Iii. а может, стану я огнем 1 страница

Майкл Ондатже

Британский больной

Майкл Ондатже

Британский больной

В память о Скипе и Мэри Дикинсон

Посвящаю Квентину и Гриффину

И Луизе Деннис, с признательностями

«Многие из вас, я уверен, не забывают ужасные события смерти Джеффри Клифтона в Гильф?эль?Кебире, за которой последовало загадочное исчезновение его жены, Кэтрин Клифтон. Это произошло во второй половине 30-ых годов двадцатого века на протяжении экспедиции в пустыне в отыскивании затерянного оазиса Зерзура.

Не могу начать отечественное нынешнее совещание, не выразив соболезнование по поводу тех ужасных событий.

А тема отечественной лекции сейчас…»

Из протокола совещания Географического общества в ноябре 194… года, Лондон.

I. На вилле

Женщина трудится в саду. Сильный порыв ветра, от которого колышутся высокие стройные кипарисы, заставляет ее распрямиться. Она всматривается вдаль.

По всему видно, что погода изменится: ветер гонит по небу облака, слышны отдаленные раскаты грома, в воздухе пахнет грозой. Женщина поворачивается и идет вверх по тропинке к дому. Не успевает она перелезть через низкую стенке, как первые капли дождя падают на ее обнаженные руки.

Она проходит через лоджию и, ускоряя ход, входит в дом.

Не задерживаясь на кухне, она поднимается по чёрным ступеням и идет по долгому коридору, в конце которого из немного открытой двери пробивается полоса света.

Войдя в помещение, женщина снова оказывается в саду из кустов и деревьев, в этом случае не настоящих, а нарисованных на стенах и потолке. В постели лежит мужчина. Простыни откинуты, и его тело обдувает легкий ветерок.

Услышав, что кто?то вошел, мужчина медлительно поворачивает голову.

Раз в четыре дня она обмывает его обгоревшее тело, начиная со ступней. Смочив водой салфетку, она с опаской прикладывает ее к его ногам, замечая, как он что?то бормочет от наслаждения, радуясь его ухмылке. Выше колен – ожоги посильнее, до мяса, до кости.

Она выхаживает его уже пара месяцев и знает каждую клеточку его обгоревшего тела, его пенис, что похож на дремлющего морского конька, его стройные упругие бедра. Как у Христа, думает она. Он – ее неисправимый святой.

Он лежит на пояснице, без подушки, и наблюдает на потолок, на нарисованную листву, на причудливые ветви, шатром нависающие над ним, а над всем этим – голубое небо.

Она причиняет полосами каламин[1]на его грудь, в том направлении, где ожоги не такие сильные, где она может дотронуться до него. Ей нравится дотрагиваться до впадины под самым нижним ребром. Дойдя до плеч, она ласково дует ему в шею, и он, словно бы в ответ, что?то невнятно бормочет.

– Что? – задаёт вопросы она, придя в сознание от своих раздумий, возвращаясь в настоящий мир.

Он поворачивается к ней своим обгоревшим лицом. Серые глаза внимательно наблюдают на нее. Из кармана платья она добывает сливу, зубами снимает с нее кожицу и кладет сочную мякоть ему в рот.

Он опять что?то шепчет, погружаясь в глубочайший колодец воспоминаний, каковые мучают его с того времени, как он погиб для всех, уводя с собой эту девушку с чутким сердцем, эту молодую медсестру в мир, куда кличет его память.

Время от времени мужчина негромко говорит ей истории, каковые скоро проносятся в его памяти. Он просыпается в нарисованной беседке из зелени, кругом – цветы, огромные ветви деревьев. Это снова навевает на него воспоминания – пикники, дама, целующая его тело, которое на данный момент похоже на обгоревшую головешку цвета баклажана.

– Я семь дней пропадал в пустыне, забывая кроме того посмотреть на Луну, – говорит он, – так же, как другой раз женатый мужчина может жить рядом со своей женой и не подмечать ее, и это не вследствие того что он ее не обожает либо игнорирует ее, а вследствие того что он занят чем?то крайне важным, требующим от него полной отдачи, и нельзя осуждать его за это.

Он пристально смотрит за лицом девушки. Если она взглянуть на него, он отведет взор и будет наблюдать на стену. Она наклоняется к нему.

– Что с вами произошло? Как это случилось?

Время за полдень. Он гладит тыльной стороной кистей край простыни, пальцы ласково касаются ткани.

– Мой самолет загорелся и упал в пустыне. Они нашли меня и, сделав носилки из палок, тащили через всю пустыню. Мы были в районе Песчаного Моря, о чем свидетельствовали пересохшие русла рек, каковые они пересекали. Это были кочевники, номады. Вы слышали о таких? Бедуины.

В то время, когда мой самолет упал, горел кроме того песок.

Они встретились со мной, беспомощного в этом огне. Кожаный шлем на моей голове был в языках пламени. Они привязали меня ремнями к носилкам, что?то наподобие лодки, и побежали.

Я слышал глухие звуки их шагов. Я нарушил покой пустыни.

Горящий самолет не был для бедуинов в новинку. С 1939 года они видели, как самолеты загорались в падали и небе в пустыню. Кое-какие орудия труда и кухонную утварь они делали из металла сбитых самолетов либо кинутых искалеченных танков. Это было время войны в небе.

Они обучились различать звук сбитого падающего самолета и имели возможность точно отыскать дорогу к месту падения.

Иногда мелкий болтик из кабины самолета становился для них сокровищем. Но, наверное, я первенствовалпилотом, что вышел живым из огня. Человек, голова которого была объята пламенем.

Они не знали моего имени.

А я не знал, из какого именно они племени.

– Кто вы?

– Не знаю. Вы все время задаёте вопросы меня об этом.

– Вы говорили, что вы британец.

В то время, когда наступает ночь, он никак неимеетвозможности заснуть. И тогда она просматривает ему какую?нибудь книгу из тех, что удается отыскать в чудесным образом сохранившейся библиотеке внизу. Дрожащее пламя свечи освещает страницы и лицо юный медсестры, играясь таинственными тенями в листве нарисованных деревьев на стене.

Он слушает ее, впитывая каждое слово, как живительную влагу.

В случае если ночью холодно, она спит на его постели, рядом с ним, стараясь не задеть его кроме того рукой, по причине того, что это причинит ему боль.

Время от времени он неимеетвозможности заснуть до двух часов ночи и лежит, глядя в темноту.

Кроме того с завязанными глазами он имел возможность с уверенностью заявить, что они пришли в оазис. Он ощущал это по характерным приметам: влаге в воздухе, шелесту пальмовых листьев и бряцанью конских уздечек, приглушенному стуку ставящихся на песок жестяных ведер, означавшему, что они наполнены водой.

Бедуины пропитали маслом громадные куски мягкой ткани, каковые накладывали на его лицо, руки, тело.

Он чувствовал присутствие одного немногословного бедуина, неизменно пребывавшего рядом с ним, ощущал его дыхание, в то время, когда тот наклонялся над ним, меняя повязки раз в день с наступлением ночи, и осматривал его кожу в темноте.

В то время, когда с него снимали повязки, он, обнажённый, опять ощущал себя беспомощным перед полыхающим в огне самолетом. Они завернули его в пара слоев войлока. Весьма интересно, какое необычное племя отыскало его?

В какой стране растут такие мягкие финики, каковые бедуин, находящийся рядом с ним, сперва разжевывал сам, а позже клал ему в рот? Тогда, среди бедуинов, он совсем забыл, откуда он сам. Быть может, его сбил в воздушном бою какой?то умелый соперник.

Позднее, в военного госпиталь в Пизе, каждую ночь ему казалось, что он видит рядом то же лицо бедуина, что разжевывает финики до мягкости и кладет их ему в рот.

То были ночи мрака для него. Он не слышал ни бесед, ни песен. Бедуины замолкали, в то время, когда он просыпался.

Он возлежал в гамаке и в мыслях тешил собственный тщеславие, воображая много бедуинов, нервничающих около него, а среди них, быть может, и тех двоих, каковые нашли его, сорвали с его головы шлем, объятый языками пламени, похожими на оленьи рога. Тех двоих, которых он имел возможность определить лишь по вкусу слюны от разжеванного финика и по глухому звуку бегущих ног.

Она сидит, просматривая при дрожащем свете лампы?керосинки, иногда бросая взор через дверной проем в долгий коридор виллы, в которой до этого размещался военный госпиталь. Тут она жила вместе с другими медсестрами перед тем, как все уехали, в то время, когда фронт передвинулся на север и война еще мало приблизилась к концу.

Просматривая британскому больному по вечерам, она открыла для себя новый мир – мир книг, что разрешал ей забыть о собственном затворничестве и стал нитью, связывающей ее с внешним миром. По ночам, склонившись над столом, она просматривала о молодом парне?сироте из Индии, что обучался запоминать с одного маленького взора разрозненные иные предметы и драгоценные камни, лежащие на подносе, говорить на различных диалектах, тренировать разум и волю, не поддаваться обмороку.[2]

Книга лежала у нее на коленях. Внезапно она осознала, что вот уже пять мин. неотрывно наблюдает на семнадцатую страницу, где кто?то загнул угол, как будто бы какой?то символ. Она разгладила страницу рукой. Что?то скоро пронеслось в ее памяти, как будто бы мышь по чердаку над потолком, как будто бы мотылек в ночном окне.

Она опять взглянуть в коридор, не смотря на то, что кого она имела возможность в том месте заметить? Так как, не считая нее и британского больного, никто не живет на данной вилле, вилле Сан?Джироламо.

С голоду они не погибнут, потому что в развороченном бомбами фруктовом саду по склону выше над домом она посадила мало овощей, а из соседней деревни иногда наведывался мужчина, которому она меняла мыло, простыни либо еще что?нибудь, оставшееся от госпиталя , на продукты – фасоль либо мясо. в один раз мужчина принес ей кроме того две бутылки вина, и тогда каждую ночь, дождавшись, в то время, когда британец уснет, она с опаской выскальзывала из?под одеяла, празднично наполняла себе маленькую мензурку, садилась за столик наоборот немного открытой двери и продолжала одна просматривать книгу дальше, отхлебывая вино мелкими глотками.

Исходя из этого британцу, в то время, когда следующим вечером она просматривала опять вслух, пропустив то, что прочла ночью одна, иногда, возможно, тяжело было смотреть за сюжетной линией, которая прерывалась, подобно тому как на дороге бывают участки, снесенные бушующей стихией, либо подобно выеденному саранчой куску гобелена, и последующие события обрушивались на слушателя – а вникал ли он по большому счету в повествование? – нежданно, как будто бы кусок штукатурки, что неплотно держался на содрогающейся от бомбежек стенке и внезапно среди ночи отвалился и упал.

Вилла, в которой на данный момент они нашли собственный пристанище, сильно напоминала такую книгу с недостающими главами. В кое-какие помещения было нереально войти, по причине того, что вход был завален камнями. Внизу размешалась библиотека, которую через дыру от тяжелого боеприпаса то и дело заливал ливень, а по ночам в том направлении попадал лунный свет.

В углу стояло всегда промокшее кресло.

Ее не особенно тревожило, что британцу доводится слушать не всю книгу подряд. Она кроме того не пересказывала ему коротко содержание той части книги, которую прочла одна. Она просто приносила книгу и сказала «страница девяносто шесть» либо «страница сто одиннадцать».

Это было единственным вступлением к чтению.

Она брала его руки и, поднеся их к лицу, вдыхала их запах – это был все еще запах заболевания.

– Кожа на ваших руках загрубела, – в один раз сообщил он.

– Это от работы в саду, от колючек и сорняков.

– Будьте осмотрительны. Я давал предупреждение вас, что будет тяжело.

– Я знаю.

После этого она начала просматривать.

Это папа поведал ей о том, что по запаху рук возможно выяснить общее состояние организма человека. И вдобавок занимательнее он сказал о псах. Всегда, оставаясь один дома, он наклонялся к собаке и вдыхал запах подушечек ее лап. Он часто повторял, что это самый прекрасный запах в мире, что действует почище любого глотка бренди.

А какой букет! Увлекательные рассказы о путешествиях!

Она делала вид, что ей это не очень приятно, но лапы вправду были чудесным образом: они ни при каких обстоятельствах не имели запаха нечистых мест. «Само собой разумеется, пес побывал около церкви! – сказал ее папа. – А позже в таком?то саду…» Позже дорога шла через высокую траву, цикламены – по запаху лап возможно было додуматься о всех дорожках и путях, каковые прошли эти лапы за сутки.

Что?то, похожее на мышь, скоро пронеслось по перекрытию над потолком, и она опять оторвала взор от книги.

Наступил сутки солнечного затмения, что они ожидали. Они сняли с его лица маску из трав. Где он?

И что это за цивилизация, которая может предвещать затмения и погоду? В случае если забрать за ориентир Эль?Ахмар (либо Эль?Абьяд?[3]), то, должно быть, это одно из северо?западных племен пустыни. Люди, каковые смогли отыскать человека, упавшего с неба, и наложить ему на лицо маску, сплетенную из трав.

На нем был покров из травы. Его самым любимым местом с зелеными насаждениями были травяные луга в Кью,[4]где краски так ласковы и разнообразны.

Напрягая зрение, он постарался хоть что?то разглядеть в полутьме. К тому времени они уже обучили его простирать руки к небу, дабы вобрать жизненную энергию из Вселенной, подобно тому как пустыня притягивала самолеты. Его перетаскивали на носилках, сделанных из веток и войлока.

Высоко в небе около закрытого Луной солнечного диска он заметил медлительно движущиеся вереницы фламинго.

Он ощущал, как на его кожу всегда накладывали мази, и наступала темнота. в один раз ночью он услышал высоко в воздухе звук, похожий на перезвон колокольчиков на ветру. Через некое время звук закончился, и он заснул с жаждой услышать его опять, данный необычный звук, напоминающий крик понижающейся птицы (возможно, фламинго?) либо лисы пустыни, которую один из бедуинов носил в кармане собственного бурнуса.

На следующий сутки, в то время, когда он опять лежал, обернутый тканью, он снова услышал эти звуки. В то время, когда наступили сумерки и с него сняли войлок, ему показалось, что к нему приближается голова мужчины на столе, но после этого он осознал, что мужчина нес на плечах огромных размеров коромысло, к которому на нитях различной длины были привязаны много мелких бутылочек. Двигаясь, мужчина как будто бы пребывал в центре этого стеклянного занавеса, издающего мелодичные звуки.

Фигура мужчины напоминала одного из архангелов, которых он пробовал рисовать в юные годы, недоумевая, как в таком мелком теле смогут умещаться такие сильные мускулы для огромных крыльев. Мужчина двигался медлительно и с опаской, так что бутылочки практически не раскачивались. Архангел взмахивал крылом, добывая нужную бутылочку, и накладывал на кожу мази, согретые солнцем как будто бы специально для облегчения ран.

За спиной у него было свечение – светло синий и другие цвета, дрожащие в дымке и на песке. Он не забывает не сильный перезвон стеклянных бутылочек, разнообразные цвета, царственную его лицо и походку мужчины, похожее на плоский чёрный приклад ружья.

На всем караванном пути из Судана в Гизу, что именовался Дорогой Сорока Дней, его прекрасно знали. Он встречал караваны, торговал напитками и пряностями и странствовал от оазиса к оазису. В собственном стеклянном оперении из бутылочек он шел через песчаные бури, и уши его были заткнуты такими же пробками, как и его бутылочки, так что он и сам себе казался одним из собственных сосудов, данный врачеватель?торговец, данный повелитель мазей, лекарств и притирок от всех заболеваний, данный баптист.

Он сам приходил к тому, кто нуждался в его помощи, и устанавливал перед ним собственный стеклянный занавес.

Раскинув крылья, он постоял над обгоревшим телом, по окончании чего воткнул глубоко в песок две палки и, положив на них двухметровое коромысло, освободился от собственной ноши, дабы приняться за работу. Он подошел к обожженному летчику, опустился перед ним на колени и, положив собственные холодные ладони на его шею, какое?то время сидел так, не двигаясь.

После этого, соединив подошвы ног, сделал из них подобие чашечки. Откинувшись назад а также не глядя на бутылочки, отыскал те, каковые были необходимы. Извлёкши зубами пробки и держа их во рту, он смешивал содержимое бутылочек в импровизированной чаше. Запахи вырвались на волю.

Это были запахи моря, ржавчины, индиго, чернил, речной тины, крушины, формальдегида, парафина, эфира.

Потоки воздуха подхватили их и разнесли по округе, и, почуяв их, где?то вдалеке заревели верблюды. Он начал втирать в кожу на груди больного пасту зелено?тёмного цвета. К ней был примешан порошок из растолченной кости павлина, что он выменял в одном из ветхих поселений к западу либо к югу из этого, зная, что это самое сильнодействующее целительное средство при ожогах.

Дверь между кухней и полуразрушенной часовней вела в библиотеку круглой формы. В нет ничего, что напоминало об опасности, не считая огромной глубокой дыры в дальней стенке – след от артобстрела двухмесячной давности. А в общем, помещение уже свыклась с данной раной, молчаливо принимая и вбирая в себя капризы погоды, свет вечерних голоса и звёзд птиц.

В библиотеке были диван, рояль, накрытый серой простыней, чучело медвежьей головы на стене и полки с книгами до самого потолка.

Полки, расположенные ближе к развороченной стенке, разбухли от дождя и согнулись под тяжестью книг. Молния также была нередкой гостьей в данной комнате, нанося краткие визиты и освещая зачехленный ковёр и рояль.

В дальнем углу пребывала застекленная створчатая дверь, которой в то время, когда?то пользовались, а на данный момент забитая досками. Если бы она была открыта, из библиотеки возможно было бы попасть в лоджию, позже, спустившись по тридцати шести шатким ступеням вниз, пройти мимо часовни в том направлении, где в то время, когда?то в далеком прошлом красовался луг, а на данный момент это место избороздили рубцы от фугасок и зажигательных бомб. При отступлении немцы заминировали многие дома, исходя из этого для безопасности двери и в остальные неиспользуемые помещения были также забиты.

Проскользнув в темноту библиотеки, она знала, какие конкретно опасности смогут подстерегать ее тут. Неожиданно почувствовав тяжесть собственного веса на дощатом полу, она опять поразмыслила, что этого имело возможность бы в полной мере хватить, дабы привести в воздействие механизм заложенной где?нибудь под полом мины, и тогда все, что останется от нее, – броская вспышка от взрыва и рваная дыра в потолке.

Подойдя к полке, она еле вытащилаиз массы слипшихся книг одну. Ее упрочнения были вознаграждены яркой обложкой с озером и аквамариновым небом и индейцем на переднем замысле. В полумраке помещения она прочла наименование – «Последний из могикан».

После этого, как будто бы опасаясь побеспокоить кого?то, кто был в помещении, она отправилась назад, с опаской наступая на собственные следы в целях безопасности, быть может, придумав для себя игру в невидимку.

Закрыв дверь, она поставила доски – сигнал предупреждения – на место.

В комнате британского больного она села в нише окна, на границе разрисованных стен с одной стороны, и равнины, расстилающейся внизу, – с другой. Она открыла книгу. Страницы слиплись от жидкости, и она почувствовала себя Робинзоном Крузо, отыскавшим утонувшую книгу, которую волны выкинули на берег, а солнце высушило на песке. «Повествование о 1757 годе.

Иллюстрации Н. С. Виета».

Как во всех лучших книгах, в данной был перечень иллюстраций, а под каждой из них – строки из текста.

Она погрузилась в чтение, зная, что это закончится ощущением, словно бы она прожила кусок чужой судьбы, сотканной из событий, протянувшихся на двадцать лет, а тело ее будет казаться переполненным грустью, досадой и смущением, как будто бы она проснулась с эмоцией тяжести оттого, что неимеетвозможности отыскать в памяти, что ей приснилось.

* * *

Данный маленький итальянский город на буграх, стоящий на страже северо?западного направления, пребывал в осаде более месяца. Заградительный пламя был сконцентрирован на двух виллах и монастырь , окруженных яблочными и сливовыми деревьями. Одной из них была вилла Медичи,[5]где жили генералы.

А именно над ней, выше по склону, размешалась вилла Сан?Джироламо, где прежде был монастырь , толстые качественные стенки которого сделали ее последним прибежищем германской армии.

Тут размещались сто человек. В то время, когда город начал разлетаться на части от взрывов, как суда в морской битве, воины перебазировались из походных палаток, разбитых в саду, в уже переполненные помещения ветхого монастыря . Была уничтожена часовня.

Стенки верхнего этажа обвалились от взрывной волны. В то время, когда данный дом, наконец, перешел в руки союзников и тут выяснили место прифронтовому военному госпиталю, лестница на третий этаж уже вела в никуда, не смотря на то, что сохранились крыши и часть трубы.

При эвакуации военного госпиталя на юг, в более надёжное место, она и британец категорически отказались ехать совместно со всеми и настояли на том, дабы остаться тут. На вилле было холодно, отсутствовало электричество. В некоторых помещениях, выходивших окнами на равнину, уничтожены стенки.

Довольно часто, открыв дверь в какую?нибудь из помещений, она видела в том месте притулившуюся в углу кровать, промокшую от дождя и заваленную страницами. А время от времени дверь раскрывалась легко в равнину, по причине того, что и помещения уже не было. В иных из тех, что остались, гнездились птицы.

На лестнице не хватало нижних ступеней, исходя из этого она принесла из библиотеки двадцать книг и, положив их одна на одну, вернула две ступени. Согреваясь в холодные дни, они сожгли практически все стулья. Действительно, в библиотеке еще оставалось кресло, но оно было неизменно сырым, полностью промокшим от вечерних ливней, каковые хлестали через дыру в стенке от боеприпаса.

Всему сырому удалось избежать участи быть сожженным в тот апрель 1945 года.

В доме оставалось мало кроватей. У нее не было личной спальни, ей нравилось кочевать по дому со своим соломенным матрацем либо гамаком, располагаясь на ночлег то в помещении британского больного, то в коридоре, что зависело от погоды, ветра либо света. Утром она сворачивала матрац и перевязывала его бечевкой.

на данный момент уже потеплело, и она открывала помещения, впуская солнечный свет и тёплый воздух, дабы проветрить чёрные углы и просушить сырость. Время от времени она открывала двери и дремала в помещениях, где не было стен. Она стелила матрац на краю помещения, засыпая под скоплениями звезд и плывущими в небе тучами, просыпаясь от раскатов грома и бликов молнии.

Девушке было всего двадцать лет, и хотя бы в такие 60 секунд ей хотелось быть безрассудной и легкомысленной и не думать об опасностях, быть может, заминированной библиотеки либо неожиданном грохоте грома, что испугал ее среди ночи. Она устала от затворничества в замкнутом пространстве в течение холодных месяцев, ей нетерпеливо хотелось простора. Она входила в нечистые помещения со сгоревшей мебелью, где жили воины, выгребала листья, вымывала следы от испражнений и выскребала обуглившиеся столы.

Она жила, как бродяга, тогда как британский больной покоился на своем ложе, как король.

Наружная лестница со свисающими перилами была уничтожена, и со стороны имело возможность показаться, что на вилле никто не живет. Это было им на руку, поскольку снабжало защиту и относительную безопасность от преступников, каковые уничтожали все, что попадалось на пути. Она выращивала в саду овощи, а свечу зажигала лишь по необходимости по ночам.

Тот несложный факт, что вилла казалась грудой мёртвых развалин, защищал их, и она, еще не дама и уже не ребенок, ощущала себя тут в безопасности.

Хлебнув из горестей войны и ковша тягот, она решила для себя, что больше ее не вынудят делать распоряжения и служить на благо всего прогрессивного человечества. Она будет помогать и заботиться за одним человеком – обгоревшим больным: просматривать ему, обмывать его, делать ему инъекции морфия… Она посвятит ему всю себя. В саду она сделала пара грядок.

Отыскала у уничтоженной часовни двухметровый крест и поставила на огороде, повесив на него безлюдные консервные банки, каковые дребезжали на ветру и отпугивали птиц. Пройдя по дорожке, мощенной булыжником, она появилась в келье без окон, где хранила бережно упакованный чемодан. В том месте было пара писем, пара сложенных платьев и железная коробка с медицинскими инструментами.

Она уже расчистила малую часть виллы, и все это имела возможность сжечь, в случае если захочет.

* * *

Чиркнув спичкой в чёрном коридоре, она зажигает фитиль свечи. Пламя поднимается до отметки плеч. Поставив свечу на пол, она садится на колени и, обхватив их руками, вдыхает запах серы.

Ей думается, что вместе с этим запахом в нее входит свет.

Отойдя на пара шагов назад, кусочком белого мела она чертит прямоугольник на древесном полу. После этого, отодвигаясь все дальше назад, она рисует еще пара прямоугольников, и вот уже на полу целая гроздь их: один, позже двойной, позже опять один… Опершись на левую руку, она рисует с важным видом, опустив голову вниз. Прямоугольников все больше, пламя свечи все дальше.

Наконец, некое время она без движений сидит на собственных пятках.

Она роняет кусок мела в карман платья, после этого поднимается, подбирает юбку и подтыкает ее на талии. Дотянувшись из другого кармана железную биту, бросает ее перед собой так, что та падает на самый отдаленный прямоугольник.

Женщина с силой прыгает вперед, тень корчится за ней в глубине коридора. Она перепрыгивает из квадрата в квадрат, ударяя подошвами теннисных туфель в номера, каковые написаны в каждом прямоугольнике; прыг?скок, прыг?скок, на одной, позже на двух, и без того дальше, пока не доходит до последнего прямоугольника.

Согнувшись, она поднимает с пола биту, застывает в этом положении с подоткнутой за пояс юбкой, с опущенными на протяжении тела руками и не легко переводит дыхание. Собрав в легкие побольше воздуха, она задувает свечу.

Сейчас ее окружает темнота, в которой чувствуется запах дыма.

Она подпрыгивает опять и, повернувшись в воздухе, двигается в обратном направлении, прыгая все стремительнее, стараясь попасть в «классики». Звонкие хлопки подошв гулким эхом разносятся по долгому коридору, к дальним углам закинутой итальянской виллы и еще дальше – в ночь, освещенную луной, к горам в ущелье, каковые полукругом обрамляют дом.

Время от времени по ночам британский больной чувствует легкую дрожь всего строения и слышит шум, похожий на хлопки. Он навостряет чувствительность и собственный слух собственного слухового аппарата, пробуя выяснить, что это за шум и откуда он.

* * *

С мелкого столика у его кровати она берет невеликого формата книгу, которую он пронес через пламя. Это экземпляр «Историй» Геродота.[6]Страницы его замечательно уживаются с заметками и наблюдениями, каковые британский больной записывал между строками, и с листами и рисунками из вторых книг, вырезанными и вклеенными ко мне.

Она начинает просматривать, с большим трудом разбирая его небольшой угловатый почерк.

Имеется постоянные ветры, каковые досаждают людям и сейчас. В Южном Марокко, к примеру, не редкость смерч, аджедж , от которого феллахи защищаются ножами. И вдобавок известен африко , что время от времени доходил кроме того до Рима.

Алм – ветер с ливневым дождем из Югославии. Арифи , прозванный кроме этого ареф либо рифи , обжигает бессчётными языками.

Но имеется и другие ветры, более изменчивые, каковые смогут сбить с ног лошадь, повергнуть наземь наездника и, развернувшись, устремиться в обратном направлении. Бист роз налетает на Афганистан и бушует в том месте в течение 170 дней, сметая и погребая заживо целые деревни. В Тунисе имеется тёплый сухой гибли , что крутится, и крутится, и крутится, и весьма необычно воздействует на нервную совокупность.

Хабуб из Судана – пыльная буря, которая наряжается в броские стенки из желтого песка высотой до тысячи метров и сопровождается дождем. Харматтан , что дует, дует и в итоге тонет в Атлантике. Имбат – морской бриз в Северной Африке.

Кое-какие ветры похожи на тоскливый вздох в небе. Ночные пыльные бури, каковые приносят мороз. Хамсин , пыльный ветер, что дует в Египте с марта по май.

Его наименование в переводе с арабского свидетельствует «пятьдесят», по причине того, что он хозяйничает в течение пятидесяти дней и считается «девятой казнью египетской». Дату с Гибралтара несет благоухание и ароматы.

Имеется еще тайный ветер пустыни, наименование которого никто не определит, поскольку король приказал забыть его и стереть из памяти, в то время, когда от этого ветра погиб его сын. И нафхат – сильный, порывистый ветер из Аравии. Меццар?ифоулоу?зеп – яростный и холодный ветер с юго?запада; бедуины именуют его «тот, что ощипывает перья». Бешабар – чёрный и сухой северо?восточный ветер с Кавказа, «тёмный ветер».

Самиэль из Турции, «ветер и яд», изюминками которого довольно часто пользовались в сражениях.

Кроме этого помогали древним полководцам и другие «ядовитые ветры» – к примеру, самум в Северной Африке либо солано , что срывает и несет с собой лепестки редких растений, вызывающих головокружение.

Имеется еще особенные ветры.

Они хищниками рыщут по земле. Сдирая краску, валя на землю телеграфные столбы, переворачивая камни и отрывая головы статуям.

Харматтан властвует в Сахаре. Это ветер из красной пыли, красной, как пламя, и небольшой, как мука, которая забивает ружейные затворы. Моряки прозвали данный красный ветер «морем тьмы». Красные песчаные туманы доносились на большом растоянии на север, к Корнуоллу и Девону.[7]Дожди, с которыми данный песок падал на землю, люди принимали за кровь. «Обширно сообщалось о том, что в Испании и Португалии в 1901 году выпали „кровавые“ дожди.»

Мы кроме того не подозреваем о том, что воздушное пространство наполнен миллионами тысячь киллограм песка, равно как и почва – миллионами кубов воздуха. Нам не приходит в голову, что в почве обитает больше живых существ (к примеру, червей и жуков), чем на ее поверхности. Геродот пишет об исчезновении нескольких армий, которых поглотил самум.

Один народ кроме того «был так приведен в гнев этим злым ветром, что начал ему войну и отправился в поход в полном оружии с поднятыми клинками лишь чтобы быть скоро и всецело втертым в почву».

Iii. а может, стану я огнем 1 страница

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: