Vol 4. победителей не судят 4 страница

— Это волшебник один был. – Кратко пояснил Миша, говоря о фотографии.

— Да? А на тебя-то как похож!

— Блин. Это и имеется я. Вот, в руках у меня видишь? Волшебник. Вернее, прах его – всё, что осталось.

Попросил одного местного сфотографировать на память. Лишь меня за таковой фокус чуть самого на костре как волшебника не сожгли… Они ж фотика в жизни не видали.

Но это хорошо. Ты на второй план наблюдай. Часовню видишь?

Вспышка фотоаппарата прекрасно осветило белое одеяние и Мишкино лицо, но совсем скрыла в тени всю картину на заднем замысле. Но часовню, ту самую каменную постройку с крестом, мне удалось более-менее рассмотреть, в чём я тут же согласился Мишке.

— Прекрасно. А погост внизу видишь?

Я рассмотрел пара закруглённых плит и сказал, что погост я также вижу.

— Превосходно. Ну, вот это и имеется Пси. Держи картину в голове и отправился.

К часовне ты, само собой разумеется, не попадёшь, но до Пси точно доберёшься.

— Увлекательный метод. Мы с Танькой не так ходим.

Миша пожал плечами.

— У каждого собственный способ.

— А у тебя рация имеется?

— Нет. Я стараюсь не через чур выпендриваться перед тамошней деревней благами отечественной цивилизации. Да и не понадобится она нам.

— Да нет, мне дабы прыгнуть нужно… осознаёшь?

— А-а. Белый шум что ли? Серьёзно без этого не можешь? По большому счету, лучше отвыкай.

Настоящие профи без всяких этих примочек обходятся.

— Я до тех пор пока далеко не профи. И обойтись не могу. Либо, желаешь, давай потренируемся… несколько месяцев?

Но вообще-то я считал, что мы торопимся.

— Мы не торопимся. Легко стараемся не опоздать. Хорошо, рация так рация.

Думается, где-то у нас тут была дежурная пара.

Мишка, задрав рясу, сбегал в дом и через несколько мин. возвратился с искомым средством связи.

— Ну, тебе как? Легко пошипеть?

— Нет. Давай так. Вычисляй до десяти. На счёт пять давай помеху и на счёт десять. Я сообщу, как готовься .

— Ох, вот так совокупность! И что, трудится?

— Будем сохранять надежду…

Я уселся на траву, скрестив ноги, ещё раз посмотрел на фотографию, закрыл глаза и постарался представить звуки, каковые имели возможность обитать в том месте, на погосте около ветхой каменной часовни, двадцать часов в день окутанной ночной мглой. В то время, когда моя голова наполнилась мнимыми звуками, я кивнул Мишане.

— Так, Что? Всё? Отправились? – засуетился Мишка, — я считаю, да? Раз, два…

Совокупность сработала. Само собой разумеется, не обошлось без головной боли, но кровь из носа не потекла. В прошедший раз хлынула так, что я и Таньку умудрился заляпать.

Думал, она мне ни при каких обстоятельствах этого не забудет. А сейчас вот ни капли.

Про себя я засчитал себе большое достижение.

Я сидел в густой высокой траве, где-то свиристел кузнечик, далеко лаяли собаки. Рядом со мной колыхалось белое пятно. Я додумался, что это Мишка в собственной белой рясе.

Он ощупал меня лучом фонарика и задал вопрос, как мои дела. Я подставил под луч пальцы, согнутые бубликом.

— Думаю, это значит «всё о`кей»?

— Нет. Это жопа кошки.

Мишка озадачился.

— И… это что может значить?

— Да ничего. Шучу легко. – Я встал и постарался различить хоть что-нибудь в кромешной тьме. Очень сильно пахло мятой и влагой. – Ты для чего фонарик потушил?

Не видно же ни черта.

Куда идти-то?

— За мной. Лишь с опаской. Ноги не сломай. И не поминай нечистого – тут такое весьма не обожают.

Смогут и на кол посадить.

— За что?!

— За жопу. Не ругайся и всё. А фонарик потушил, дабы за болотный огонёк нас не приняли и не открыли огонь.

— Да что ж это за дикий край таковой?

— В противном случае я тебя не давал предупреждение! Таковой вот край. Хорошо. Пошли во-он к тем огонькам. Лишь под ноги наблюдай.

— А хрен ли толку… — Пробормотал я, глядя во тьму под собой.

Толстый, нарождающийся месяц достаточно хорошо высвечивал белую рясу, исходя из этого идти за Мишей было довольно легко. Но в то время, когда месяц пропадал за тучей, мир Пси проваливался в целую чернильную мглу. Лишь спустя мин. десять я сумел различить два маленьких огонька.

Они то оказались, то исчезали и, думается, передвигались.

Мин. через двадцать я смог рассмотреть, что эти огоньки – факелы. Ещё чуть погодя мы приблизились к ним так, дабы расслышать, как один из людей, держащих примитивный осветительный прибор, крикнул: «Находись! Назовись именем христианским!»

— Господь с вами, хорошие люди! – крикнул в ответ Миша. Я уловил негромкое перешёптывание. Мы продолжали медлительно приближаться. В свете факелов я заметил двоих, закутанных в плащи с капюшонами.

Не считая факелов у них были долгие одноствольные ружья.

Факелы на долгих жердях были воткнуты в почву, круглые дыры стволов наблюдали на нас. Фигуры сжались, как будто бы ожидая с отечественной стороны удара молнии либо чего-то в таком духе.

— Господь с вами, хорошие люди. – Повторил Миша, остановившись неподалеку от них.

— Да никак это брат Михаил! – вскрикнула одна из фигур. – Господь с тобой, брат Михаил!

— Мир вам, хорошие люди! – нежно ответил Миша. Ружья наконец-то опустились.

— В недоброе время ты к нам пожаловал, брат Михаил. – Сообщила одна из фигур, что стояла ближе к нам.

— Как и неизменно, хороший человек. – Улыбнулся Миша. – Дозором ходите?

— Дозором, батюшка. Колдунью проклятую стережём. Во! Слыхали?! Эк кричит, окаянная!

Со стороны леса, что глухой чёрной стеной возвышался шагах в двухстах слева от нас, послышался заунывный, дикий, отчаянный, пронзительный, но наряду с этим человеческий крик. Когда он стих, фигура благоговейным шёпотом повторила:

— Кричит, стерва окаянная. Знать, крови людской желает.

— Брат Михаил, отжени от нас напасть эту! Господом сущим тебя заклинаем, отжени! – зашептала вторая фигура.

— Не опасайтесь, люди! – звучно и бодро ответил Миша, касаясь руками голов обоих дозорных. – Не опасайтесь, потому что ужас – единственный и злейший неприятель ваш. Отправляйтесь на данный момент же в селение с хорошей вестью: мертва бестия. Идите и сообщите об этом всем, потому что в то время, когда дойдёте вы до поселения, нечисть поганая уже будет упокоена.

Дозорные в один голос забубнили слова признательности и стали класть поклоны.

— Одна только лишь просьба у меня, приятели. – Сообщил Миша. – Не могли бы вы покинуть мне один из ваших факелов и пистолет. Потому что религия моя запрещает мне носить оружие.

Один из дозорных подошёл к нам и с готовностью вручил мне жердь с факелом, а Мише пистолет старой конструкции. Из для того чтобы несложнее было не стрелять вовсе, чем подготовить его ко второму выстрелу, да ещё и в кромешной темноте. Но Мишу это, наверное, никак не смущало.

Он принял пистолет, рожок с порохом и сердечно поблагодарил дозорного, что, поклонившись в пояс, побежал догонять собственного товарища.

— Это что за религия такая запрещает тебе носить оружие? – спросил я, в то время, когда обе фигуры слились с темнотой.

— Кроме того две религии: лень и пацифизм. – Улыбнулся Миша. – Оружия у меня и правда не было. А сейчас вот имеется. Для чего его с собой таскать? К тому же, современные системы не разрешают сделать вот так…

Миша вытащил из ремня, перекинутого через плечо, один из серебристых штырьков и сунул его прямо в расширенное дуло пистолета.

— И что самое приятное, он от этого не взорвётся в руках. – С довольным видом пояснил Миша. — Ну, по крайней мере, наподобие, не должен…

— Ага… здорово. А это что? Серебряные пули?

— Серебра в том месте всего грамм пять-шесть. Другое – медь и цинк. Но трудится это превосходно. Сам заметишь.

Хорошо, отправимся к лесу.

В том месте поведаю отечественный замысел.

До леса мы шагали достаточно скорым шагом не меньше получаса. По пути, дабы не молчать, я задал вопрос:

— А чего эта колдунья так кричит?

— Это она так проклинает людей и свою судьбу. Видишь ли, банши – это не упокоенный дух девушки, наложившей на себя руки из-за несчастной любви. Её тело бросают в реку, по причине того, что хоронить самоубийцу запрещает религия, а дух бродит около места, где погибло тело и безобразничает.

— И как её убить?

— Никак. Она уже мёртвая, разве я не сказал? Но дух упокоить возможно.

В соответствии с преданиям, кроме того относительно мирным методом.

— Это как же?

— Отыскать человека, что бедную девушку кинул и наказать. Ну, либо по-старинке…

Миша помахал пистолетом, что всё время нёс дулом вверх, дабы не выпала серебряная пуля.

— А из-за чего не сделать так, как в предании говорится?

Мишаня улыбнулся.

— Спорить готов на последнюю чистую рясу, что данный тип давным-давно смотался из поселения в малоизвестном направлении.

— Банши испугался?

— Ха! Что в том месте банши если сравнивать с односельчанами! Дабы умилостивить духа, они бы отрезали ему его преимущество, сунули в рот и оставили в лесу истекать кровью под крики его несчастной возлюбленной.

— Жестоко.

Мишка пожал плечами.

— А банши вот нравится…

— Ну, а запрещено, допустим, забрать какого-нибудь другого произвольного мужика и подложить вместо сбежавшего хахаля?

— Что она, дура, по-твоему? К тому же, плохо всё-таки невинного человека гробить. Не смотря на то, что, пробовали, само собой разумеется… Один ты что ли таковой умник, думаешь?

Хорошо. Находись.

Лес возвышался над нами громадным частоколом.

— Ну… и какой замысел?

— В общем, так. Вот в этом лесу банши. Правильнее я тебе сообщить не смогу. Исходя из этого…

Внезапно кусты шагах в десяти от нас зашевелились, в том месте, в темноте мелькнули два зеленоватых огонька, как будто бы два стеклянных шарика, отразившие свет. Что-то, не доходящее мне до пояса, начало приближаться к нам. Оно бежало на двух ногах и наряду с этим размахивало руками, дабы удержать равновесие.

Так бегают босиком по острой гальке либо дамы на каблуках.

Рядом со мной глухо бахнуло, запахло порохом, мимо проплыло плотное молочно-белое облако дыма. Малоизвестное существо упало на землю и в тот же час было объято пламенем, которое, думается, вырвалось у него изнутри. Через пара секунд пламя угасло, опять стало мрачно и негромко.

— Имп. Небольшой линия. – Прокомментировал Миша. – Их тут много.

— Весьма приятно познакомиться. – Ошарашено сказал я. – А чего он желал?

— Сожрать нас, чего же ещё? – ответил Мишаня, удивлённый моим вопросом. – Нападают на одиноких прохожих, утаскивают в лес, закапывают живьём в почву, а в то время, когда тушка подгниёт, кушают.

Я поёжился.

— Да уж, приятного мало. Но ты не нервничай. У импов коллективный разум.

Заметили, как я одного грохнул, сейчас испугаются и не сунутся.

Посвети мне, я пистолет заряжу. Блин! Да не факелом же! С ума сошёл? Это ж порох! Фонарик забери.

— Прости. Задумался. И что, так вот прямо и кушают?

— Да, так вот прямо и кушают. А ты чего желал? Линии…

Попутно с мудрёными манипуляциями, каковые требовались чтобы зарядить старую пушку, Миша говорил мне собственный замысел. И замысел был не умным…

— В общем, тебе необходимо полазить по лесу… ну, как ты можешь, и найти в том месте банши. Обращай внимания на деревья, по причине того, что она редко ходит по земле. Технически, она по большому счету не ходит, по причине того, что она дух.

В общем, в лесу мрачно, хоть глаз выколи, но тебя это пускай не смущает, по причине того, что банши светится.

— Ярко?

— Блин. Она тебе мачта муниципального освещения что ли? Нет, не ярко. Но заметно. На, подержи.

Мишаня сунул в ствол ещё одну пулю, забрал у меня рожок с порохом, запрятал его в сумку, отключил фонарик и продолжил:

— В то время, когда ты её отыщешь, попытайся хорошенько запомнить это место, по причине того, что нам нужно будет шлёпать в том направлении через чёрный лес.

Миша размотал верёвку, которая была обвязана у него около пояса, попросил меня держать её в натяжении и облил прозрачной жидкостью из флакона.

— Позже, в то время, когда мы её отыщем, я привлеку её внимание, а ты сейчас заходи позади и набрасывай на неё вот эту верёвку. Я полил её освящённой водой с солью, исходя из этого банши сходу поплохеет. Но вырываться будет всё равняется, так что ты её прочно держи.

— А вдруг вырвется?

— Капец нам тогда.

— Здорово…

— Не боись. Не в впервые такое проделываю.

— Да? А я вот впервой…

— Тогда доверься специалисту. И ещё. На.

Миша протянул мне две резиновые затычки.

— Дабы не описаться и не обкакаться? – предположил я.

— Дурак ты. – Хохотнул Мишка. – Это в уши. Ты слыхал, как кричит отечественная детка? Это ещё издали.

А в то время, когда она рядом будет надрываться, смогут и мозги лопнуть.

— Хорошо, всё, готов.

Я сунул в уши затычки, сел на траву, положил на колени верёвку, закрыл глаза и несколько секунд спустя скользил в кромешной тьме, оглядываясь в отыскивании света. Беда в том, что свет мерещился мне везде. Я видел его боковым зрением, но, в то время, когда поворачивался к нему, он исчезал. Месяц выполз на открытую площадку и, думается, начал светить бросче прошлого.

Глаза привыкли к темноте, и я смог различать тёмные корявые сучья, качающиеся то ли от ветра, то ли от чьих-то лёгких прикосновений.

Всё это блуждание по лесам… думается, мне ни при каких обстоятельствах в жизни не доводилось заниматься чем-то столь же ужасным и ненужным.

Проплутав в кромешной тьме, как мне показалось, вечность, я решил сдаться и встал над макушками деревьев, дабы взглянуть, как на большом растоянии я забрался. Оказалось, что совсем не на большом растоянии. По всей видимости, я лишь нарезал круги и никуда толком не продвигался.

Передо мной было целое море неровной, качающейся на ветру тьмы. Кроме того ночное небо смотрелось не таким чёрным на фоне деревьев и радовало глаз фиолетовыми оттенками. В этот самый момент я встретился с ней…

От неожиданности меня бросило на дюжина метров к телу, но я забрал себя в руки и опять завис над вершинами деревьев. С опаской, как будто бы она имела возможность услышать мой неслышимый полёт, я начал приближаться к фосфорицирующей фигуре. немного подняв голову, она наблюдала на месяц, а я наблюдал на её профиль.

У неё были узкие, острые черты лица, кожа бледнее луны и угольно тёмные волосы, ниспадавшие прямыми лучами до самого пояса.

Она стояла, упираясь босыми ногами в вершину ели, её белые одежды, похожие на ночную рубаху, трепетали от невидимого ветра. Я подбирался всё ближе. В неспециализированном-то, в этом не было никакой необходимости, легко мне было любопытно.

И чем меньше становилось расстояние между нами, чем отчётливее я разглядывал призрак, тем яснее мне становилось, что я совершил ошибку. Неимеетвозможности это призрачное создание быть колдуньей! Может, какой-нибудь лесной дух, фея либо дриада – нужно у Мишки задать вопрос – но никак не колдунья.

А это значит, что мне нужно будет вернуться в том направлении, вниз, в непроглядную тушь ночного леса и продолжить собственные унылые поиски. Я приблизился к духу на расстояние вытянутой руки и уже планировал нырнуть вниз, но в данный миг банши быстро повернулась ко мне и закричала, так разинув рот, что в том направлении свободно поместилась бы моя голова. Черты лица исказились, а глаза, каковые показались мне томными и печальными, превратились в два глубоких тёмных колодца, в которых тлели мелкие красные угольки.

Её крик я услышал своим телом вдалеке. Если бы на данный момент я не был наделён лишь зрением, то мозги мои и правда имели возможность бы лопнуть, как давал слово Миша.

От страха я утратил концентрацию, и меня понесло обратно в тело. Я летел с головокружительной скоростью, но банши мчалась прямо за мной.

— Она летит! – прохрипел я, когда получил возможность хрипеть. Миша кроме того опоздал ничего задать вопрос. С нарастающим визгом, сверху, из-за макушек деревьев прямо на него спикировала белая, размазанная в ночной мгле фигура.

Перед тем как Мишка повалился на землю, раздался выстрел, и в мою сторону поплыл белый дым.

Похоже, что пуля достигла цели, по причине того, что банши застыла над отползающим в сторону Михой и, задрав голову, бешено завопила то ли от боли, то ли от злобы.

Миша выхватил какую-то маленькую, но толстую книжку и, перекрикивая банши, начал читать какую-то тарабарщину. Факел упал, сейчас единственным источником света оставалась светящаяся фигура банши. Лицо Миши в этом бледном сиянии казалось потемневшим и ужасным.

Обруч с его головы слетел, волосы разметались в беспорядке.

Он читал , выделяя слоги в каком-то определённом ритме.

Я быстро встал, нащупал верёвку и, благо что банши была обращена ко мне спиной, два раза опутал её петлёй около талии, прочно ухватив финиши, дабы бестия не вырвалась. Банши зашлась криком ещё ужаснее прошлого, от него, кроме того не обращая внимания на затычки, у меня темнело в глазах и звенело в голове. Её тело было бесплотным, похожим на воздушное пространство, распираемый неистовым давлением.

Я как словно бы схватил ураганный ветер и пробовал его удержать.

Мгновения тянулись как часы. Миша всё просматривал и просматривал, банши кричала и вырывалась. Тело собственное я не ощущал, но руки сами по себе делали собственное дело, удерживая мечущуюся тварь.

Но однако не так долго осталось ждать силы меня покинули. Я выпустил верёвку из рук и повалился на пояснице. Как будто бы через толстый слой ваты я слышал, как Миша бубнил собственные заклинания.

Банши повернулась ко мне.

Её лицо, лицо ужасной столетней старая женщина с тёмными рваными дырами вместо глаз и неестественно обширно разинутым ртом выяснилось прямо нужно мной. Я не имел возможности пошевелиться а также идея о том, что на данный момент со мной случится что-то страшное, не воодушевляла меня на перемещение.

Банши вынесла вперёд узкую руку с изломанной кистью и острыми, словно бы у хищной птицы, когтями и наотмашь ударила меня по лицу. Я инстинктивно мотнул головой, но бесплотная лапа не причинила мне вреда, лишь обожгла могильным холодом. Как будто бы разочарованная собственной неудачей, банши задрала голову и завопила.

Данный крик затмил всю землю.

Я прижал руки к груди и нащупал что-то тяжёлое — крест. Сорвав его с шеи, я постарался ударить банши по голове, но результата это не дало. Тогда я, как и рекомендовал Миша, сунул распятие в рыло нечисти. В тот же миг банши прекратила кричать и уставилась на крест как словно бы с удивлением.

Её рот стянулся до обычных размеров и принял форму буквы «о».

Фигурка спасителя светилась мягким голубоватым светом.

Внезапно Мишка, выкрикнув последнее непонятное слово, перешёл на обычный язык и принялся осыпать банши ругательствами, призывая её сгинуть в преисподняя, преисподнюю и не только, не очень выбирая выражения. Банши, всё ещё глядя на крест, обмякла, руки её повисли как плети, опустившись ниже колен. Она опять закричала, но в этом случае я чуть её услышал – это был легко крик старая женщина, безобидный если сравнивать с тем, что рвал отечественные уши прежде.

На глазах её фигура расплылась, утратив каждый человеческий вид и просто растаяла в воздухе.

Осталась лишь тьма, звёзды, невыносимо звенящая в голове трава и тишина, в которой я лежал, разбросав собственные конечности в различные стороны. Мишка склонился нужно мной и кричал, что мы взяли верх, что мы храбрецы и что-то ещё в таком же духе. Он осторожно тряс меня за плечи и очевидно пробовал вдохновить, но я, кроме того не видя его лица, знал, что ему досталось не меньше моего.

А Я ощущал себя разбитой больничной уткой, многократно использованной по прямому назначению.

— Мишаня, а что это за огоньки? – вяло ворочая языком, задал вопрос я, глядя на светло синий шарики света, любой размером с теннисный мячик, медлено поднимающиеся к небу. Их были десятки, возможно, кроме того сотня.

— Это души. Сейчас они свободны и улетают. Это мы их высвободили!

— Здорово. – Без выражения ответил я. – А куда они летят?

— Да кто ж их знает… Легко летят куда-то.

Встав выше мрачных теней деревьев, шарики таяли в воздухе.

— Красиво…

Как я попал обратно на Сигму, для меня осталось тайной. Я пришёл в сознание в постели в собственной комнате. За окном было светло, торшер трудился.

Под ним, закинув ногу на ногу и погрузившись в чтение какого-либо женского издания, сидела Танька. Она, хоть и не ангел, а однако лучше, чем банши. Удовольствовавшись своим положением, я опять заснул.

В то время, когда какое-то время спустя я опять открыл глаза, картина никак не изменилась. То ли дремал я не через чур продолжительно, то ли терпение у Тани было громадное. Оценив собственные способности к членораздельной речи, я решил попытаться что-нибудь сообщить.

— Это «Гламур»? А что, свежий выпуск «садо-мазо» ещё не принесли?

— Ух ты! Ожил! – была рада Танька. Издание полетел в угол.

— Наподобие. Ой, что-то мне как-то не имеет значение…

Сказать получалось лишь негромко и с громадными перерывами. От каждого звука начинала болеть голова и, что хуже, оказалась стреляющая боль в ушах.

— Совсем не имеет значение?

Я не удержался и подарил Таньке собственную метафору про разбитую больничную утку.

— Смешно. – Констатировала Танька.

Я шмыгнул носом и замолчал.

— Ты чуть меньще суток валялся как мёртвый. Что-то бредил про какую-то поликлинику.

— Что-нибудь занимательное бредил?

— Да не особенно. Так, знаешь… абсурд какой-то.

— Ясно… А ты чего тут?

— Тебя сторожу. Дабы один безумный инквизитор опять тебя не уволок куда-нибудь.

— Больно нужно ему на себе моё тело таскать.

— Кто его знает… Не боись, стажёр, больше аналогичной жути не произойдёт.

— Чего тут опасаться? Мне понравилось…

— Не выпендривайся. Обоих чуть не искоренили. Впредь трудиться будешь лишь со мной. Я тебя хорошему научу.

А с Мишкой больше не водись – он научит лишь нехорошему.

Я желал что-то возразить, но тут открылась дверь, в помещение вошёл Андрей.

— Так, ругать я тебя буду в обязательном порядке, но позже. – Прямо с порога начал он. – До тех пор пока что поздравляю, что живой.

Я не нашёлся, что сообщить, руку поднять в приветствии также не смог, исходя из этого легко лежал и пялился на него.

— А он меня слышит? – спросил Андрей у Тани.

— Слышит. И говорит. Кроме того что-то шутить пробует, но не более удачно, чем неизменно.

— Это прекрасно.

Опять открылась дверь. На пороге показался Миша. Вид у него был печальный и весьма виноватый.

— Ага! – вскрикнул Андрей, — преступник возвращается на место правонарушения! Что, желал добить жертву либо убрать свидетелей?

— Для чего ты его в Пси потащил? В том месте же страшно! А я тебе сказала! – присоединилась Танька.

Мишка ничего не ответил. Легко стоял и наблюдал на носы собственных ботинок.

— Не трогайте Мишу! – запротестовал я, пробуя придать собственному голосу твёрдость. – Я сам дал согласие, никуда он меня не тащил!

— И за это я тебе ещё засуну по первое число. – Напомнил мне Андрей. – Но, хорошо хоть живые оба.

— Ты как? – негромко задал вопрос меня Миша. Я продемонстрировал ему пальцы, сложенные колечком.

— Жопа кошки? – слабо улыбнулся он.

— Жопа кошки. – Дал согласие я.

— Хорошо, — сообщил Андрей, поправляя очки, — сейчас всем отдыхать. Оба бледные, как смерть, наблюдать страшно. Танюш, ты также отдохнула бы, а?

— На меня, значит, также наблюдать страшно? – кокетливо узнала Таня. Андрей смешался.

— Нет, я сообщить, вернее, предложить…

— Да хорошо, проехали. Я тут ещё позависаю. А вы – кыш!

Андрей с Мишаней ушли, а Танька обратилась ко мне с важным вопросом:

— У тебя ничего не болит?

— Уши болят. – Согласился я. – Так, знаешь, стреляют…

— Ну, всё ясно. Я так и знала. на данный момент будем тебя исцелять.

— Ты не доктор. – На всякий случай предотвратил я.

— Ха! Да я, чтобы ты знал, честно все шесть лет в «меде» на заочном отпахала! Могу тебе голову просверлить и пример мозга забрать, ты и глазом не успеешь моргнуть!

— Либо уже не смогу…

— Не умничай.

Она дотянулась из тумбочки мелкий пузырёк, пипетку, шматок ваты и принялась что-то колдовать с этими предметами.

— На бок поворачивайся! – скомандовала Танька, завершив собственные манипуляции. Я подчинился. – на данный момент будет капельку болеть.

Адская жидкость радостно ворвалась в моё несчастное ухо. Казалось, она разъедает всё в и вот-вот доберётся до мозга. Сперва я, после этого, не сдержавшись, негромко запричитал:

— Ой! Ой-ой! Ой-ой-ой-ой! Ай! Это что ж такое?! Кислота что ли?

— Угу. – Подтвердила довольная Танька. – Борная. Слабенький раствор. И спирт.

— Вот линия! Кислота! Ты налила мне в ухо кислоту! Она мне на данный момент целый мозг разъест! Ой! А! Уже ест!

— Да успокойся ты, храбрец, охотник на колдуний. Всем оказывает помощь, и тебе окажет помощь.

Её ирония меня проняла. Я угомонился, стараясь не думать о том, что у меня в голове кислота и спирт.

— Давай второе ухо. – Сообщил Таня чуть погодя. – А в это сунь ватку. На.

Я послушно заткнул ухо ватным шариком.

— Давай второе ухо! – строго повторила Таня.

— Тань, да не нужно! – как мог легкомысленно сообщил я. – Оно уже и не болит… Мне показалось, возможно, лишь одно болело. Не, серьёзно, не нужно!

— Давай. Второе. Ухо. – Раздельно и грозно сказала Таня.

Я осознал, что сопротивление безтолку и перевернулся на другой бок. Второе вливание не стало менее больным, но в этом случае я хоть был к нему готов.

— Ну, дорогой мой, — набралась воздуха Таня, рассматривая моё напряжённое выражение лица, — покину-ка я тебя наедине с твоими страданиями. Так тебе, возможно, лучше будет. На ватку.

Я принял ватный комочек и кивнул, как это разрешала моя поза. Танька поднялась, прихватила собственный издание и направилась к выходу.

— Тань? – окликнул я, в то время, когда она уже взялась за ручку двери, — а ты для чего в «мед» отправилась? Дабы людей мучить?

Танька пожала плечами.

— Не знаю. Возможно. Мне легко больничный запах нравится.

Я кивнул. Она ушла. Раз уж она так рьяно взялась за моё лечение, возможно будет основательно помучить её эти несколько дней.

Не смотря на то, что, кто кого ещё замучает… И как может нравиться больничный запах? Я его ненавижу… И воспоминания, каковые с ним связаны. И собственное детство, куда уходят корнями эти воспоминания.

Не смотря на то, что, честно говоря, детство собственное я не забываю не хорошо. До двенадцати лет – так почему-то и вовсе одни лишь невнятные образы, полустёртые и, в целом, достаточно тщетные. А ещё, как фон для этих обрезков, программа школы– также, в принципе, бессвязный комплект практически ненужной информации, прочно вдолбленной в мозг.

Не смотря на то, что, навыки школьной грамматики мне однако понадобились.

А в двенадцать лет время превратилось в целый слипшийся и растёкшийся кусок пирога: прошлое, будущее и настоящее так хорошо смешались в данной массе, что различать я их разучился. Совсем однообразные дни были похожи на одни дни, в продолжение которых то и дело чередовалась ночь и день, другими словами отсутствие и присутствие света за окнами, в обшарпанных рамах, круглый год заклеенных скотчем и залепленных ветхим тряпьём. Всё по причине того, что мои родители поместили меня в какую-то поликлинику.

Не смотря на то, что, не припомню, дабы я чем-то болел. Такое чувство, что меня на хранение. Возможно, родители желали от меня отдохнуть, не смотря на то, что ребёнком я был негромким, спокойным, достаточно послушным и, думается, не причинял им особенных хлопот.

Фактически, в той поликлинике меня толком и не лечили. Возможно, легко, как и я, не воображали, от чего меня необходимо лечить. Я не был под надзором докторов, не лежал ни в каком отделении, не проходил курс процедур.

Ничего для того чтобы, что делают с больными в поликлиниках. Ко мне относились как к приблудившемуся животному: выкинуть на улицу было жалко, но и уделять мне время не считали нужным. Меня кормили три раза в сутки в маленьком больничном кафетерии, а ещё отвели маленькую прямоугольную комнатушку где-то под самой крышей, где я и жил.

Вот и всё. В строении, которое за сутки посещали тысячи людей, я умудрялся быть совсем один.

Моё одиночество подразумевало самостоятельность. Исходя из этого к собственной жилплощади я относился серьёзно а также по-своему ею гордился. У меня был ветхий толстый матрац прямо на полу, подушка, самая пухлая которую я сумел найти в палатах, и белые больничные простыни, каковые я сам менял в прачечной каждую семь дней.

В совокупности всё это создавало мою постель, и эта совокупность занимала солидную часть моих апартаментов.

Фактически, прогулка по моей комнате ограничивалась семью шагами на протяжении и тремя поперёк. Но, если бы лишь я умел ходить по стенкам, то имел возможность бы сделать целых пять шагов вверх, перед тем как встретился бы с белым потолком.

Уверен, нам было бы о чём с ним потолковать при столь близкой личной встрече – крыша здорово протекала, и в дождливую погоду для меня наступали непростые времена: дремать приходилось в обнимку с кастрюлей, в которую глухо и ритмично падали капли с распухшего жёлтого пятна на потолке. Моя кастрюля в большинстве случаев солировала в общей композиции дождевой симфонии.

Ей вторили бессчётные чашки, утки, поддоны, склянки и банки, расставленные в причудливой последовательности под вторыми жёлтыми пятнами на потолке. Временами это было кроме того забавно. Весьма здорово усыпляло.

Дремать я обожаю, но не обожаю сырость, исходя из этого не весьма радовался дождям.

Лучше было бы совсем без них.

Не считая постели я притащил в собственную помещение высокую крошечную тумбочку и железную табуретку. Всё это я незаметно позаимствовал на протяжении очередного ремонта в поликлинике, в то время, когда вся мебель как словно бы получала статус беженца и ютилась где попало в совершенном хаосе. Я бы и больше всего принёс, но размеры жилплощади не разрешали…

в один раз я постарался приютить печальный пыльный фикус, что одиноко стоял на подоконнике в одном из коридоров. Я перенёс его к себе, стирал пыль с его листьев, поливал, кроме того рыхлил землю, но растение стало очевидно ещё несчастнее, чем было до этого. Что ж, винить его не в чем – кому под силу выжить в таковой обстановке… Я вернул фикус на место и он скоро отправился на поправку.

Но любой раз, проходя мимо и иногда протирая от пыли его листья, я чувствовал собственное превосходство: мне удалось выжить в том месте, где он не смог.

Нужно сообщить, у моей помещения был один плюс: на столь маленькую площадь приходилось аж три окна. Действительно, они пребывали практически под самым потолком, напоминали, скорее, узкие крепостные бойницы и выглянуть из них на улицу было нереально кроме того поднявшись на мою металлическую табуретку, но благодаря им днём у меня всегда было достаточно света. А это большой плюс, в случае если иного освещения в помещении нет.