Отзывы современников о «ревизоре». первые театральные постановки

В «Ревизоре», текст которого вышел отдельной книгой практически в один момент с постановкой пьесы на сцене Александрийского театра в Санкт-Петербурге, современники заметили в первую очередь пародию на современную Россию. Ф. Булгарин упрекнул Гоголя в искажении истины, утверждая, что нравы и характеры Гоголь почерпнул из времен «преднедорослевских:»: «Город автора «Ревизора» не русский город, а малороссийский либо белорусский, так незачем было клепать на Россию» (потом Булгарин кроме того дал совет Гоголю ввести в воздействие еще одну девушку, за которой бы приволокнулся Хлестаков[158]).

Но и многие из тех, кто отнесся к комедии лояльно, усматривали в ней все же в основном критику социальных злоупотреблений. Так, глава репертуара русского театра Р. М. Зотов писал: «Многие восстали на эту пиесу… У нас, как и везде, неизменно имеется люди, каковые не обожают обнаружения злоупотреблений».

Император Николай Павлович сообщил: в «Ревизоре» досталось всем, «особенно мне» (сам Гоголь утверждал, что, «если бы не высокое заступничество правителя, пьеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже пребывали люди, хлопотавшие о запрещении ее». М. Погодин, увещевая Гоголя не злиться на толки, писал ему 6 мая 1836 г.: «Ну как тебе, братец, не стыдно! Так как ты сам делаешься комическим лицом. … Я расхохотался, просматривая в «Пчеле»… что таких бессовестных и наглых мошенников нет на свете.

«Имеется, имеется они: вы такие мошенники!» – скажи ты им и отворачивайся с торжеством»[159]. П. Вяземский, разбирая отклики критики на «Ревизора», кроме этого отмечал: «Все стараются быть громадными роялистами, чем сам король, и все гневаются, что разрешили играться эту пиесу… Неимоверно, что за глупые суждения слышишь о ней, в особенности в высшем последовательности общества»[160].

В один момент в среде петербургской и особенно столичной молодежи заговорили о высоком хохоте Гоголя, о важной базе его комизма. Брюллов, возвратившийся из Италии и живший сейчас в Москве, привез в Санкт-Петербург только что вышедшего «Ревизора» и устроил чтение вслух (ср. картину Е. И. Маковского «К. П. Брюлов просматривает «Ревизора»» Гоголя в доме Маковского, где среди присутствующих изображены Пушкин, В. Тропинин и др.).

И уже большое количество позднее русский философ Н. Бердяев («Духи русской революции»; 1918) писал: «Необычное и таинственное творчество Гоголя не может быть отнесено к разряду публичной сатиры, изобличающей преходящие пороки дореформенного русского общества. …В Хлестакове и Сквозник?Дмухановском, в Чичикове и Ноздреве видели только образы ветхой России, вежливой крепостным и самовластьем правом. … В революции раскрылась все та же ветхая, всегда гоголевская Российская Федерация, нечеловеческая, полузверская Российская Федерация морд и харь… Сцены из Гоголя разыгрываются на каждом шагу в революционной России…. Нет уже самодержавия, но по?прошлому Хлестаков разыгрывает из себя серьёзного государственного служащего, по?прошлому все трепещут перед ним. … В базе лежит обман русская и старая ложь, в далеком прошлом замеченные Гоголем… Гоголю открылось бесчестье как исконное русское свойство».

Все прижизненные публикации «Ревизора» были сопровождены попытками истолкования сути комедии и запечатленных в ней характеров. Самое первое издание (1836) сопровождалось статьей «костюмы и Характеры», второе (1841) и третье (4?й том Произведений Гоголя 1842 г. под редакцией Прокоповича) – статьями «Характеры и Отрывок» и «костюмы из письма». замечания и Советы по выполнению отдельных ролей находятся кроме этого в письмах актеру Щепкину.

Собственных персонажей Гоголь характеризовал, выявляя в каждом из них главную психотерапевтическую доминанту, либо «страсть» («Что ж делать, у всякого человека имеется какая?нибудь страсть. Из?за нее он наделает множество различных неправд, не подозревая сам того»). Так, страсть Городничего – забота о том, «дабы не пропускать того, что плывет в руки», в судье – «страсть к псовой охоте», в смотрителе училищ – постоянный ужас, в почтмейстере – простодушие, в Бобчинском и Добчинском – страсть поведать.

Последняя и самая известная экзегеза комедии – написанная в 1846 г. «Развязка Ревизора», которую Гоголь желал издать вместе с «Ревизором» к бенефису актеров Щепкина и Сосницкого в целях благотворительного распространения пьесы. Развязка символически истолковывала пьесу, преломляя публичную проблематику в сторону вопросов самоочищения и духовного развития (вписываясь тем самым органично в религиозно?нравственную проблематику «Выбранных мест».

Психотерапевтическая трактовка запечатленных событий и лиц сменилась символической, что особенно сказалось в истолковании Хлестакова. Изображенный провинциальный город был уподоблен душевному граду, ревизор – совести и т. д. Все это в действительности четко вписывалось в теологическую традицию. Как писал Д. Чижевский, «самый образ души как «города» либо «замка» – ветхий классический образ христианской литературы.

Воплощенная в «развязке» мысль «духовного города» связана с главными положениями книги Блаженного Августина «О Граде Божием»»[161].

Но реакция друзей, прочитавших «Развязку», не была хорошей. С. Т. Аксаков (письмо П. А. Плетневу ок. 20 ноября 1846) писал о нервном расстройстве Гоголя: «Вы, возможно, равно как и я, увидели с некоего времени особое религиозное направление; потом оно начало принимать темперамент необычный и, наконец, достигло для того чтобы развития, которое я считаю если не умственным, то нервным расстройством. … Все это так ложно, необычно а также нелепо, что совсем непохоже на прошлого Гоголя, великого живописца».

Самому Гоголю он тогда же надиктовал письмо (от 9 декабря 1846): «Неужто вы, испугавшись дураков толкований и нелепых невежд, сами святотатственно посягаете на искажение собственных живых творческих созданий, именуя их аллегорическими лицами? Неужто вы не видите, что аллегория внутреннего города не льнет к ним, как горох к стенке, что наименование Хлестакова светскою совестью не имеет смысла, потому что принятие Хлестакова за ревизора имеется случайность?»

Щепкин, отмалчивавшийся под предлогом нездоровья, все же ответил Гоголю: «Не давайте мне никаких намеков, что это?де не госслужащие, а отечественные страсти; нет, я не желаю данной переделки: это люди, настоящие, живые люди… с этими людьми в десять лет я совсем сроднился, и вы желаете их забрать у меня. Нет, я их вам не дам, не дам, пока существую. По окончании меня переделывайте не смотря на то, что в козлов, а до тех пор я не уступлю вам кроме того Держиморды, по причине того, что и он мне дороги»[162].

Гоголь же в ответном письме Щепкину написал: «В данной пиесе я так неудобно управился, что зритель обязательно обязан вывести заключение, что я из «Ревизора» желаю сделать аллегорию. У меня не то ввиду. «Ревизор» – «Ревизором», а примененье к самому себе имеется непременная вещь…».

Первые постановки «Ревизора» 1836 г. не были успешными. Комедия игралась как водевиль либо фарс. Отрицательные отклики критики на «Ревизора» лишь усилили гнетущее состояние писателя.

В июне 1836 г. Гоголь в сопровождении Данилевского уезжает в Германию, где ему еще продолжительное время одно упоминание о «Ревизоре» думается неприятным. В январе 1837 г. он пишет Прокоповичу из Парижа: «Да, сообщи прошу вас, с какой стати пишите вы все про «Ревизора»? В твоем письме и в письме Пащенка, которое день назад взял Данилевский, говорится, что «Ревизор играются каждую семь дней, театр полон и проч. … и дабы это было увеличено до моего сведения.

Что это за комедия? Я, право, никак не осознаю загадки.

Во?первых, я на «Ревизора» – плевать, а во?вторых… к чему это? Если бы это была действительно, то хуже в Киевской Руси мне никто бы не имел возможности нагадить. Но, слава Всевышнему, это неправда…».

Финиш осень и лета 1837 г. Гоголь проводит в Швейцарии и тут снова принимается за продолжение «Мертвых душ».