чего вы позвали меня?

Мюу поменяла позу: она сидела босиком, закинув ногу на ногу, а на данный момент поменяла ноги и исправила юбку, оттянув подол вниз.

— Вы — единственный человек, на кого я могу опереться.

— Другими словами как — ни разу меня не видя?

— Сумирэ доверяла вам, как никому второму. Сказала: что бы ни произошло, вы способны глубоко в душе принять любую обстановку таковой, как она имеется.

— Это — вывод полного меньшинства людей, каковые меня знают, — сообщил я.

Прищурившись, Мюу улыбнулась. У глаз показались ее простые небольшие морщинки.

Я поднялся, подошел к ней, забрал из ее руки опустевший бокал. На кухне налил “Курвуазье”, возвратился в гостиную и протянул ей. Поблагодарив, Мюу забрала коньяк.

Шло время, пара раз беззвучно колыхнулась занавеска. Ветер приносил с собой запахи чужой почвы.

— М-м… Вы вправду желаете выяснить, что случилось в действительности? — задала вопрос Мюу. В ее голосе слышались сухие нотки: как будто бы какое-то время ее мучили сомнения, а на данный момент она окончательно решила.

Я перевел взор на лицо Мюу. Позже сообщил:

— Имеется лишь одна вещь, в которой я уверен абсолютно. Если бы я не желал определить правду; я бы ко мне не приехал. Вот так.

Какое-то время Мюу невидящим взором — будто что-то яркое слепило ей глаза — наблюдала в сторону занавески. Позже заговорила — негромко, нормально.

— Это произошло в тог же сутки, в то время, когда мы сидели в кафе и говорили про котов. Ночью.

По окончании бесед о котах в кафе Мюу с Сумирэ зашли в магазин за продуктами и возвратились к себе в коттедж. До ужина они, как в большинстве случаев, занимались собственными делами. Сумирэ ушла к себе в помещение и что-то писала, склонившись над ноутбуком.

Мюу сидела на диване в гостиной, закинув руки за голову, и с закрытыми глазами слушала баллады Брамса в исполнении Джулиуса Кэтчена. Ветхая долгоиграющая пластинка, но игра Кэтчена, спокойная, насыщенная узкими чувствами, — подлинное наслаждение. Пианист не навязывает ничего от себя, в его выполнении — только эмоции композитора, переданные в совершенстве.

— Тебе музыка не мешает? — Мюу, не выключая Брамса, посмотрела в помещение Сумирэ. Дверь была открыта настежь.

— Брамс неимеетвозможности помешать, — обернувшись, ответила Сумирэ.

Мюу ни разу не видела, дабы Сумирэ так сосредоточенно что-то писала. На ее лице показалось какое-то новое напряженное выражение. Рот хорошо сжат — словно бы у хищника на охоте, взор стал глубоким.

— А что ты пишешь? — задала вопрос Мюу. — Новый роман о спутнике?

Твёрдые складки в уголках рта Сумирэ чуть разгладились.

— Да так, ничего важного. Всякие мысли. Всплывают в голове, я их записываю на всякий случай — может, в то время, когда понадобятся.

Мюу возвратилась на диван и с головой погрузилась в мелкий мир, рожденный звуками музыки в лучах послеполуденного солнца. “Какое это, должно быть, счастье — так красиво играться Брамса! Если бы я имела возможность… Все-таки его маленькие вещи, в особенности баллады, ни при каких обстоятельствах мне раньше не давались. Я не имела возможности всецело раствориться в нашем мире мимолетных вздохов и нюансов состояний, что переливаются приятель в приятеля и мгновенно исчезают.

на данный момент я имела возможность бы сыграть Брамса лучше, прекраснее, чем прежде”. Но Мюу знала…

Я больше ни при каких обстоятельствах ничего не смогу сыграть.

В половине седьмого Мюу и Сумирэ совместно приготовили на кухне ужин и, накрыв на веранде, сели имеется. Суп из морского окуня с зеленью, хлеб и овощной салат. Бутылка белого вина, по окончании еды — тёплый кофе.

Из-за острова показалось рыбацкое судно: было видно, как оно входит в порт, оставляя за кормой маленький след белой пены. Возможно, рыбаков дома ожидал тёплый ужин.

— Кстати, мы в то время, когда планируем возвращаться? — моя тарелки в раковине, задала вопрос Сумирэ.

Мюу взглянуть на стенной календарь:

— Еще недельку я бы расслаблялась, ни о чем не думая. Больше не окажется. Будь моя воля, по большому счету никуда бы не уезжала, осталась бы тут окончательно.

— Будь моя воля — я, само собой разумеется, также — радуясь, сообщила Сумирэ. — Что сделаешь, все наилучшее в жизни когда-нибудь кончается.

Еще не было десяти, в то время, когда они, как в большинстве случаев, разошлись по своим помещениям. Мюу переоделась в белую хлопковую пижаму с долгими рукавами, легла, и опоздала ее щека коснуться подушки, как она уже дремала. Но достаточно не так долго осталось ждать проснулась — словно бы ее растормошили удары собственного сердца.

Мюу кинула взор на дорожный будильник у изголовья — чуть больше половины первого. Помещение окутана мраком, кругом глухая, глубокая тишина. И все же она светло ощущала: рядом кто-то имеется, скрывается, затаив дыхание. Натянув одеяло до подбородка, Мюу вся обратилась в слух. Сердце в груди принялось бешено колотить в собственный сигнальный барабан.

Больше — тишина.

Но точно — в помещении кто-то имеется. Это не плохой сон, что все снится, в то время, когда уже проснулся, нет. Мюу протянула руку и, стараясь делать все очень тихо, чуть немного открыла штору.

В помещение просочилась струйка лунного света. Не двигаясь, одними глазами Мюу начала обшаривать всю помещение.

Привыкнув к темноте, она смогла различить что-то тёмное, какой-то силуэт, проступивший из мрака в углу. Именно в том месте у входной двери, где шкаф отбрасывал тень, и темнота сгущалась в один плотный комок. Это было невысокого роста, коренастое и круглое.

Похоже на громадный почтовый мешок — кинули тут и забыли. Либо на животное. Громадная собака?

Но входная дверь закрыта на ключ, дверь в помещение закрыта.

Дабы собака так свободно имела возможность войти в дом — нет, невозможно.

Стараясь дышать нормально, Мюу впилась взором в это. Постаралась разглядеть его получше. Во рту пересохло, на языке оставался не сильный привкус коньяка, что она выпивала перед сном.

Протянув руку, Мюу еще чуть-чуть отдернула штору, и в помещение влилась новая порция бледного света. Неспешно, как будто бы распутывая моток ниток, Мюу стала вместо сгустка черноты различать более четкие контуры этого. Похоже на людскую тело. Волосы свешивались на лицо, дистрофичные ноги поджаты острым углом.

Кто-то сидел, свернувшись кольцом, на полу, голова зажата между коленями.

Словно бы желал сделаться мелким, съежиться, дабы хоть как-то уберечься от того, что рушится на него с неба.

Эго была Сумирэ. В собственной синей пижаме она сидела, скрючившись, на корточках между шкафом и дверью, похожая на жука. Без движений.

Дышит либо нет — не слышно.

Рассмотрев в темноте, что это — Сумирэ, Мюу облегченно набралась воздуха. Но что она по большому счету в том месте делает, на полу? Мюу нормально села в кровати и включила настольную лампу.

Желтый свет дерзко разлился по всей комнате.

Сумирэ не шелохнулась. Похоже, кроме того не увидела, что лампа зажглась.

— Эй, что произошло? — задала вопрос Мюу. Сперва негромко, позже чуть громче.

Никакого ответа. Казалось, Сумирэ по большому счету не слышит ее голоса. Мюу вылезла из постели и подошла.

Неотёсанный ковер под босыми ступнями показался еще тверже.

— Тебе не хорошо? — задала вопрос Мюу, присаживаясь на корточки рядом с Сумирэ.

Все то же — ответа нет.

Сейчас Мюу увидела, что Сумирэ что-то держит во рту. Мелкое розовое полотенце для рук — оно неизменно лежало на раковине. Мюу попыталась его извлечь, но не сумела: Сумирэ сжимала челюсти с нечеловеческой силой.

Глаза ее были открыты, но ничего не видели. Видя, что выдумка тщетна, Мюу покинула полотенце в покое, положила руку на плечо Сумирэ в этот самый момент же почувствовала: пижама — хоть выжимай — полностью мокрая от пота.

— Тебе бы переодеться, — сообщила Мюу. — Ты вся потная, простудишься.

Но Сумирэ была в какой-то прострации: не слышала ничего и ничего не видела. Мюу решила все равно постараться снять с нее пижаму — так Сумирэ вконец бы окоченела. Август, но ночью на острове прохладно, а время от времени и по-настоящему холодно.

Они ежедневно совместно плавали в море без купальников и привыкли видеть друг друга обнажёнными. “Возможно, Сумирэ не рассердится, в случае если я сниму пижаму без ее разрешения”, — решила Мюу.

Поддерживая тело Сумирэ, Мюу расстегнула пуговицы и, повозившись мало, стянула с нее пижамную куртку. Позже брюки. Тело Сумирэ, сначала напряженное и жёсткое, как камень, медлено расслаблялось и, в итоге, обмякло.

Мюу вынула полотенце у нее изо рта.

Оно все было в слюне, на ткани остался четкий отпечаток зубов — словно бы на тряпичной кукле, которую применяли для жертвоприношения.

Нижнего белья под пижамой у Сумирэ не было. Мюу забрала первое попавшееся полотенце и стала насухо вытирать ее. Пояснице, подмышки, грудь. Пузо, позже несколькими перемещениями — от талии вниз, бедра.

Сумирэ была совсем спокойна и бесстрастна ко всему.

Казалось, она все еще без сознания, не смотря на то, что в ее глазах Мюу ловила не сильный символы, что Сумирэ все-таки что-то чувствует.

Мюу ни разу не прикасалась к нагому телу Сумирэ: кожа девушки была упругой и ровной, как у мелкого ребенка. Мюу немного подняла Сумирэ: тело выяснилось тяжелее, чем ей казалось, и пахло позже. Вытирая ее, Мюу почувствовала, как сердце опять начинает бешено колотиться у нее в груди.

Во рту было полно слюны — Мюу не успевала ее глотать.

Лунный свет омывал обнаженную Сумирэ, в его потоке она светилась, как будто бы древняя фарфоровая статуэтка. Грудь маленькая, но прекрасная и верной формы, упругие выступающие соски. Тёмные волосы на лобке — мокрые от пота, сверкали, как трава в каплях утренней росы.

В лунном свете лишенное сил тело Сумирэ смотрелось совсем в противном случае, чем Мюу привыкла видеть на пляже под палящими лучами солнца.

Словно бы в водовороте, в нем смешались еще детские, новые и угловатые черты: зрелость, легкомысленно, слепо пробужденная к судьбе течением времени. В этом смешении проступала острая боль бытия.

Мюу ощущала себя так, словно бы влезла в чужие секреты и рассматривает то, чего не должна видеть. Она старалась как имела возможность отводить взор от кожи Сумирэ и нормально вытирать насухо ее тело, в мыслях проигрывая в голове пьеску Баха, которую разучивала еще в юные годы. Челка Сумирэ была мокрой от пота и прилипла ко лбу, Мюу стёрла ее полотенцем.

Кроме того мелкие уши Сумирэ в вспотели.

Мюу почувствовала, как рука Сумирэ медлительно потянулась и обняла ее. На затылке она почувствовала легкое дыхание Сумирэ.

— Тебе лучше? — задала вопрос Мюу.

Сумирэ не ответила, лишь обхватила Мюу чуть крепче. Практически неся Сумирэ на руках, Мюу перетащила ее на собственную кровать, уложила и укрыла одеялом. Женщина так и лежала, не шелохнувшись, — лишь закрыла глаза.

Некое время Мюу наблюдала на Сумирэ, но та и не пошевелилась. Словно бы прочно дремала. Мюу отправилась на кухню и выпила подряд пара чашек минеральной воды. Позже села на диван в гостиной, сделала пара глубоких вдохов, привела эмоции в порядок.

Сердце утихомирилось, но по окончании всей данной нервотрепки ныло за грудиной.

Кругом все было окутано гнетущим молчанием. Ни голосов, ни лая псов. Ни шума набегающих волн, ни дуновения ветра. “Весьма интересно, из-за чего около такая убийственная тишина?” — думала Мюу.

Она отправилась в ванную, собрала потную пижаму Сумирэ, полотенце, которым она ее вытирала, еще одно, сохранившее следы зубов, кинула все это в корзину для нечистого белья и шепетильно умылась с мылом. взглянуть на себя в зеркале. В то время, когда они приехали ко мне, Мюу прекратила красить волосы, и по сей день они стали совсем белыми — как только что выпавший снег.

В то время, когда Мюу возвратилась к себе в помещение, глаза Сумирэ были открыты. Взор еще мутный — как будто бы через непрозрачную вуаль, но уже с проблесками сознания. Сумирэ лежала, натянув одеяло до плеч.

— Простите меня, пожалуйста. Время от времени у меня такое случается, — хрипло сказала она.

Мюу села на краешек постели, улыбнулась и, протянув руку, коснулась волос Сумирэ. Они были еще мокры от пота.

— Ты не желаешь пойти в душ? Сходу легче будет. В противном случае с тебя пот ручьями лил.

— Благодарю, — сообщила Сумирэ. — Я полежать.

Мюу кивнула, протянула Сумирэ чистое банное полотенце, дотянулась из выдвижного коробки собственную новую пижаму и положила ее у подушки.

— Вот, можешь надеть. У тебя, возможно, запасной нет.

— Возможно я сейчас тут посплю?

— Само собой разумеется. Дремли на здоровье. Я посплю в твоей.

— Моя, возможно, полностью мокрая. Одеяло, да по большому счету все. И позже — я не желаю быть одна. Не бросайте меня тут.

Может, ляжете рядом? Лишь сейчас, на одну ночь. Я не желаю больше никаких кошмаров.

Мюу, чуть поразмыслив, кивнула.

— Прекрасно, но сперва хотя бы надень пижаму. Опасаюсь, мне будет не совсем уютно лежать с кем-то обнажённым на таковой узкой кровати.

Сумирэ медлительно села в кровати и откинула одеяло. Позже поднялась в полный рост, как была — обнажённая, и стала натягиватьна себя пижаму Мюу. Сперва, согнувшись вперед, натянула брюки, за ними — верх.

Какое-то время копалась с пуговицами. Пальцы не очень-то слушались ее. Мюу не помогала — лишь сидела и пристально замечала.

То, как Сумирэ боролась с пуговицами, было похожим какую-то религиозную церемонию. В лунном свете соски Сумирэ смотрелись необычно жёсткими. “Возможно, она еще девственница”, — внезапно поразмыслила Мюу.

Одев пижаму, Сумирэ опять легла, подвинувшись вглубь кровати. Мюу устроилась сбоку. Постель еще пахла позже.

— Возможно… — начала Сумирэ, — …вас обнять, совсем самую малость, капельку?

— Ты желаешь меня обнять?

— Да.

До тех пор пока Мюу раздумывала, что же на это ответить, Сумирэ потянулась и забрала ее за руку. Мюу почувствовала касание чуть мокрой от пота ладони. Горячей и мягкой. Позже Сумирэ обвила ее обеими руками. Груди уткнулись в Мюу чуть выше живота.

Щекой Сумирэ прижалась к груди Мюу. Довольно продолжительное время они лежали так, не двигаясь.

До тех пор пока Сумирэ не начала тихо дрожать. “Возможно, ей хочется выплакаться по-настоящему, но не получается”, — поразмыслила Мюу. Она обняла Сумирэ за плечо и притянула к себе. “Она еще совсем ребенок. Одинокий и испуганный, ей необходимо чье-то тепло.

Как тот котенок, что приложив все возможные усилия цеплялся за сосновую ветку”.

Сумирэ подтянулась чуть выше. Кончик ее носа коснулся шеи Мюу. Их груди соприкоснулись.

Мюу проглотила слюну, которая скопилась во рту. Рука Сумирэ блуждала по ее пояснице.

— Я вас обожаю, — негромко сообщила Сумирэ.

— И я тебя также обожаю. — Мюу не весьма осознавала, что сказать. Но она сообщила правду.

Пальцы Сумирэ начали расстегивать пуговицы на ее пижаме. Мюу попыталась остановить Сумирэ, но та не прекратила.

— Лишь чуть-чуть, — повторяла Сумирэ. — Совсем чуть-чуть. Пожалуйста.

Мюу не имела возможности сопротивляться. Пальцы Сумирэ прикоснулись к ее грудям, тихо совершили по их окружности. Кончиком носа Сумирэ тыкалась в затылок Мюу, терлась о ее шею.

Сумирэ дотронулась до сосков Мюу.

Ласково погладила их, сжала пальцами. Сперва неуверено, с трепетом, позже увереннее.

Мюу замолчала. Подняв голову, взглянуть на меня так, будто что-то искала в моем лице. Легкий румянец залил ее щеки.

— Я обязана вам кое-что растолковать. в один раз, весьма в далеком прошлом, со мной произошла необычная история, по окончании которой мои волосы стали полностью белыми. В одну ночь, все до единого.

И с того времени я начала красить их в черный цвет. Но в то время, когда мы приехали на остров, я закинула это дело: во-первых, Сумирэ и без того знала, что у меня волосы крашеные, а позже с ними копаться. Ни единая душа меня тут не знает, так что — какая отличие?

Но перед вашим приездом я опять покрасилась. Не хотелось в первую встречу пугать вас своим необычным видом.

Мы молчали. Время текло в прошлое.

— Я ни при каких обстоятельствах не спала с дамами, меня это как-то не завлекало. Но тогда я поразмыслила: “Раз Сумирэ так очень сильно этого желает — прекрасно, я буду с ней. По крайней мере, никакого отвращения у меня это не вызывало.

Так как это была Сумирэ, а не кто-то. Я не противилась тому, что ее пальцы гладят везде мое тело либо в то время, когда ощущала, как ее язык попадает мне в рот. Чувство необычное, но я старалась за ним, отдаться ему, и все. Исходя из этого разрешала ей все, что она желала. “Я обожаю Сумирэ, и в случае если так она может стать радостнее — все равно, пускай делает, что угодно”, — думала я.

Думать-то я имела возможность какое количество угодно, но душа и тело — две различные вещи. Осознаёте? В чем-то мне было кроме того весело от того, что Сумирэ так аккуратно, с таковой нежностью прикасается ко мне. Но какие конкретно бы эмоции ни были у меня в сердце, мое тело отторгало Сумирэ.

Не принимало ее — и все.

Лишь голова и сердце у меня были возбуждены, а все другое тело оставалось жёстким и сухим, похожим на каменную глыбу. Безрадосно, но я ничего не имела возможности с этим сделать. Сумирэ, само собой разумеется, ощущала мое состояние.

Ее тело горело от возбуждения, было мягким и мокрым. Но я не имела возможности отвечать ей тем же.

Я попыталась растолковать Сумирэ, что ощущаю: “Я не отталкиваю тебя. Легко у меня не получается. По окончании той истории, четырнадцать лет назад, я не могу быть ни с кем в нашем мире.

Такое решается не тут — где-то в другом месте”. Я сообщила Сумирэ, что в случае если могу что-то сделать для нее — ну, скажем, пальцами, ртом, то сделаю, само собой разумеется. Но она желала совсем другого, это я также осознавала.

— Она чуть коснулась губами моего лба и попросила прощения. “Это все по причине того, что я обожаю вас, — сообщила она. — Я продолжительно мучилась, не знала, что мне делать, но должна была попытаться”. — “Я также тебя обожаю. Так что, прошу тебя, не переживай ни о чем. Я лишь желаю, дабы мы были совместно, как прежде”, — сообщила я Сумирэ.

А позже как будто бы плотину прорвало — Сумирэ зарылась лицом в подушку и зарыдала. Она плакала очень долго. А я все гладила и гладила ее обнажённую пояснице.

От плеч к пояснице, ощущая пальцами все ее косточки, одну за второй. Мне также хотелось плакать, как она, но я не имела возможности.

И тогда я осознала. Всю дорогу мы казались превосходными попутчиками, не смотря на то, что были всего лишь одинокими железными болванками, и любая обрисовывала круги по собственной орбите. Издали они смотрятся красивыми падающими звездами.

А в действительности в том месте — мы, закрытые поодиночке, как преступники, в этих железок, и летим неизвестно куда. В случае если случайно орбиты двух спутников совпадают, тогда мы и видимся.

И соприкоснувшись, кроме того способны определить друг в друге родную душу. Но только на мгновение. Дабы в следующий миг снова появляться в полном одиночестве.

Пока не сгорим где-нибудь дотла и не превратимся по большому счету в ничто.

— В то время, когда Сумирэ наконец выплакалась, она поднялась, подобрала с пола пижаму; нормально натянула ее на себя, — продолжала Мюу. — Заявила, что желает уйти к себе и побыть мало одной. “Ты очень ни о чем не думай, — попросила я. — на следующий день — новый сутки, все возвратится на круги собственная, все будет прекрасно. Вот заметишь”. — “Да-да”, — ответила Сумирэ. Согнувшись, она прижалась щекой к моей щеке.

Щека была мокрая и теплая. Мне показалось, что Сумирэ тихо сказала мне что-то на ухо.

Но так негромко, что я не смогла разобрать. Желала переспросить, но она уже отвернулась.

Сумирэ стёрла полотенцем слезы и вышла из помещения. Дверь закрылась, я опять закуталась в одеяло и прикрыла глаза. По окончании всего, что было, мне казалось, я продолжительно не засну, но страно — сон навалился на меня практически сходу.

В то время, когда я проснулась в семь утра. Сумирэ нигде в доме не было. Быть может, рано поднялась (либо по большому счету не ложилась) и ушла на пляж, решила я. Так как ей хотелось, как она сама сообщила, побыть мало одной.

Необычно, само собой разумеется, что не покинула записки, но по окончании таковой ночи ей в полной мере могло быть просто не до этого.

Я занялась стиркой, позже развесила ее постельное белье сушиться и села на веранде с книгой — ожидать, в то время, когда Сумирэ возвратится. Прошло утро, близился полдень, но ее все не было. Я занервничала и отправилась проверить ее помещение, хоть и ощущала, что это не совсем верно. Внезапно я поразмыслила: а если она уехала с острова?

Но ее вещи были так же, как и прежде распакованы, паспорт и кошелёк на месте, носки и купальник сушились в углу.

На столе валялись монеты, бумажки для записок, различные ключи. Один — от входной двери коттеджа.

Мне стало как-то не по себе. Дело в том, что на пляж мы ходили через горы и постоянно надевали футболки и прочные кроссовки поверх купальников. А бутылки и полотенца с минеральной водой клали в парусиновые сумки.

Но и сумка, и кроссовки, и купальник — все осталось в помещении.

Пропали лишь ее недорогие сандалии, приобретённые в соседней лавке, и моя узкая шелковая пижама, которую я дала ей ночью. Недолго погулять рядом с домом — это еще хорошо, но часами разгуливать в таком виде?

Днем я отправилась ее искать и искала до вечера. Я сделала пара кругов в окрестностях отечественного коттеджа, сходила на пляж, позже спустилась в город, обошла его на протяжении и поперек, и в итоге возвратилась к себе. Сумирэ не было нигде.

Солнце неспешно скрылось за горизонтом, наступила ночь. Погода быстро изменилась, стало совсем не так, как незадолго до: встал сильный ветер. Всю ночь грохотали волны. Я просыпалась от мельчайшего звука.

Входную дверь я не закрывала.

Наступил восход солнца, но Сумирэ так и не возвратилась. Ее кровать оставалась такой же, как я ее застелила. Тогда уже я отправилась в участок полиции — он совсем рядом с портом.

— Я все растолковала одному милицейскому, что хорошо владел английским-языком. “Мы путешествуем вместе с одной девушкой, и она пропала, уже две ночи ее не было дома”, — сообщила я. Но милицейский отнесся к моим словам не через чур без шуток.

“Возвратится ваша подруга, — сообщил он. — У нас такое довольно часто случается. Тут целая тусовка, все развлекаются. Лето, молодежь…” В то время, когда я показалась у них на следующее утро, милицейский уделили мне чуть больше внимания. Но все же не до таковой степени, дабы оторваться от стульев и начать что-то делать. Тогда я позвонила в отечественное консульство в Афинах и растолковала обстановку.

К счастью, мне попался достаточно приятный человек.

Он сообщил что-то по-гречески главе участка — и, видно, достаточно жестко, потому что затем милицейский действительно зашевелились и начали расследование.

Но зацепиться им было полностью не за что. Они опросили людей и в порту, и по соседству с нашим домом, но Сумирэ никто не видел. Ни капитан парома, ни кассир также не припоминали, дабы в последние дни какая-нибудь юная японка садилась на паром.

Выходило, что Сумирэ должна быть на острове.

И к тому же, как она имела возможность приобрести билет на паром — денег-то у нее с собой не было. По большому счету поразительно, дабы юная японка разгуливала в пижаме по такому мелкому острову совсем незамеченной. Может, заплыла на большом растоянии в море и утонула?

Полиция разговаривала еще с одной парой — женщиной и мужчиной средних лет из Германии: в то утро они продолжительно плавали на отечественном пляже за горой. Они заявили, что не видели никакой японки — ни в море, ни на тропе к пляжу. Милицейский дали обещание мне продолжить расследование и делать все, что в их силах.

Думаю, они и без того сделали достаточно большое количество.

Но время шло, а все оставалось без трансформаций — никаких новостей.

Мюу глубоко набралась воздуха и прикрыла нижнюю часть лица ладонями.

— Что мне оставалось? Лишь звонить в Токио и просить вас приехать. Я была в полном тупике, не знала, что мне делать одной.

Я представил Сумирэ — как она бродит одна по диким неласковым горам. В узкой шелковой пижаме и пляжных сандалиях.

— Пижама какого именно цвета? — задал вопрос я.

— Какого именно цвета? — недоуменно переспросила Мюу.

— Пижама, в которой Сумирэ пропала.

— Ах, да. Какого именно она цвета… Не помню. Я приобрела ее в Милане, но ни разу не натягивала.

В действительности, какого именно же она цвета?

Яркая такая. Бледно-зеленая, что ли. Весьма легкая, без карманов.

— Я вот что думаю. Вам по-любому необходимо опять звонить в Афины, в консульство и просить кого-нибудь приехать ко мне. Сделайте это, пожалуйста.

Да, и еще — дабы консульство связалось с родителями Сумирэ.

Осознаю, это не легко, но тащить дальше и ничего не сказать им уже запрещено.

Мюу чуть заметно кивнула.

— Сумирэ, само собой разумеется, выкидывает время от времени различные фокусы. Не редкость, ее легко зашкаливает, сами понимаете. Но пропасть на четыре дня, не сообщив вам ни слова, — нет, на это она не может, — продолжал я. — Тут вправду что-то важное.

В случае если четверо дней ее нет дома, светло одно — Сумирэ неимеетвозможности возвратиться. Какая тут обстоятельство — не знаю, точно достаточно важная.

Может, провалилась в какой-нибудь колодец в поле и ожидает, в то время, когда придут ей на помощь. Либо, может, ее насильно похитили. Убили и где-то закопали.

Неизвестно.

Женщина глубокой ночью разгуливает по горам в одной узкой пижаме — да что угодно имело возможность произойти. В любом случае мы должны продумать замысел действий, и как возможно скорее. Но на сегодня — все, нам необходимо выспаться.

на следующий день, наверное, будет продолжительный сутки.

— Как вы думаете, имела возможность ли… Может, Сумирэ покончила собой? — задала вопрос Мюу.

— Само собой разумеется, исключить этого всецело мы не можем. Но если бы Сумирэ решила тут уйти из судьбы, точно написала бы какую-нибудь записку. Дабы вот так — все кинуть и провалиться сквозь землю?

И вынудить вас тревожиться? Нет. Сумирэ вас обожает, так что в первую очередь она думала бы о ваших эмоциях и о ситуации, в которой вы окажетесь по окончании.

Мюу какое-то время наблюдала на меня, скрестив на груди руки.

— Вы правда так думаете?

Я кивнул.

— Само собой разумеется. У Сумирэ как раз таковой темперамент.

— Благодарю. Это именно то, что я больше всего желала услышать.

Мюу отвела меня в помещение Сумирэ. Весьма несложная, квадратная спальня была похожа на громадный кубик для игры в кости. Маленькая древесная кровать, письменный стол со стулом, комод и шкаф Под столом — простой красный чемодан.

Наоборот двери — открытое окно, в которое видны горы. На рабочем столе лежит новенький макинтошевский ноутбук.

— Я поменяла белье, так что имеете возможность нормально лечь тут. Оставшись один, я внезапно почувствовал, что страшно желаю дремать. На часах было около двенадцати.

Я разделся и забрался под одеяло.

Но сон не шел. “Еще совсем сравнительно не так давно в данной постели дремала Сумирэ”, — думал я. Возбуждение продолжительной дороги все еще отдавалось эхом в моем теле. Я лежал на твёрдой кровати и мучился от наваждения: эго нескончаемое путешествие никак неимеетвозможности закончиться.

Пока не дремал, я еще раз прокрутил в голове целый долгий рассказ Мюу, пробуя выделить для себя самое ответственное. Но голова отказывалась трудиться. Хоть как-то систематизировать данные, что на нее упала, было выше ее сил. К линии. Все — на следующий день, решил я. Тут передо мной внезапно появилась картина: язык Сумирэ попадает в рот Мюу.

И это также — на следующий день, сообщил я себе.

Не смотря на то, что возможность, что завтрашний сутки будет успешнее сегодняшнего, была, увы, практически нулевой. Но что пользы на данный момент думать об этом? Я закрыл глаза и практически сходу провалился в глубочайший сон.

В то время, когда я проснулся, Мюу накрывала на стол к завтраку. Время — добрая половина девятого, свежее утреннее солнце наполняло мир светом нового дня. Мы уселись на веранде и принялись за еду, глядя на море, ослепительно блиставшее в солнечных бликах.

На ланч у нас были тосты, яйца и кофе.

Две белые птицы медлено спланировали на протяжении склона бугра к берегу. Где-то поблизости трудилось радио. Диктор по-гречески скоро просматривал новости.

Из-за отличия во времени я ощущал в голове какое-то необычное онемение. И исходя из этого, предположительно, не в полной мере четко соображал, где кончается действительность и начинается то, что только выглядит, как действительность. Итак, я тут, на этом мелком греческом острове, завтракаю с прекрасной дамой старше меня, с которой лишь день назад познакомился.

Эта дама обожает Сумирэ. Но не ощущает к ней никакого сексуального влечения.

Сумирэ обожает эту даму и желает ее. Я обожаю Сумирэ и меня к ней влечет. Я нравлюсь Сумирэ, но она не обожает и не желает меня.

Я испытываю сексуальное влечение к одной даме — имя не имеет значения. Но не обожаю ее. Все так запутано, что очень сильно смахивает на какую-нибудь экзистенциалистическую пьесу.

Целые тупики, никто никуда неимеетвозможности выйти.

Должны быть альтернативы, но их нет. А Сумирэ в одиночестве уходит со сцены.

Мюу налила еще кофе в мою опустевшую чашку. Я поблагодарил.

— Вам нравилась Сумирэ, да? — задала вопрос она. — Я имею в виду — как дама.

Я легко кивнул, намазывая хлеб маслом. Оно было холодным и жёстким, размазываться не желало. Подняв голову, я добавил:

— Но, возможно, не мы это выбираем, оно само приходит.

Некое время мы ели без звучно. Новости по радио кончились, зазвучала греческая музыка. Подул ветер и встряхнул цветки бугенвиллей.

В случае если присмотреться, на большом растоянии в открытом море возможно было рассмотреть бесчисленные барашки, бегущие по волнам.

— Я тут большое количество всего передумала и сделала вывод, что отправлюсь в Афины прямо сейчас, безотлагательно, — сообщила Мюу, очищая апельсин. — Что возможно сделать по телефону? Ничего. Безлюдная трата времени.

Думаю, в случае если прийти в консульство и пообщаться с ними напрямую, толку будет больше. Может, позже, по окончании отечественного беседы кто-нибудь согласится отправиться со мной ко мне, либо же я дождусь в Афинах своих родителей Сумирэ и возвращусь уже с ними. В любом случае мне бы хотелось, дабы вы это время оставались тут, в случае если это, само собой разумеется, для вас комфортно.

Внезапно с какой-нибудь информацией явится полиция, либо же Сумирэ, наконец, возвратится сама: так как и это вероятно. Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?