Сталинград стал нашей судьбой. дневник майора фон лоссова

Первая часть:

Олег Бэйда
«Но кто знал, что нас тут окружат?». Сталинградский ежедневник майора фон Лоссова
Вашему вниманию предлагается ежедневник германского офицера, выжившего в сталинградском окружении

ВМВ
Германия

Вторая часть:

Олег Бэйда
«Русские сидят в моём окопе!». Сталинградский ежедневник майора фон Лоссова
Мы публикуемзаписи офицера вермахта, сохранившегося в котле — взор «из другого окопа» на одну из решающих побед Красной армии.

ВМВ
Германия

29.12.42

Каков сутки начальника боевой группы? С утра пораньше, в 03:15, данный начальник образовывает рапорт, его рапорт передаёт в полк адъютант, лейтенант Волтер, с которым они дробят блиндаж. В случае если ничего особого не случилось и всё в норме, то возможно поспать до 04:00.

В случае если соперник бузит, то сперва идёт продолжительное обсуждение «где как раз и как такое произошло», и т.известный., и заторможенные от хронического недосыпа полковые адъютанты будут расспрошены об этом. Дальше возможно дремать до 08:00 либо 08:30, так как утром всё в большинстве случаев негромко. После этого бритьё, пара кусочков военного хлеба жарятся на крышке печки.

Прожарить их крайне важно — в целом хлеб является кускомльда. Вторым пехотинцам и солдатам нечего кроме того положить на хлеб с утра; другое дело я, которому верная и любящая супруга отправила две продолжительно хранящихся сосиски, бельгийское варенье и мармелад. Так что я кладу черничный мармелад на хлеб: эта красивая свежесть германских лесов, да и по большому счету!

Но дневная пайка хлеба — 200 грамм, это ровно 4 кусочка, так что не больше двух за ланч.

Дальше я сказал с Волтером на тему того, что сейчас необходимо сделать: Зильбербергу нужен ещё один окоп между виадуком и его командным пунктом. Людей в том месте убивает ежедневно, пока они идут за едой либо водой — а всё вследствие того что русские снайперы видят всё как на ладони, и рота неизменно под огнём с фланга, а в целом практически отрезана. После этого нам нужно уложить барьер из «испанских наездников» перед отечественными позициями, установить режим патрулирования с завтрашнего дня, увеличить артиллерийский наблюдательный пункт, резервный взвод нужно поставить делать новых «испанских наездников», совершить телефонные провода, связаться по ним с нашим соседом слева, поменять больных, вывезти раненых и мёртвых, отнести амуницию в схрон и т.д.

Советские бойцы под Сталинградом

Тем временем лучи солнца сейчас греют посильнее, снег хрустит, но выходить на улицу возможно без шинели, лыжных штанов и свитера, и я иду на обход, соответствующе одетый; сперва в резервный взвод, которым замечательно командует вахтмайстер Гизеке из моих связистов; он ежедневно час проводит на позициях и ещё час учит управляться с пулемётом. Румыны представили его в призе: полку весьма хотелось бы иметь у себя для того чтобы офицера.

По сей день последнее я отклонял, потому, что в соответствии со своим опытом, вынесенным из данной войны, я ожидаю куда как большего от него как офицера, чем легко выполнение собственного долга. Он должен быть полностью чётким в плане характера, в срочной обстановке либо на протяжении паники должен быть образцовым начальником: в нём обязан гореть святой энтузиазм и внутренний огонь, касающийся того, «что прекрасно и действенно»; он должен быть способен невозмутимо управляться с самыми непростыми обстановками и обязан гордо и с уверенностью внушать веру в требования судьбы, и должен быть способен погибнуть как храбрый воин.

Кто из нас это может? Особенно среди отечественных молодых, чуть ли образованных лейтенантов?

Так что на офицере висят самые тяжёлые обязательства, и из-за них простые люди офицерами не становятся. Будет лучше, в случае если человек останется хорошим унтер-офицером, чем станет одним из этих теплохладных, равнодушных лейтенантов, которыми сейчас полна армия. Действительно, пехотинцы видят всё в противном случае, потому, что смерть забрала у них в первую очередь самых активных офицеров, и им необходимы пополнения.

Так что с Гизеке я обсуждаю вопросы снабжения, тренировки, возведения препятствий и мой замысел послать бойцов из окопов на 200 метров в тыл, в резервный взвод «на восстановление и отдых». В том месте у них хотя бы вода имеется, несложнее избавиться от вшей, а другие закалённые бойцы займут их место. Полковник, которому я это внес предложение, весьма захвачен данной идеей, но по большому счету на фронте о таком не думают.

Вся отечественная пехота так безобразно равнодушна ко всему, не вынудишь.

Упомяну как пример тупоумия пехотинцев: до тех пор пока проходил мимо уборных, на земле у выгребной ямы заметил неразорвавшийся русский миномётный боеприпас, и похоже, не смотря на то, что сортир всегда используется, никому и в голову не пришло избавиться от него… до тех пор пока в один раз ночью кто-нибудь, не подозревающий о «подарке», на него не наступит! На собственное замечание о боеприпасе я взял обычный ответ: «Ой, да он тут лежит с того времени, как мы сектор заняли!».

Позже я отправился на позицию тяжёлых миномётов, и было нужно сделать через переводчика устное внушение капитану Синжорзано, потому, что день назад я ему выдал 15 снарядов, а он их все сходу и отстрелял, вместо того дабы бомбить с нерегулярными промежутками продолжительное время. Так что в то время, когда начался артобстрел, русские укрылись, и через пять мин., в то время, когда всё стихло, они вышли и между собой посмеялись над тупыми фашистами.

Синжорзано выполнил собственные нужные земные поклоны и заверил меня, со всей южноевропейской жестикуляцией и сияющими глазами, что ничего аналогичного больше не случится. Равно как и при с итальянцами, это возможно пропустить мимо ушей. Находившиеся около меня румыны бодро мне отсалютовали, в то время, когда я, их capitano, проходил мимо.

Они знают, что я могу хорошему воину дать сигарету, в противном случае и две.

Румынские воины

В глубочайший овраг, что ведёт прямо к Волге, попали русские миномётные боеприпасы, в особенности перед ним и рядом с отечественной миномётной позицией, и они упали в том направлении, где выдают ужин. Вероятнее, двое румынских изменников сдали отечественные позиции. Вода бежит через овраг, но сейчас она под толстым слоем льда, так что несложнее скользить в обуви, чем пробовать прошагать на шипах.

Перед виадуком, где щёлкают разрывные патроны советских снайперов, я искал сапёра Омке, что с данной позиции подорвёт ЖД насыпь, в случае если соперник покажется на ней. Я проверил подрывную машинку, мирно упакованную в кожу вместо того, дабы быть приготовленной для дела, и засунул сапёру пистон за то, что он не знает вес заряда и не зарисовал, где он зарыт. К завтрашнему дню давал слово определить и днём ещё сделать рапорт на тему, в порядке ли взрыватель.

Он был удивлён, что его разбудили лишь для этих вопросов.

Большое количество неточностей на наблюдательном посту на насыпи. Финиш траншеи просматривается русскими, так что они следят за сменой персонала и всем прибывающим транспортом. Ненужно иметь таковой пост, о котором соперник всё знает.

Я отдал приказ прокопать траншею так, дабы возможно было из неё уйти незамеченным, но вижу, что за ночь никто так и не сподобился. Необходимо устроить скандал на тему того, что они не трудятся днём, по причине того, что тогда русским видны их высокие меховые шапки над бруствером. Мой наблюдательный пост неизменно занят то артиллеристами, то пехотинцами, а в 20 шагах в эргономичном блиндаже ещё и телефон стоит.

Блиндаж выкопан под ЖД дорогами, лишь только «ножничный» перископ, окрашенный в белое, возвышается над ними.

Постоял в том месте час либо два, осматривая русские позиции прямо перед отечественным сектором, другой берег Волги, русский машины и собственные позиции у Бекетовки. Необходимо быть весьма терпеливым, в то время, когда берёшь перископ в руки; затаиться, как будто бы охотник, но по большому счету наблюдение — весьма радостное дело.

Обучаешься, как как раз наблюдать, и ни при каких обстоятельствах не надоедает: вдалеке слева лежат препятствия моего соседа, после этого приснопамятный овраг, через что воины прибывают в левую часть моего сектора; в его финише вижу косу. Весьма чётко видно лёжки, применяемые русскими снайперами, и совокупность их траншей. Я увидел часового в одной из этих лёжек, его выдало перемещение.

Он через чур выдался вперёд, не смотря на то, что и сокрытый в темноте собственной прикрытой сверху позиции.

Дабы выстрелить по нему, было нужно бы в открытую лечь на насыпь, но это равносильно смерти из-за снайперского огня. Когда углубят первую траншею, желаю выстроить для себя собственную стрелковую позицию в насыпи. Я сразу же позвонил лейтенанту Йенсену, что отправил очередь из MG в сторону вражеского часового, по окончании которой тот провалился сквозь землю.

Это успех, по причине того, что в случае если ничего не делать, те парни совсем от рук отобьются.

На пути в плен

До тех пор пока суд да дело, подмечаю на косе свежую почву, лежащую на снегу, видно новый блиндаж и новый окоп, да и количество лёжек увеличилось. Они в том месте роют каждую ночь: что бы это означало? В том месте когда-то был дорожный мост через овраг, на данный момент взорванный, и узкая тропинка, которую с той стороны не видно; возможно проползти и достигнуть позиций ближайшего соседа.

Дальше в овраге расположено германское минное поле, но какой от него прок, только бог ведает; мины поставили ещё в первых числах Октября. Я запросил у командующего сапёрами офицера чёткую схему этих инструкции и закладок о том, что делать с минным полем у меня под носом. В передней правой части оврага расположены мои позиции, левее — блиндажи, пулемётные точки, позиции тянутся на протяжении поваленных стен, живой руин и изгороди домов, достигая края деревни Купоросное.

Эта часть деревни холмиста и дальше, 30 либо 50 метров за хребтом, среди вторых поваленных стен идут уже русские.

У них наблюдательный пункт в так именуемом «Красном доме», что они всё время занимают и с которого они всматриваются и ведут пламя по отечественным позициям. Мы так до сих пор и не попали по этому дому, не обращая внимания на многие попытки, а сейчас у меня и снарядов-то нет, дабы дальше упорствовать. Траншея ведёт к «Красному дому», я довольно часто видел бегающих в том месте русских.

Кроме того сейчас в том месте двое сидят: один у окна, второй у дырки, где кирпич убирается. Так-то их и не заметишь, лишь в случае если неутомимо смотреть за их маршрутами, перемещениями и привычками, на что уходят дни; так охотник поступает, замечая со своей позиции. За деревней в Волге видны остовы двух потопленных моторных лодок: потому, что берег реки довольно высокий, видно лишь половину.

На втором берегу видны прохаживающиеся русские, у них в том месте оборудованы пулемётные, противотанковые и артиллерийские позиции. До них где-то 2000 метров.

Смотря на протяжении берега, за самоходным орудием и центральным сектором, возможно заметить русские укрытия, каковые идут к траншее Утеха. До тех пор пока русские не прорвались в октябре, ту позицию держали немцы, она замыкала правый фланг моих траншей. Она сейчас наполовину полна, виден русский с пистолетом-пулемётом, метрах в 30 от траншей Утеха: между ним и позицией лежат «испанские наездники».

Видны дым, идущий из отечественных и русских блиндажей, целый мой правый фланг, соседний сектор и всё, что правее него, остовы русских танков, снова германские траншеи, «санаторий», где русские, русская дорога на фронт, по которой они шагают пешком, на санках либо маленькими подразделениями едут на грузовиках, а на заднем замысле видна Бекетовка, город, что нам нужно было держать под безотносительным контролем, дабы обладать Сталинградом, что сейчас стал отечественной судьбой.

Это в Бекетовке русские устроили громадной плацдарм, ночь и день в том направлении подвозят пополнения и припасы. Дабы понаблюдать за городом, я иду на протяжении ЖД насыпи к «кожаной фабрике» в левом секторе, через дырявую крышу которой видна южная сторона. В Бекетовке дымят трубы, трудятся русский и заводы упражняются, как в мирное время.

Да уж, я бы и не поверил, если бы пехотинец на наблюдательном посту не дал бы мне перископ.

Я вижу их, выстроенных по взводам и отделениям на громадной главной площади, засыпанной снегом. Это позор, что у нас так мало снарядов, и мы не можем открыть по ним пламя: тут не больше 4 километров. В итоге, русские смогут выставлять свежие армии ежемесячно, давать им отдыхать в Бекетовке, сплачивать их в тренировке, избавлять их от вшей, давать им отдых и лучшую кормёжку.

А у нас — один набор униформы, начиная с июля 1942 года, через битву за Сталинград в сентябре и нервотрёпку окопных битв с конца октября, и всё с великими лишениями.

Финиш 6-й армии

В то время, когда я спустился по металлической лестнице в «кожаную фабрику», в том месте, к собственному кошмару, я заметил германских солдат, сдиравших кожу либо шкуру со ветхого, сгнившего остова быка. Пахнуло легко чудовищно, кожу должны были применять к лету.

В то время, когда я сделал замечание, что из-за неё они заболеют, они с непониманием взглянуть на меня, как если бы говоря «ну дай тогда что-нибудь ещё!» В то время, когда перепрыгивал через насыпь, направляясь назад в окоп, проснулся русский пулемёт: очередь прошла обширно, я скоро спрятался за руинами фабрики, пока не смог добежать до собственного наблюдательного поста. Изначально я неизменно стоял в том месте на куче снега, замечая через маленькую дырку — а тут снег растаял, и я заметил, что всё это время стоял на целой куче мёртвых русских!

Меня это не тревожит. Слава всевышнему, они все уже промёрзли. Так что я привстал на череп, лишь дабы дотянуться до дырки.

Я ничем не имел возможности им оказать помощь.

В 13:00 я прибыл назад к себе на командный пункт, страшно голодный, но по прибытии выяснил, что хлеба нам не выдали и что последние 200 грамм нужно было растягивать на 4 дня. Отныне только 50 грамм — один кусок — в сутки! Это всё со всей очевидностью означало, что в первых рядах нас ожидают ещё более тяжёлые времена, а «освобождение» всё менее возможно.

Потому, что провизия не прибыла до 04:00, я написал письмо к себе, не смотря на то, что с недавних пор я и кинул сохранять надежду хоть когда-нибудь взять почту. Последнюю обычную посылку я забирал 6 ноября: с того времени только аэропочта от 1 декабря — возможно, — дошла до меня…