Трактат л. бруни «об искусном переводе». типология переводческих ошибок

Имя итальянского гуманиста финиша XIV — начала XV в. Леонардо Бруни (1374—1444), канцлера Флорентийской республики, автора 12-томной «Истории Флоренции», и книг «Жизнь Данте» и «Жизнь Петрарки», достаточно известно в истории перевода. Время от времени его именуют Леонардо Аретино либо Леонардо Бруни Аретино, поскольку он появился в городе Ареццо. Перу Бруни в собственности один из первых трактатов о переводе — «De interpretatione recta», написанный в 1420 г. на латинском языке.

Начало ренесанса кое-какие исследователи связывают с повышенным интересом к древнегреческому языку и к древней культуре, развившимся в Италии во время правления одного из последних логов Иоанна и византийских-императоров династии VIII.Император стремился передать то, что еще оставалось от Византийской империи, под покровительство Запада и Церкви. Благодаря контактам с византийскими эрудитами, установленным на Флорентийском соборе в 1438 г., в Италии начинается так называемая «гуманистическая грекомания»2.

Но и до Флорентийского собора, сначала XV в. в Италии заметен интерес к древней литературе. Леонардо Бруни изучал риторику и право во Флорентийском университете. Византийский ученый Мануил Хризолор научил его греческому языку и привил интерес к греческой литературе.

Имея возможность просматривать древнегреческих авторов в подлиннике и сравнивать уникальные тексты с текстами бессчётных переводов, он нашёл множество искажений и неточностей в латинских переводах, в частности в переводах Аристотеля и трудов Платона. Бруни предпринял попытку сделать новые переводы произведений этих авторов на латинский язык. Он переводит Платона («Федон» и «Гор-гий» в 1405 г.), Аристотеля («Никомахова этика» в 1417 г.), и

1 См.: Смирнов А. А. Указ. соч.

2 См.: Ballard M. De Ciceron a Benjamin. P. 93.

работы многих вторых греческих авторов, в частности Плутарха, Ксенофонта и др. О его переводе речи Василия Кесарийского Поджо Браччолини отозвался как о превосходном произведении «таковой дивной красоты слога, что она думается не переводом, а его собственным произведением»1.

В трактате, написанном под впечатлением от чтения испорченных переводчиком хороших текстов, Бруни, но, не только критиковалмногие переводы произведений древних авторов, но и сформулировал кое-какие правила верного, искусного, согласно его точке зрения, перевода. Он показывает, какие конкретно недостатки обнаруживаются в работе переводчика — это или нехорошее познание того, что направляться перевести, или неверное изложение, или пренебрежение изяществом и гармонией текста.

Обстоятельства этих недостатков Бруни видит в недостаточной образованности переводчика и в отсутствии у него литературного таланта. Бруни, по сути дела, предпринимает попытку представить перевод в виде двусторонней деятельности. Он раздельно разглядывает познание уникального речевого произведения (герменевтический нюанс перевода) и порождение нового речевого произведения на языке перевода (нюанс переводческой реконструкции).

Основываясь на своем переводческом опыте и на анализе ранее существовавших переводов, в 1420 г. он и написал трактат «Об искусном переводе», в котором критиковалмногие переводы древних авторов и сформулировал кое-какие правила верного, согласно его точке зрения, перевода. Трактат носит четко выраженный критический темперамент. Бруни гневно обрушивается на переводчиков, разрешающих себе искажать текст оригинала.

Первый и самый главный «грех» переводчиков — не сильный знание языков. Идеальное владение обоими языками, т.е. не только языком оригинала, но и языком перевода, — главное требование к переводчику. «Вся эффективность перевода, — утверждает Бруни, — пребывает в следующем: то, что было написано на одном языке, должно быть верно переведено на другой язык. Но никто неимеетвозможности это сделать верно, не владея многообразным и основательным знанием того и другого языка»2. Говоря о необходимости языка языка перевода и знания оригинала, Бруни, по сути дела, предпринимает попытку представить перевод в деятельности и виде, в частности понимания уникального речевого произведения (герменевтический нюанс перевода) и порождения нового речевого произведения на языке

‘ Итальянский гуманизм ренесанса. Саратов, 1984. Ч. 1. С. 188. 2 Opere letterarie e politiche di Leonardo Bruni. Torino, 1966.

P. 153 (тут и Потом перевод Т.Л.

Королевой).

переюда (нюанс переводческой реконструкции). «И в действительности, — продолжает он, — многие способны осознавать, но не могут излагать. Таким же образом многие верно делают выводы о живописи, но не могут рисовать, и многие знают толк в музыке, но не могут петь»1. В данном высказывании итальянского гуманиста со всей очевидностью проявляется его взор на перевод как на литературную деятельность, которой обязан заниматься только тот, кто владеет литературными свойствами.

Разбирая детально неудачные и неумелые переводческие ответы, каковые и побудили его написать трактат о переводе, Бруни последовательно отделяет герменевтический нюанс от нюанса реконструкции.

«Во-первых, — пишет он, — нужно знать язык, с которого переводишь, и такое знание не должно быть ни ограниченным, ни поверхностным, но глубоким, обстоятельным, правильным и достигнутым благодаря постоянному чтению философов, ораторов, других писателей и поэтов. Каждый, кто не прочёл всех этих авторов, кто их всесторонне не изучал и не постигал их, и не освоил их, неимеетвозможности осознать значения слов и подлинного смысла, и это в основном вследствие того что сами Платон и Аристотель были, так сообщить, величайшие мастера словесности и применяли изысканнейший стиль, изобилующий сентенциями и изречениями древних поэтов, историков и ораторов, и исходя из этого довольно часто видятся риторические фигуры и тропы, каковые означают одно в литературе и совсем второе в соответствии с введенному временем обычаю»2.

Но чтение произведений выдающихся писателей нужно не только для развития эрудиции. Бруни приводит множество примеров, которыми демонстрирует фактически лингвистическую сторону данной советы. Примечательно, что примеры он приводит из латинского, а не греческого, как следовало ожидать, языка.

Исходя из этого одинаковые примеры он приводит и тогда, в то время, когда пишет о понимании, и тогда, в то время, когда разглядывает неприятности переводческой реконструкции.

Одной из самых увлекательных изюминок трактата есть как раз то, что Бруни, пожалуй, в первый раз постарался подойти к проблеме буквализма и верности перевода с научных позиций. Так, разглядывая среди других выражение gero tibi morem (повинуюсь, уступаю тебе, поступаю тебе в угоду), он отмечает: «В действительности, что означает gerere и что mos осознаёт кроме того необразованный читатель, но совсем второе это выражение свидетельствует в целом»3.

1 Opere letterarie e politiche di Leonardo Bruni. P. 153. 1 Ibid. P. 155. 3 Ibid.

Латинский глагол gerere имеет большое количество значений, но ни одно из нихне связано с актом повиновения. Наоборот, одно из значений — руководить, руководить. Слово mos свидетельствует нрав, обычай, обыкновение, свойство, закон, правило, а во множественном числе ещеи своеволие, упрямство, и нравы, темперамент, образ судьбы, поведение.

Семантика этого слова, забранного изолированно, кроме этого не связана с повиновением, угодой. Это значение появляется лишь в словосочетании.

Так, Бруни обращает внимание на фразеологию, т.е. на те случаи, в то время, когда значения последовательностей слов отличаются от значений каждого слова, забранного в отдельности. Из этого направляться вывод, которого, действительно, сам Бруни не делает, что перевод слова словом неосуществим. Бруни разделяет, как мы видим, Иеронима и концепцию Цицерона.

Потом Бруни разбирает различные типы лексических оппозиций. Он начинает с таких пар слов, каковые в современной терминологии определяются как паронимы. «Iuventus и inventa, — пишет он, — два слова, из которых одно свидетельствует множество, второе — возраст»1 (ср. русские: молодежь — юность).

После этого переходит к синонимам и разбирает различия смыслов пар латинских синонимов deest и abest (оба означают отсутствие, дефицит и т.п., но первое имеет хорошую коннотацию, а второе — отрицательную), и репа и malum. Он кроме этого обращает внимание на переносные значения слов, правильнее на то, что слова, между которыми нет на первый взгляд ничего общего, могут быть синонимичными в определенных контекстах {recipto — promitto): «В то время, когда вправду мы говорим recipio libi hoc, мы ничего другого не желаем сообщить этим, не считая как promitto»1.

Бруни отмечает, что работы многих греческих авторов изобилуют образными, «крылатыми» выражениями, заимствованными из произведений предшественников и заключающими в себе скрытый смысл и определённые обобщения. «Кто не усердствовал в обильном и разнообразном чтении самых разных писателей, — заявляет он, — с легкостью впадает в неточность и не хорошо осознаёт то, что надлежит перевести»3.

Так, первое требование к переводчику относится к тому нюансу перевода, что определяется как герменевтический и содержится в полном понимании совокупности смыслов уникального текста.

Второе требование касается порождения текста на языке пе-Ревода. Бруни настаивает на том, что переводчик «обязан обладать

‘ Opere letterarie e politiche di Leonardo Bruni. P. 155.

2 Ibid. P. 157.

3 Ibid.

языком, на что он желает переводить, так прекрасно, дабы некоторым образом господствовать в нем и иметь его целый в собственной власти. Так, дабы, подыскивая при переводе соответствующее слово, он не уподоблялся бы бедному в отыскивании подаяния и не прибегал бы к заимствованию либо не оставлял бы слово на греческом языке из-за незнания латинского языка, он обязан совершенно верно знать суть и природу слов, дабы не сказать modicus вместо parvus, iuventus вместо iuventa, fortitudo вместо robor, bellum вместо prelium, urbs вместо civitas.

Сверх того, он обязан мочь различать между diligere и amare, между eligere и expetere, между сиреге и optare, между persuadere и perorare, между recipere и promitere, между expostulare и conquere и между вторыми, возможно сообщить, бесчисленными словами подобного рода»’. Но от переводчика требуется не только знание смысла слов латинского языка, не только умение различать все оттенки значений бессчётных синонимов. Переводчик «не должен быть несведущим в общепринятых нормах речи, применяемых лучшими писателями.

И в то время, когда он пишет, он обязан их имитировать и избегать неологизмов, в особенности несоответствующих и неотёсанных»2.

Так, Бруни призывает переводчиков в поиске форм выражения обращаться к лучшим примерам словесности на языке перевода. Именно там смогут быть отысканы модели для конструирования текста перевода, что обязан обязательно соответствовать общепринятым нормам речи.

К самые грубым неточностям в порождении высказываний на языке перевода, как мы видим, Бруни относит злоупотребление неологизмами, заимствованными из текста оригинала. Осуждая во второй части трактата неумелого переводчика, Бруни достаточно детально разглядывает примеры неумелого применения лексики. «Что же следовало бы сейчас сообщить о словах, покинутых на греческом языке, каковые столь бессчётны, что думается, словно бы перевод этого субъекта есть, так сообщить, полугреческим»3, — восклицает он и додаёт: «Но ничто не говорилось бы на греческом и не имело возможности бы выразиться на латыни»4.

Эта идея увлекательна для понимания неприятности пе-реводимости. В действительности, в случае если считать, что язык перевода способен передать все, что возможно выражено на языке оригинала, то вопрос о переводимости решается Бруни конкретно в пользу перевода. Такая позиция говорит о том, что создатель трактата оценивает латинский язык по уровню ясности

1 Opere letterarie e politiche di Leonardo Bruni. P. 159.

2 Ibid.

3 Ibid. P. 191.

4 Ibid.

наравне с греческим. Примечательно, что вопрос о переводимости решается Бруни только в отношении определенной пары языков, что, пожалуй, более правильно, чем неспециализированные рассуждения о переводи-мости по большому счету. В истории перевода известно много высказываний о том, что тот либо другой язык успешней переводит другие языки.

Об этом говорили германские и русские философы и писатели еще в XIX в. В наши дни об этом писал Жорж Мунен.

Он полагал, что легче переводит тот язык, что смог впитать в себя больший количество когнитивного опыта различных людских цивилизаций.

Бруни выделяет, что не принимает к сведенью те зарубежные слова, каковые не имеют собственных правильных эквивалентов в латинском языке. Он замечательно осознаёт, что это есть объективным фактом асимметрии лексических совокупностей любой пары языков, среди них и таких, как греческий и латинский.

Его раздражает злоупотребление греческими формами тогда, в то время, когда в латинском языке имеются правильные эквиваленты: «Оставлять на греческом языке слова, для которых у нас имеется хорошие эквиваленты, — это показатель величайшего невежества. Из-за чего, к примеру, politici ты оставляешь мне на греческом лоХиеих, тогда как ты имел возможность бы и должен был бы сообщить латинскими словами respublicai Из-за чего в тысяче мест ты ставишь oligarchia, и democratia, и aristo-cratia, оскорбляя слух аудитории столь неупотребительными и малоизвестными заглавиями, тогда как для всех них у нас, на латыни, имеется отличные и употребительные слова? Отечественные латиняне, в действительности, для этих трех терминов сообщили бы раисо-rum potentia — власть меньшинства, popularis status — народное государство, optimorum gubernatio — правительство {правление) опти-матов»1.

Но Бруни интересуют не только лексические нюансы перевода. Он обращается к таковой категории, как гармония текста, в противном случае говоря, затрагивает вопросы стилистики. Тем самым существенно расширяется его представление о единице перевода.

Бруни пишет, что переводчику «нужно владеть слухом и его [автора] проницательностью, дабы не погубить и не расстроить того, что было сообщено в изысканной и гармоничной манере»2.

Он отмечает, что у каждого автора — собственная манера письма, собственный стиль, слог. И переводчик обязан обязательно ощутить и Постараться передать эту индивидуальность. Бруни приводит призеры различных стилей видных писателей: Цицерону характерны многоречивость и величественность, Саллюстию — сдержанность

1 Opere letterarie e politiche di Leonardo Bruni.

2 Ibid. P. 159.

и краткость, Ливию — пара шероховатая велеречивость. Он требует от переводчика направляться стилю автора оригинала: «Исходя из этого, если он будет переводить из Цицерона, он не сможет обойтись без того, дабы передать его столь пространные, богатые и изобилующие разнообразием периоды, впредь до последнего фразеологического оборота, то с ускорением, то с замедлением. Если он будет переводить Саллюстия, ему будет нужно оценить практически каждое слово и быть весьма правильным и скрупулезным и для этого быть в определенной мере сжатым и лаконичным»1.

Но имеется и еще один нюанс перевода, на что Бруни обращает внимание, — это ритмический рисунок речевого произведения. Создатель трактата справедливо отмечает, что весьма тяжело переводить произведения, каковые в оригинале написаны в ритмической и изысканной манере. Он показывает, как направляться переводить ритмическую прозу: «Нужно продвигаться по участникам (предложения), по вводным словам, по периодам и заботиться о том, дабы предложение вышло в итоге прекрасно выстроенным и связным»2.

Так, для Бруни верность перевода содержится в правильной передаче не только смысла подлинника, но и его формы, и чем замысловатей эта форма, тем сложнее задача переводчика. Форма же состоит не только в определенном ритмическом рисунке. Бруни говорит о необходимости сохранения в переводе всех «украшений» речи.

Украшения же он дробит на две украшения: украшения мыслей и группы слов. Первые составляют больше трудностей для переводчика, поскольку выстроены в основном на фонетической гармонии слов языка оригинала. Бруни сознает, что при переходе к второму языку аналогичной гармонии достигнуть сложно.

Что же касается украшений мыслей — образных выражений, фигур речи и других риторических приемов, то они в обязательном порядке должны быть восприняты переводчиком и сохранены им в переведенном тексте, в другом случае красивый текст оригинала преобразовывается в топорный и неотёсанный текст перевода.

Бруни формулирует неспециализированное правило хорошего перевода, так сообщить, от противного, показывая, какие конкретно неточности в переводе недопустимы: «В общем, недостатки переводчика пребывают в следующем: либо в нехорошем понимании того, что надлежит перевести, либо в скверном его изложении, либо же в представлении не правильным, не красивым и хаотичным того, что первым автором было изложено правильным и изысканным образом. В конечном итоге любой, кто, не владея литературными познаниями, разрешающими ему

1 Opere letterarie e politiche di Leonardo Bruni. P. 161.

2 Ibid. P. 163.

избежать всех этих недочётов, берется переводить, по праву заслуживает осуждения и порицания — и вследствие того что вводит читателей в разнообразные заблуждения, подменяя одно вторым, и вследствие того что принижает величие первого автора, выставляя его в забавном свете и посредственным»1.

§ 2. Критика Французской академии

В 1635 г. во Франции выходит в свет обращение одного из первых 17 участников Французской академии Клода-Гаспара Баше де Мези-риака «О переводе», в которой критическому анализу подвергается лучшая переводческая работа XVI в. — перевод Жака Амио «Сравнительных биографий» Плутарха. В речи Баше де Мези-риака переводческая критика приобретает собственный предстоящее развитие. Она получает определенную системность.

Баше де Мезириак последовательно сооружает собственные критические рассуждения около так называемых правил перевода, сформулированных им следующим образом: «Я полагаю за правило, которое никакой здравомыслящий человек неимеетвозможности поставить под сомнение: в случае если кто-либо сохраняет надежду на похвалы, коих хорош верный перевод, он обязан с точностью выполнять следующие три положения: ничего не додавать к тому, что сообщил его Создатель, ничего не уменьшать и не вносить никаких трансформаций, талантливых исказить суть. Те, кто нарушают кроме того одно из этих трех предписаний, заслуживают порицаний, не смотря на то, что и в различной степени.

Так как тот, кто грешит пропусками, демонстрирует невнимательность и небрежность более, чем лукавство. Кто изменяет и выдает одну вещь за другую, показывает собственный невежество да и то, что он плохо осознаёт предмет, разглядываемый Автором, либо язык, на котором тот пишет. Но тот, кто додаёт что-либо не к месту, преисполнен дерзости и высокомерия»2.

Так, Баше де Мезириак выводит три главные требования к верности перевода, имеющие, действительно, различную степень строгости: в переводе не должно быть ни пропусков, ни трансформаций, ни добавлений.

Данное предписание филолога XVII в. на первый взгляд может показаться вечно устаревшим: создатель трактата словно бы пробует снова вернуть нас в лоно буквального перевода, от которого в далеком прошлом отказалось большая часть переводчиков художественной литературы. Так как современная теория переводческих преобразований, сложившаяся к 50-м годам XX столетия, в качестве основных

1 Opere letterarie e politiche di Leonardo Bruni. P. 159.

2 Bachet de Meziriac C.-G. Op. cit. P. 8—9 (перевод мой. — Н.Г.).

типов не только допустимых, но и нужных, т.е. обоснованных, переводческих изменений именует как раз опущения, замены, перестановки и добавления1.

Но одновременно с этим трактат Баше де Мезириака вовсе не потерял актуальности . Более того, он имел возможность бы составить базу современной типологии переводческих неточностей, «предательств» переводчика по отношению к автору оригинала и к читателю текста перевода.

Обратимся к самому громадному, согласно точки зрения автора трактата, греху переводчика, в частности к добавлениям. Баше де Мезириак уточняет: недопустимы безлюдные добавления (additions superflues), «каковые в действительности не вредят смыслу, но и ничему не помогают, поскольку не придают речи ни больше красоты, ни больше ясности»2.

Создатель критического трактата признает, что в некоторых случаях переводческие комментарии бывают уместны. «Я не желаю отрицать, — пишет он, — что среди этих выражений видятся нужные, практически нужные, поскольку они содержат подлинные разъяснения некоторых греческих слов либо же некоторых чёрных мест. Так, в том месте, где в собственном переводе он должен оставлять греческие слова Pityocamptes, Cybernesia, Dipnophores, я полагаю, что отлично, в то время, когда он разъясняет: тот, кто изгибает сосновые доски, другими словами праздник капитанов судов»»3 и пр. Следовательно, критические замечания не имеют полного характера, они направлены против злоупотребления тем либо иным переводческим приемом.

Баше де Мезириак высказывает очень увлекательную для собственного времени идея о месте переводческих комментариев в тексте, в случае если без них никак нельзя обойтись: «Какими бы нужными ни были эти выражения, я не могу допустить, дабы они включались в текст. На мой взор, достаточно, дабы они были размещены на полях, либо же в каком-либо втором месте как примечания, либо же, в случае если это совсем нужно, были напечатаны вторым шрифтом, дабы различаться от собственных слов автора»4.

Критика отличает бережное отношение к хорошему наследию и ответственность перед потомками. Он уверен, что потомкам книги древних авторов должны быть донесены в переводе в той же чистоте, в какой они дошли до его современников. «Ученые знают, — продолжает он, — что нет ничего, что открывает так обширно дверь искажениям в хороших ветхих книгах, как внесение в них добавлений без каких бы то ни было оговорок»5.

1 См., напр., работы Я.И. Рецкера, Л.С. Бархударова, А.Д. Швейцера и др.

2 Backet de Meziriac C.-G. Op. cit. P. 9.

3 Ibid. P. 15.

4 Idid. P. 16.

5 Ibid.

Критическое произведение Баше де Мезириака выстроено на анализе одного перевода, в котором его возмутила как раз «переводческая отсебятина». Баше де Мезириак в намного меньшей степени был склонен осуждать опущения а также замены, искажающие суть уникального произведения. Но случилось это вследствие того что в переводе Амио, по оценке автора трактата, их было не так много.

Так, из трактата Баше де Мезириака направляться, что переводческие неточности пребывают в необоснованноми неуместномиспользовании тех либо иных приемов преобразования текста оригинала.

Подобный подход к оценке переводческих неточностей представляется в полной мере состоятельным. Одновременно с этим в нем возможно заметить некую односторонность, легко объяснимую, в случае если отыскать в памяти, что трактат написан во время, в то время, когда в переводе господствовала идеология «красивых неверных». Объект критики — Жак Амио, творивший веком раньше, — не имел к ней яркого отношения. Но собственные корни идеология «красивых неверных» видела как раз в переводческом кредо «принца переводчиков» XVI в.

В XVI в. взоры на перевод были иными. Достаточно отыскать в памяти трактат Этьена Доле «О методе прекрасно переводить с одного языка на другой», размещённый в 1540 г., главный пафос которого как раз в отказе от дословности. Согласно точки зрения Доле, переводчики должны стремиться передать суть речений автора, не опасаясь преобразовывать текст оригинала.

Переводить слово за словом, не предпринимая никаких изменений, не изменяя порядка слов, не создавая лексических и грамматических замен, не ликвидируя избыточных и не додавая нужных, с позиций норм языка перевода, элементов, — такое же предательство, как и переводческие вольности.

Но Доле в XVI в., как и Баше де Мезириак в XVII, призывает переводчиков к осторожности в преобразовании текста. Достаточно отыскать в памяти его замечание о том, что нужное во всяком хорошем переводе изменение порядка слов должно осуществляться в разумных пределах, с опаской, что идеальный предрассудок, невежество и глупость затевать перевод с концовки.

Так, неточности переводчика, каковые смогут квалифицироваться как «предательства», состоят не в том, дабы внести в текст перевода те либо иные трансформации (замены, опущения, добавления, перестановки) если сравнивать с текстом оригинала, и не в том, дабы не предприниматьтрансформаций (замен, опущений, Добавлений, перестановок) в том месте, где они нужны.

При таком подходе к оценке переводческой верности главным критерием оказывается целесообразность ответов, принятых

переводчиком. Эти решения, их обоснованность либо, наоборот, ошибочность и составляют единственный объект переводческой критики.

Трактаты Бруни, Доле, Баше де Мезириака имеют определенную теоретическую сокровище и сейчас, поскольку разрешают представить переводческую критику в структурированном виде, как типологию переводческих неточностей либо, правильнее, обстоятельств переводческих «предательств». Первоначально все переводческие неточности смогут быть поделены на две многочисленные группы. В базе этого деления лежит различие двух качеств переводческой деятельности: восприятия, т.е. понимания уникального текста, — это герменевтический нюанс перевода, и воспроизведения, т.е. порождения текста перевода, составляющего трансформационный нюанс перевода.

Типология обстоятельств переводческих неточностей возможно представлена в следующем виде.

Обстоятельства неточностей восприятия:

1. Недостаточное владение языком оригинала.

2. Недостаточный когнитивный опыт (не сильный уровень индивиду
ального познания окружающей действительности).

3. Невнимательное отношение к тексту:

• непонимание того, что создатель говорит о предмете;

• неумение различить, чем стиль данного автора отличается от
стиля вторых писателей, создающих литературные произведе
ния на языке оригинала.

Обстоятельства неточностей в порождении переводного текста:

1. Недостаточное знание совокупности языка перевода:

• неумение отыскать семантически самый точный эквивалент;

• неумение выбрать самый уместный эквивалент с точки зре
ния оценочных коннотаций, стилистики и общества и истории
языка;

2. Незнание законов построения высказываний на языке перевода:

• незнание закономерностей речевой коммуникации либо пре
небрежение ими;

• незнание законов ритмической организации текста.

Очевидно, все обстоятельства неточностей, представленные в данной типологии, взаимосвязаны, поскольку касаются одной языковой личности — переводчика, его компетенции и знаний, его психики. Но подобное расчлененное представление переводческих неточностей думается продуктивным как для переводческой критики, т.е. объективной, как это быть может, оценки переводческого труда, так и для обучения переводу, в то время, когда любая переводческая неточность обязана с необходимостью отыскать собственную обстоятельство.