Помним всё: 1944

не забываем всё: год за годом

1941

1942

1943

1944

1945

Фадин Александр Михайлович, танкист

Поставив танк у выбранной комбригом хаты, я вошёл в неё, дабы согреться и посушить промокшие сапоги. Войдя в хату, я услышал разговор по радио между командиром корпуса и командиром бригады, Храбрецом СССР генералом Алексеевым: Жилин, закрыть брешь – Да у меня один танк – Вот этим танком и закрой. По окончании беседы он повернулся ко мне: Ты слыхал, сынок?

Задача была ясна. Поддержать пехоту 242-го стрелкового полка, покинувшую Дашуковку тридцать мин. назад и тем самым открывшую трёхкилометровую брешь. Овладеть Дашуковкой, выйти на её северную окраину и до подхода резервов корпуса исключить прорыв и подход соперника к окружённым по единственной грунтовой дороге, проходящей в 500–600 метрах севернее Дашуковки.

Я скоро выскочил из хаты. Мой экипаж нормально жевал хлеб с тушёнкой. Хозяйка хаты вынесла за мной кринку молока и внесла предложение выпить.

А мне белый свет был не мил. Я так как не знаю, что в том месте, в Дашуковке, какой соперник и как его выбивать.

Крикнул экипажу: К бою! Экипаж сначала ошалело посмотрел на меня в удивлении, отпустив несколько шуток по поводу моей прыти, но видя, что я не шучу, кинул еду, и все метнулись к танку. Я приказал скинуть брезент, дабы не произошло казуса, как это было в Тараще, выкинуть всё изнутри танка, что не требуется было для боя, и догрузить снарядов. Так, я шёл в бой с двумя боекомплектами снарядов: сто пятьдесят штук вместо штатных семидесяти семи.

Мин. за 20 танк подготовили к бою.

Провожать нас вышло всё руководство. Помахал всем рукой и поднявшись на сиденье, взявшись руками за командирский люк, я дал приказ: Вперёд!

В первый раз, как себя не забываю, не пришлось нелегко на душе, как это неизменно бывало перед атакой, до первого выстрела. Слова главы политического отдела Молоканова Николая Васильевича, сообщённые на прощание: Нужно, Саша! – подействовали ободряюще.

Бой у деревни Дашуковка (рис. С. Кулешов)

Подъехав к изгибу оврага, откуда было ближе всего к деревне Дашуковка, мы стали медлительно спускаться по его склону. Выход был лишь один: преодолеть овраг и начать атаку на южную окраину Дашуковки. Легко скатились вниз, но подняться на противоположную сторону нам не удалось.

Добравшись с ходу до половины противоположного ската, танк с громадной скоростью скатился обратно вниз. Мы попытались несколько раз встать, и всегда танк срывался вниз.

Начинавшаяся ночью гололедица всё больше затрудняла отечественный подъём. Выбившись из сил, я отыскал в памяти, как преодолел ров под Киевом на задней передаче. Нашлись и двенадцать шипов на гусеницы зипе, каковые мы закрепили по шесть на каждую гусеничную ленту.

Управившись за полчаса, мы развернули танк задом и все трое – я, заряжающий и радист-пулеметчик, – уцепившись за выступ лобового страницы брони, начали толкать танк вверх. Мы уже так вымотались, что не отдавали отчёта, что отечественное упрочнение для двадцативосьмитонной автомобили – тьфу! А если бы танк, как и раньше, покатился вниз, то от нас бы мало что осталось. Но отечественная злость, воля, умение механика-водителя и прикреплённые шипы сделали собственное дело.

Танк, натуженно плача, медлительно, но полз вверх.

Казалось, что вот-вот он поднимется, мы же приложив все возможные усилия толкали его, старались оказать помощь двигателю. Встав кормой над краем оврага, танк на какое-то мгновение застыл, но, зацепившись за грунт, перевалился на ту сторону. Выбравшись наверх, механик начал разворачиваться, а у меня потемнело в глазах.

Услышав громкую работу двигателя, немцы начали пускать осветительные ракеты, усилился ружейно-пулемётный пламя. Посмотрев назад по сторонам, дал приказ экипажу: В танк! и распорядился разрешить танку отдохнуть полчаса. Закрыв за собой люк, я сходу впал в забытьё.

По всей видимости, то же самое случилось и с экипажем.

Из забытья меня вывел громкий стук по башне. Задаю вопросы, кто. Мне ответил начальник 242-го стрелкового полка.

Открыл люк, представился.

Он заявил, что я молодец, что преодолел таковой глубочайший овраг: Наблюдай, вон двигающиеся огоньки. Это идут германские машины. Пологаю, что пара подразделений соперника уже прошли по дороге.

На этом месте собраны остатки моего полка – приблизительно рота.

Вам нужно, применяя ночь, поддержать атаку моей пехоты, выйти на северную окраину и своим огнём закрыть дорогу. МСБ вашей бригады уже на подходе, так что помощь близка.

в первых рядах метрах в двухстах показывались мигающие папиросные огоньки – пехота лежала на мокром снегу. Приказываю механику подойти к пехоте и даю команду: К бою! Заряжающему продемонстрировал растопыренную ладонь – Осколочным!

Остановив танк в десяти метрах от стрелков, осмотрел лежащих на снегу бойцов, вооружённых ружьями. Лишь кое-какие были вооружены автоматами. Видно, собрали их из всех подразделений полка. Беглым взором оценив их состав, в цепи, растянутой метров на 300–400, я заметил около пятидесяти человек.

Высунувшись из командирского люка, обратился к ним: Мужики, мы на данный момент выбьем соперника из деревни и выйдем на её противоположную окраину, где и займём оборону.

Исходя из этого лопатки во время боя не теряйте. А на данный момент вы маленькими перебежками выдвигайтесь впереди танка метров на 20–25 и сходу ведите пламя по сопернику. Не опасайтесь моих выстрелов, потому что я стреляю выше ваших голов.

Один из них крикнул мне: В то время, когда это танки шли позади пехоты? Я ответил, что вопрос поставлен верно, но сейчас нужно функционировать так. Я буду уничтожать огневые точки соперника, а как подойдём метров на двести к деревне, я выйду вперёд, а вы броском за мной.

на данный момент посмотрите и по моей команде – вперёд! Взревел мотор – немцы выпустили пара ракет и сразу же получили семь пулемётных точек. Поставив прицел на ночную стрельбу, я начал их расстреливать справа налево. Мои боеприпасы в течение полутора-двух мин. подавили сходу три либо четыре точки.

Высунувшись из танка, даю команду: Вперёд! Заметив мою хорошую стрельбу, пехота встала сначала неуверенно, но в наступление отправилась.

Соперник опять начал стрелять из четырёх либо пяти точек. Я же расстрелял ещё три из них, а позже дал приказ механику продвинуться вперёд ещё на 25–30 метров, выстрелив наряду с этим по окраине деревни двумя боеприпасами, после этого, медлительно двигаясь, стёр с лица земли ещё одну огневую точку. Из танка вижу, как моя пехота маленькими перебежками продвигается вперёд.

Соперник ведёт лишь ружейный пламя. По всей видимости, немцы, овладев деревней, оставили в ней маленький заслон силой до одного взвода, не имея кроме того ни одного противотанкового орудия, кинув главные силы на прорыв к окруженцам. Настала решающая 60 секунд – пехота поверила в меня, видя, как я расправился с пулемётными точками соперника, и делалаперебежки, ведя пламя с ходу и лёжа.

Но нельзя терять данный удобный момент.

Исходя из этого высовываюсь из танка и кричу: Молодцы, парни, а сейчас в наступление! Обогнав цепь и ведя пламя с ходу, врываюсь в деревню. Остановился на миг, дал два выстрела из пушки на протяжении улицы по удирающим немцам и долгую пулемётную очередь. Увидел, как какое-то сооружение пробует вывернуться из-за дома на улицу.

Не думая, крикнул Петру: Дави! Механик рванул танк вперёд, ударив правым бортом это громадное чудовище, которое потом выяснилось шестиствольным миномётом.

Продолжаем перемещение, расстреливая выбегающих из домов, мечущихся у автомашин немцев. Многим из них удалось спуститься в овраг и убежать, а те, кто бежали на протяжении улицы, опасаясь неизвестности и темени оврагов, приобретали собственную пулю. Скоро, выйдя на северную окраину, начал выбирать эргономичную позицию для обороны.

Метрах в двухстах от главного массива домов стояла отдельная хата.

К ней я и подвёл собственный танк, поставив его левым бортом к стенке дома. в первых рядах, метрах в восьмистах, по дороге идут одинокие машины. Задача выполнена – дорога под прицелом.

К этому времени ко мне стали подходить и мои пехотинцы. Их осталось около двух десятков. Отдаю команду занять круговую оборону – по причине того, что соперник имел возможность обойти нас по оврагам и окопаться.

Но, как и ожидал, у пехотинцев нет лопаток, и они толкутся около моего танка, ища в нём защиту.

Видя это, советую всем рассредоточиться, выбрать каждому эргономичную позицию и готовьсяк отражению атаки соперника с наступлением восхода солнца. Через пара мин. из-за рощи, что росла левее через дорогу, выдвинулся целый город света – колонна автомашин с пехотой, идущая с зажжёнными фарами (немцы в течение всей войны ночью совершали передвижение лишь с включёнными фарами).

Определяю по прицелу скорость перемещения – около сорока километров/ч – и ожидаю, в то время, когда они выйдут перед фронтом отечественной обороны. Не ожидал я для того чтобы подарка от нацистов и, выяснив дальность, забрал поправку на первую автомашину. В один миг мой боеприпас превращает её кузов в огненный шар.

Перевожу прицел на последнюю автомашину (она была одиннадцатой), которая по окончании моего выстрела подпрыгнула и, вспыхнув, развалилась на части.

В этот самый момент на дороге начался кошмар. Идущий в колонне вторым БТР рванул в обход первой горевшей машины и сразу же сел дном в грязь. Остальные машины пробовали съехать с дороги направо и налево в этот самый момент же зарывались в грязи. От моего третьего выстрела, а он последовал не более чем через шесть-восемь секунд, вспыхнул БТР.

Мне механик говорит: Лейтенант, не расстреливай все автомобили, трофеев нужно собрать. – Хорошо.

Местность осветилась, как днём. Были видны в отблесках пламени бегающие фигуры нацистов, по которым я выпустил ещё пара осколочных снарядов и всецело маленькими очередями разрядил диск из спаренного с пушкой танкового дегтяревского пулемёта.

Неспешно ночь начала уступать восходу солнца. Стоял туман, да ещё сыпал не смотря на то, что и редкий, но сырой снег. Неприятель не контратаковал, а занимался вытаскиванием раненых с поля боя.

Пехотинцы мои иззябли и грелись, как имели возможность.

Часть из них ушла погреться в крайние хаты.

Экипаж не спал. Умелые вояки, они осознавали, что не так долго осталось ждать немец полезет нас выбивать. И совершенно верно, скоро к танку подошёл юный солдат и крикнул мне: Товарищ лейтенант, танки соперника! Я попыталсяоткрыть люк, дабы осмотреться, но опоздал поднять голову, как почувствовал удар пули по крышке люка, маленький осколок отколовшейся брони поцарапал мне в шею.

Закрыв люк, я начал смотреть в триплексы в направлении, указанном мне воином.

Справа в полутора километрах, в обход крались по пашне два танка Т-IV: Ну вот, начинается….

Даю команду пехоте и собственному экипажу: К бою! Приказал зарядить осколочным, потому что танки были на большом растоянии и требовалась пристрелка. Боеприпас разорвался в пяти-десяти метрах от переднего танка. Танк остановился – второй боеприпас я влепил ему в борт.

Второй танк постарался уйти, но со второго выстрела поднялся, и один из членов экипажа, выскочив из башни, побежал в поле.

Начало утра 19 февраля 1944 года было хорошим, я расслабился и чуть не был за это наказан: пуля ударила по ребру люка, в то время, когда я пробовал его открыть, дабы осмотреться. Солдатик, что указал мне на танки, подошёл и крикнул, что слева за оврагом какие-то германские офицеры разглядывают отечественные позиции в бинокли. Сообщив это, он повернулся, дабы отойти от танка, внезапно покачнулся и упал навзничь.

Посмотрев в триплекс, я заметил, как из его затылка вытекает струйка крови. Крикнув, дабы его убрали, я приказал механику: Петя, сдай танк задом и обогни дом в готовности возвратиться на место. На малом ходу танк задом выполз из-за хаты.

Я развернул башню и в прицел заметил четыре фигуры, лежащие на снегу сходу за оврагом метрах в четырёхстах от меня. По всей видимости, несколько офицеров во главе с генералом, у которого воротник шинели был оторочен лисой, изучала местность и моей позиции. Крикнул: Фетисов, боеприпас на осколочный!.

Фетисов отвернул колпачок, доложил: Осколочным готово! Я прицелился, и боеприпас разорвался совершенно верно в середине данной групп. Я сходу заметил не меньше полусотни фигурок в белых халатах, ринувшихся со всех сторон выручать раненых. Вот тут я и отыгрался за паренька-воина, выпустив в них пятнадцать осколочных снарядов.

Так успокоив немцев, мы возвратились на собственное место (правую сторону дома) и стали ждать предстоящих действий со стороны соперника. Радио не отвечало на отечественные позывные. А у меня осталось всего четырнадцать снарядов.

Из них один подкалиберный, один бронепрожигающий и двенадцать осколочных, помимо этого по одному неполному пулемётному диску у меня и Елсукова.

И внезапно из-за рощицы, что пребывала левее отечественной позиции, через дорогу выскочил самолёт (на фронте мы его именовали капрони – итальянского производства, что прекрасно пикировал). Развернулся и на высоте 50–70 метров полетел на протяжении оврага, что был левее деревни, на противоположном склоне которого я стёр с лица земли группу германских офицеров. Механик опять вывел машину из-за дома, и я стал следить за самолётом.

Развернувшись, самолёт снова полетел на протяжении оврага в отечественную сторону.

Немцы выпустили зелёные ракеты, он им так же ответил зелёной ракетой. Ещё раз развернулся, скинул громадной ящик и полетел дальше. Нужно заявить, что на протяжении противоположного края оврага за маленьким кустарником, по всей видимости, шла дорога, перпендикулярная той, что мы перекрыли, а на протяжении неё – телеграфная линия.

Самолёт курсировал на протяжении данной линии, и, зная приблизительно расстояние между столбами, я вычислил его скорость. Она была маленькой, порядка 50–60 км/ч.

В то время, когда самолёт скинул груз и пролетел мимо нас, я сделал вывод, что, если он развернётся, я постараюсь его сбить. Даю команду Фетисову отвернуть колпачок и зарядить осколочным. Самолёт разворачивается, я беру упреждение – выстрел. Боеприпас угодил ему прямо в мотор, и самолёт переломился.

Что тут было! Откуда лишь взялось столько немцев!

Со всех сторон поле запестрело от оживших в снегу фигур соперника, каковые ринулись к остаткам самолёта. Забыв о том, что у меня мало снарядов, я раз десять выстрелил осколочными в эту бегущую массу фрицев.

Поставив танк на собственное место, справа от дома, я не имел возможности успокоиться. Всё, что угодно, но сбить самолёт?! Радио так же, как и прежде молчало, у меня снарядов – на две патронов и цели – на отражение одной атаки взвода автоматчиков соперника. Время шло.

На отечественном участке – мёртвая тишина, которая предсказывала развязку.

Я услышал, как один из пехотинцев мне кричит лежа, не поднимаясь: Товарищ лейтенант, слева из рощи за оврагом вышел фердинанд. Я даю Петру команду: Подай мало задом в объезд хаты, как раньше.

Выехав из-за дома, я заметил фердинанд с пушкой, нацеленной на меня, но, по всей видимости, он опоздал забрать меня в прицел, а я скоро спрятался за дом. Но путь отступления был перекрыт. Ясно, что в ближайшие 60 секунд они отправятся на прорыв.

Атака гитлеровцев началась прямо в лоб, от дороги. Шло до много автоматчиков в маскхалатах, ведя пламя долгими очередями, будучи от меня приблизительно на расстоянии 300–400 м. Сначала я не осознал, откуда такая решительность. Будь у меня хотя бы дюжина осколочных снарядов и четыре-пять пулемётных дисков, я бы их успокоил за пара мин..

За грохотом автоматных очередей я услышал шум мотора тяжёлого танка: тигра либо пантеры.

Значит, вот чем определилась их решительность. У них появился тяжёлый танк. Кричу оставшимся трём-четырём пехотинцам, дабы кто-нибудь из них выглянул из-за дома и взглянул, что в том месте у меня слева на дороге.

Никто не отозвался.

Ответ сложилось мгновенно: подпустить тигр на двести метров и влепить ему в лоб последним подкалиберным боеприпасом, выскочив из-за дома. Руковожу механику: Петя, заведи мотор и не глуши его, подпускаем тигра поближе, выскакиваем из-за дома и на счёт четыре, не ждя моей команды, сдавай назад. Дали с радистом по две маленькие очереди из пулемётов, положив пара атакующих фигур.

Шум двигателя сейчас раздавался совсем близко. Крикнул механику: Вперёд! и, выскочив из-за дома, заметил в первых рядах, метрах в ста пятидесяти тигра с десантом, только что тронувшегося вперёд по окончании маленькой остановки. Это мне и было необходимо.

Не дав собственному танку погасить колебания от резкой остановки, беру в прицел германскую машину и стреляю в лоб германского танка. Никаких последствий! Пётр быстро дёрнул танк назад, а я крикнул заряжающему Фетисову, дабы зарядил осколочным.

В этот самый момент заметил, что германские автоматчики остановились. Я выстрелил по ним в упор последним осколочным боеприпасом и заметил, как они побежали. Выскочив из-за дома на одно мгновение, мы замерли от замеченного. Тигр медлительно охватывало пламя.

Один из участников его экипажа наполовину свесился с башни. Прогремел взрыв. Фашистского танка не стало.

Мы снова победили.

Забыв о том, что у меня остался один бронепрожигающий боеприпас, я приказал зарядить его и решил в дуэльном бою с фердинандом стереть с лица земли самоходку. Вместо того дабы успокоиться, полез на рожон.

Пётр так же, как это делал и раньше в этом бою, по моей команде подал танк задом из-за дома влево и свёл меня с глазу на глаз с фердинандом, что и ожидал меня, наведя заблаговременно собственный орудие. Он дал мне время забрать его в прицел, но в выстреле опередил, влепив мне болванку под погон башни. Металлическая болванка, разбила чугунные противовесы пушки, убила Фетисова и застряла в задней стенке башни.

Второй боеприпас разбил маску пушки и развернул башню танка, заклинив её люк.

Я крикнул: Выпрыгиваем, – и постарался головой открыть заклинивший люк. По окончании третьей попытки еле открылего и, фактически с третьим выстрелом фердинанда, подтянувшись на руках, выскочил из танка, упав около него на землю. В полевой сумке прямо на борту башни я хранил британские диагоналевые штаны и гимнастёрку – презент британской королевы советским офицерам. Думал, в случае если нужно будет выпрыгивать, я их рукой схвачу. Какие конкретно тут штаны!

Самому бы целым остаться!

Заметил моего радиста-пулемётчика сержанта Елсукова, бегущего метрах в пятнадцати в первых рядах. Обернулся и заметил, как удиравшие ранее немцы снова перешли в наступление. Они были всего метрах в ста пятидесяти от меня.

Я ринулся за радистом к ближайшим зданиям, но, пробежав пара метров, услышал крик Петра Дорошенко: Лейтенант, помоги! Обернулся и заметил Петра, повисшего в люке механика-водителя, зажатого его крышкой. Под огнём возвратился к нему, оттянул люк вверх, помог ему выбраться, а после этого, взвалив его на плечи, понёс на себе. На его фуфайке проступали всё возрастающие в размерах семь красных пятен.

в первых рядах перед зданиями пролегала канава, которая простреливалась с другого берега оврага. Прикинул, что я её перепрыгну, и перепрыгнул бы, но за 2–3 метра до моего подхода к канаве соперник внезапно прекратил пламя, разумеется, менял ленту либо диск, и я вольно перешагнул через неё, неся на себе Петра Дорошенко.

До крайних хат оставалось где-то 20–30 метров, в то время, когда я заметил, как артиллеристы отечественного МСБ выкатывают два орудия, готовясь к бою, а отечественные автоматчики, развернувшись в цепь, пошли в наступление. У меня в глазах потемнело, и силы покинули меня. Ко мне подбежали ординарец начальника батальона капитана Зиновьева и девушка-санинструктор, подхватили Петра Дорошенко.

На повозке нас отвезли в деревню, откуда день назад я начал данный бой.

Комбриг вышел встречать меня на крыльцо, обнял, поцеловал, сообщил: Благодарю, сынок и ввёл в хату, где я поведал о исполнении приказа. Выслушав меня, комбриг заявил, что руководство воображает меня к званию Храбреца СССР, механика-водителя Петра Дорошенко – к ордену Ленина, заряжающего сержанта Фетисова – к ордену Отечественной войны I степени (посмертно) и радиста-пулемётчика сержанта Елсукова – кроме этого к ордену Отечественной войны I степени. Нужно заявить, что это было второе представление на Храбреца, но Золотую Звезду я взял лишь в первой половине 90-ых годов двадцатого века.

Железнов Николай Яковлевич, комвзвода 61-й ГвТБр

Войдя во Львов, я был без танка, но оставался руководить танками, пересев во второй танк на правах комвзвода, командира экипажа посадил за орудие, а наводчику говорю: Будешь помогать заряжающему. Подошли к дому. Я говорю: Близко к дому танк не ставьте, по причине того, что сверху смогут кинуть мину.

Открываю дверь, наблюдаю – передо мной парадная лестница, на ней лежит широкая ковровая дорожка, ведёт на второй этаж.

Тут наподобие мелкого зала и дальше влево отправился коридор. Я встал наверх, смотрю: дубовые двери, ручки такие, латунь начищена до блеска. Я открыл дверь, а это, выясняется, приёмная. В этом доме гестапо размещалось.

И вот в то время, когда я вошёл в том направлении, смотрю: ковры лежат, стоит стол, тумбы такие громадные и из левой по отношению ко мне, в случае если наблюдать на стол, выброшены коробки.

Ну, я взглянул и отправился дальше, к следующей двери. И позже я почувствовал: кто-то в том месте скрывается в тумбе стола. Я повернулся и заметил, что поднимается рука с Парабеллумом.

Я тогда сходу рванул дверь и кубарем полетел в помещение, не обращая внимания на то, что ранен был. Выстрелил он мимо. Я на пол упал, перевернулся, у меня рана открылась, кровь потекла.

Я подобрался к двери и в щель между косяком и дверью вижу, как из тумбы вылезает германский офицер. Я Парабеллум к щели приставил и выстрелил. Попал ему в правое плечо, в мягкую ткань.

У него выпал пистолет. На выстрелы сбежались автоматчики – те, каковые по коридору пошли. Данный обер-лейтенант стоит с поднятыми руками, у него на руке были часы.

Механик-водитель говорит: Товарищ лейтенант, а у него часы хорошие. Снимает с него часы и говорит: Заберите вам на память, что вы остались живы.

Ну, я забрал эти часы. Они примечательны тем, что антимагнитные и влагонепроницаемые. Я на них позже победил литр водки и две бутылки коньяка.

А с этим офицером я поступил так, как поступают люди на фронте. Я приказал отвести и расстрелять его. Если бы он не стрелял, я бы ему покинул жизнь, а так как он стрелял – собаке – собачья смерть.

Иванов Мстислав Борисович, разведчик

Дело было в Словакии на реке Грон. Зимний период мы в том месте находились в обороне. Река не широкая, но с весьма стремительным течением, потому, что стекает с гор. Мы ее Гроб прозвали – уж больно большое количество разведчиков погибло. Незадолго до того у нас сменился командир роты.

Дело было так.

Разведчик, хороший юноша, возвратился с задания. Выполнить его не получилось – это же не свинью похитить, а человека, что ожидает, что его похитят, да ещё и вооружён до зубов. Начальник на него: Знаешь, что невыполнение задания карается смертью! Извлёк пистолет и шлёпнул его. А позже провалился сквозь землю, и присылают нам другого командира роты Военкова.

Мы не можем осознать, куда тот-то девался.

Скоро всех офицеров дивизии и разведроту позвали в одно место. Мы на коней – и в том направлении. Выстроились полукругом. Наблюдаем, ведут отечественного начальника.

Решение суда… По изменнику Отчизны – пламя! Из-за чего он этого парня убил?

Может, тот что-то знал про него… Но это уже предположения.

Так вот, защита проходила по реке. Она замёрзла с берегов, а посередине, где стремнина, не мёрзла. Дабы переправляться на тот берег, делали так. В первую ночь переправлялись с бечёвкой, позже подтаскивали металлической трос и закрепляли его, но не натягивали.

На следующую ночь на лодке по тросу перебирались на ту сторону.

В середине декабря выпало мне плыть с бечёвкой. В этом месте уже было пара попытокпереправить трос. Я главе разведки говорю: Нереально в этом месте трос переправить – сильное течение. – Вы лжёте!

Вы намерено не переправляете трос, дабы не идти на ту сторону!. Я отправился. Мне придали сапёра. Разделся до гимнастёрки.

Сапоги, галифе, граната, пистолет и нож за пазухой.

Обвязали верёвкой, и я пополз по наледи. Около воды она провалилась, и я поплыл на ту сторону. Подплыл, а выбраться не могу – лёд ломается, меня потащило. Меня тащило на протяжении кромки льда, пока верёвка не кончилась и на натянулась.

Потянуло меня к нашему берегу и под лёд… Прекрасно, что сапёр подбежал, пробил ногами лёд, и я вынырнул. Кое-как вылез, мокрый, замёрзший.

Пришёл в штаб. Глава разведки: Ты, бля, намерено! Не выполнил задание! Я начал возражать. Он за пистолет. Думаю: Сдуру шлёпнет меня, как того юноши.

У меня пистолет за пазухой. Я его опередил и ухлопал. Отправился в деревню, где мы находились.

До неё километра три. Мне говорят: Бери телогрейку. Тебе бежать нужно. Я отмахнулся: Не нужно. Думаю: Всё равняется мне кранты. Пришёл в деревню целый обледеневший.

Забрался на печку и уснул.

Утром просыпаюсь, наблюдаю – в избе два автоматчика. Не будят меня: Чего вы? – Комдив Федоровский вызывает. Ну, ясно чего…

Пришёл. Начальник на меня: Ты чего же, твою мать, натворил? – А чего?!

Вы тот случай не забывайте? Он за пистолет схватился, и чего я буду ожидать? – Он промолчал. – Иди. Не так долго осталось ждать приедет армейский трибунал, будет тебя делать выводы.

Ну а чего в том месте делать выводы – расстреляют и всё. В штрафную из разведки не отправляли –мы сами со штрафных набирали. Сняли с меня ремень, посадили.

Сижу. Ожидаю. А тут языка вот так необходимо, а забрать не смогут. Командир дивизии вызывает: Слушай, давай ты мне языка, а я тебе жизнь.

Я тебя из-под стражи освобождаю, бери кого желаешь, сколько желаешь, замечай какое количество нужно, но языка забери. Соседи забрать не смогут, мы не можем. Выручай.

Я пришёл к своим.

Парни: Ты чего? – Так и без того. Кто со мной? Многие, само собой разумеется, захотели, но я отобрал двух самых надёжных ребят. Один отправится со мной на захват, а один останется на лодке.

У немцев защита была выстроена так: в том месте, где трос возможно переправить, в том месте защита такая, что не пролезешь, а в том месте, где пролезть возможно, – в том месте стремнина. Я решил переправиться в том месте, где это быть может, позже по наледи под берегом проползти