Воскресенье, 25 июня 1483 года. день коронации

Филиппа Грегори Белая королева

Серия: Война кузенов – 1

«Филиппа Грегори / Белая королева»:

Эксмо, Домино; Москва, СПб; 2011; ISBN 978-5-699-45075-6

Перевод: Ирина Аннотация и

Алексеевна

Это история дамы неординарной амбиций и красоты, которая завоевала сердце молодого короля Эдуарда VI, тайно обвенчалась с ним и стала королевой Англии. Она жила в эру братоубийственной войны Красном и Белой розы, в то время, когда шла кровавая борьба за трон. У нее было большое количество детей, и с двумя ее сыновьями связана величайшая тайная британской истории – тайна принцев в Тауэре.

Ее жизнь была полна любви и счастья, вместе с тем предательства и страданий. Эта дама – Белая королева.

Филиппа Грегори Белая королева

Посвящается Энтони

Пробираясь через заросший ветхий парк, юный рыцарь услышал плеск воды в фонтане задолго перед тем, как заметил и мраморный бассейн, и блеск лунных лучей на практически неподвижной воде. Он рванулся было вперед, грезя окунуть голову в воду и напиться ее живительной прохладой, как внезапно увидел в глубине чёрное движущеесяпятно. От неожиданности рыцарь затаил дыхание.

В глубокой чаше фонтана опять и опять мелькала зеленоватая тень, напоминающая то ли огромную рыбу, то ли утопленника.

После этого тень распрямилась, встала во целый рост, и перед рыцарем предстала купальщица, пугающе красивая в собственной наготе. По телу дамы струилась вода, кожа ее казалась белее кроме того белого мрамора чаши фонтана, а ее влажные волосы были темны как ночь.

То явилась фея Мелюзина, водяное божество; ее довольно часто возможно встретить у источника в глубине леса, у озера либо водопада в любой стране христианского мира, кроме того столь далекой, как Греция, а иногда она купается в фонтанах и мавританских ручьях. Действительно, в холодных странах Мелюзина известна под другим именем; зимний период на тамошних озерах трескается лед, в то время, когда она поднимается в полный рост.

Мелюзину может полюбить смертный мужчина, но ему нужно будет хранить ее тайну и иногда разрешать ей плавать в полном одиночестве. И Мелюзина будет обожать собственного избранника, но лишь , пока он не нарушит данного слова – а ведь мужчины довольно часто так поступают. В случае если подобное произойдёт, Мелюзина, взмахнув замечательным рыбьим хвостом, увлечет предавшего ее возлюбленного на глубину и перевоплотит его кровь в воду.

Сущность ужасной истории Мелюзины, на каком бы языке и под какую бы музыку ее ни выполняли, в том, что мужчина неизменно обещает даме, которую и осознать-то иногда не в силах, значительно больше, чем способен дать.

ВЕСНА 1464 ГОДА

Мой папа – господин Ричард Вудвилл, барон Риверс, британский аристократ, сторонник и землевладелец законных правителей Англии, другими словами Ланкастеров. Моя мать из рода герцогов Бургундских, в жилах которых, как мы знаем, течет жидкая кровь богини Мелюзины, праматери этого знатного семейства, некогда вышедшей замуж за очарованного ею герцога.

Мелюзину и сейчас возможно видеть над крышами замка в периоды особенных осложнений и бед; она горестно выкрикивает предостережения, в то время, когда, например, в семье умирает сын и род и наследник обречен на угасание. По крайней мере, так утверждают те, кто верит в подобные вещи.

При практически полном несоответствии характеров моих своих родителей – солидном, земном характере отца-британца и переменчивом свободном характере матери-француженки, унаследованном ею от богини вод, – я, пожалуй, имела возможность бы стать кем угодно: от страшной волшебницы до очень обыкновенной особы. Кое-кто, правда, считает, что во мне замечательно уживается и то и другое.

В тот сутки я с особенной тщательностью расчесала и уложила собственные частые волосы и запрятала их под самым высоким головным убором. После этого я забрала за руки двух собственных сыновей-сирот и вышла на обочину дороги, ведущей в Нортгемптон, грезя только об одном: быть совсем неотразимой – я дала бы за это все, что мне лишь сулила будущее.

Мне легко нужно было привлечь интерес одного молодого человека, ехавшего на очередную битву, причем на битву с воистину непобедимым неприятелем. Данный юный человек, кстати, в полной мере имел возможность меня и не подметить. На попрошаек он в большинстве случаев внимания не обращал, к тому же в столь важный момент ему очевидно было не до легкомысленного флирта.

Мне предстояло не только пробудить в нем сострадание к моему насущным нуждам и бедственному положению, но и остаться в его памяти, причем на таковой срок, дабы он успел хоть что-нибудь для меня сделать. А в это же время этого молодого человека каждую ночь поджидали объятия множества красивых дам, и на каждую дарованную им должность имелось не меньше много претендентов.

тиран и Этот узурпатор являлся моим сыном и личным врагом моего неприятеля, но в тот момент я совсем об этом не думала и не планировала хранить верность кому бы то ни было, не считая собственных сыновей и самой себя. С этим человеком мой папа сражался под Таутоном,[1] и сейчас данный человек именовал себя королем Англии, не смотря на то, что грубо говоря был всего лишь хвастливым мальчишкой. Но, мой папа составил о нем пара иное вывод.

Папа возвратился из-под Таутона совсем сломленным; ни при каких обстоятельствах в жизни я не видела человека более удрученного; правый рукав его рубахи полностью пропитался кровью, а лицо было белым как мел. Папа тогда заявил, что данный мальчишка был великим полководцем, что таких полководцев нам еще видеть не доводилось, а потому дело отечественное проиграно, и, в случае если данный мальчишка останется жив, никакой надежды нет, поскольку армия под его руководством положила под Таутоном тысяч двадцать.

Ни при каких обстоятельствах прежде Англия не знала столько павших в одном бою. По словам моего отца, это было кроме того не сражение, а настоящая жатва смерти. На протяжении битвы полегло множество сторонников и родственников Ланкастеров, а законный король Генрих VI и его жена, королева Маргарита Анжуйская, потрясенные смертью собственного войска, бежали в Шотландию.

Но те из нас, их приверженцев, кто еще оставался в Англии, сдаваться не планировали. Борьба длилась, сопротивление этому лжекоролю, этому мальчишке из семейства Йорков, росло. Три года назад, в то время, когда погиб мой супруг, руководя кавалерией на протяжении сражения при Сент-Олбансе,[2] я стала вдовой.

А почвы и состояние, каковые, как я полагала, принадлежали мне по праву, забрала свекровь, причем с соизволения одного из победителей – человека, что руководил молодым Йорком и считался воистину великим кукловодом, настоящим «делателем королей». Да, это был он, Ричард Невилл, граф Уорик! Это он сделал королем никчемного двадцатидвухлетнего мальчишку, а для тех, кто так же, как и прежде защищал интересы дома Ланкастеров, он собирался перевоплотить Англию в настоящий преисподняя.

Сейчас в каждом знатном доме имелись собственные йоркисты, и любое приносящее доход дело, каждая должность либо налог – всё пребывало в их руках. На британском троне сидел их мальчишка-король, сделавший новыми придворными тех, кто его поддерживал. А мы, потерпев поражение, стали нищими в своей квартире, чужими в родной стране, отечественный король был в изгнании, а королева, полная мстительных замыслов, вступила в альянс с нашим ветхим неприятелем Францией и плела интриги.

Нам же, оставшимся в Англии, приходилось как-то договариваться с этим молодым тираном, с этим отпрыском Йорков, и молиться, дабы Господь обрушил на него собственный праведный бешенство, разрешив отечественному законному королю собрать армию, устремиться с ней на юг и нанести узурпатору последний и решающий удар.

Мне же, как и каждый даме, у которой погиб супруг, а папа был среди побежденных и раненых, приходилось прямо-таки по кусочкам, совершенно верно лоскутное одеяло, собирать собственную жизнь. Нужно было как-то отвоевать собственный состояние, и ни соратники, ни приятели моего мужа никакой помощи оказать не могли. Все мы сейчас считались предателями.

Я превосходно осознавала: придется мне самой защищать себя, отстаивать собственные права перед мальчишкой, что столь мало уважает правосудие, что осмелился пойти войной на собственного кузена, законного правителя страны, помазанного на царство. Разве возможно что-то растолковать такому дикарю? Да и как добиться от него понимания?

Мои сыновья – Томас, которому уже исполнилось девять, и восьмилетний Ричард – были одеты в собственные лучшие платья, их волосы я обильно намочила водой и шепетильно пригладила, их лица, пара раз вымытые с мылом, так и сияли чистотой. Я прочно держала сыновей за руки, стараясь никуда от себя не отпускать, потому, что они, как и всякие мальчишки, прямо-таки притягивали к себе грязь.

Стоило мне отвлечься хоть на мгновение, с ними тут же происходили всевозможные проблемы: один начинал топать башмаками по лужам, второй разбивал себе шнобель, либо оба сходу ухитрялись посыпать себе головы трухой из опавших листьев и выпачкать физиономии. Томас к тому же в полной мере имел возможность и в ручей упасть. Этого мне лишь не хватало!

Я решила держать их при себе; от скуки они то и дело подпрыгивали на одной ноге.

Постоять нормально они имели возможность только несколько мин., по окончании того как я в очередной раз сказала: «Негромко! По-моему, я слышу топот копыт».

В то время, когда топот вправду раздался, мне сперва показалось, что это всего лишь стук дождевых капель. Но позже почва задрожала, совершенно верно от грома небесного, и грохот стал воистину оглушительным. Позвякивала сбруя, плескались и рукоплескали на ветру боевые флаги, бряцали доспехи и оружие, шумно дышали и фыркали лошади.

Звуки, запахи, топот сотен лошадей, которых гнали стремительным аллюром, – все это попросту ошеломляло, и не смотря на то, что я твердо сделала вывод, что вот на данный момент выйду вперед и вынужу их всех остановиться, я ничего не имела возможности с собой сделать и со страхом отшатнулась. Господи, поразмыслила я, каково же солдатам на поле боя, в то время, когда прямо на них летит во целый опор такая вот конница с выставленными вперед копьями? Как может простой человек противостоять натиску данной ожившей стенки из конских копыт, оскаленных морд и ощетинившихся копий?

Томас, первым рассмотрев обнаженную белокурую голову в центре яростно наступавшего на нас войска, крикнул «Ура!» – так прореагировал бы любой мальчишка при виде столь могущественной кавалерии. Хозяин белокурой головы, услышав пронзительный возглас моего сына, обернулся и натянул поводья. Он встретился с нами на обочине дороги и во все горло закричал: «Находись!» Его конь так быстро затормозил, что не только поднялся на дыбы, но кроме того присел на задние ноги, стараясь не упасть.

Вся прекрасная кавалькада внезапно замерла, проклиная неожиданную помеху. И сходу все смолкло, только пыль вилась клубами над дорогой и около нас.

Конь белокурого наездника фыркал и тряс головой, но сам наездник в собственном высоком седле сидел недвижно и наблюдал на меня, а я – на него. Около было так негромко, что я слышала, как в ветвях дуба у меня над головой щебечет дрозд. Ах, как он щебетал!

Боже мой, его серебристый голос звучал, как будто бы голос самой славы, радости и победы судьбы! Ни при каких обстоятельствах прежде я не подмечала, что песнь данной птицы так напоминает гимн счастью!

Держа сыновей за руки, я сделала ход вперед и уже открыла рот, планируя молить за себя и собственных мальчиков, но внезапно в самый решающий момент словно бы потеряла дар речи. В том, что касается устных просьб, у меня имелось достаточно опыта. Я кроме того приготовила маленькой текст, но фразы отчего-то не шли с языка, голова была совсем пустой, и казалось, что слова не необходимы вовсе.

Я на мужчину и ощущала, что он все-все осознаёт: и мой ужас перед будущим; и мои надежды на сыновей, не смотря на то, что у меня совсем нет денег, дабы эти надежды воплотить; да и то, как невыносима мне жалость отца, в результате которой мне не под силу оставаться с ним под одним кровом; да и то, как ночами мне холодно и одиноко в кровати; да и то, как страстно я грежу родить еще детей; да и то, что я охвачена страшным ощущением: моя жизнь кончена. Господь милосердный, думала я, мне так как всего двадцать семь, но я лишилась в бою мужа и появилась в числе потерпевших сокрушительное поражение.

Неужто и мне суждена участь одной из тех бессчётных и несчастных вдов, которым верная дорога до конца дней собственных быть у кого-то приживалкой, греться у чужого очага и старательно изображать из себя хорошую гостью? Неужто меня никто ни при каких обстоятельствах не поцелует? Неужто я ни при каких обстоятельствах больше не испытаю ни капли эйфории?

Неужто не видеть мне счастья?

А птица в ветвях дуба все пела и пела, как будто бы пробуя заявить, что счастья и радости совсем нетрудно добиться, в случае если вправду этого хочешь.

Белокурый солдат подал символ одному из соратников – мужчине чуть старше себя. Тот с готовностью выполнил приказание – обернувшись к войску, прорычал какую-то команду, и все наездники развернули коней и стали съезжать с дороги в тень, под деревья. А сам король – белокурый солдат и был королем Эдуардом IV – спрыгнул со собственного огромного жеребца и, кинув кому-то поводья, направился прямиком ко мне и моим сыновьям.

Я постоянно считала себя высокой, но ему я была по плечо; в нем точно было больше шести футов. Мальчишки мои задирали головы и вытягивали шеи, стараясь посмотреть в лицо королю; им он, возможно, казался настоящим гигантом. Наружность у Эдуарда IV была на уникальность приятной: яркие волосы, серые глаза, открытое загорелое лицо, обаятельная и очень доброжелательная ухмылка.

Для того чтобы короля Англия еще не видела; про таких людей говорят, что в них нельзя не влюбиться.

Наблюдал он прямо на меня, как будто бы я знала некую тайну, а ему страшно хотелось ее разгадать; и мне отчего-то казалось, что мы с ним давным-давно привычны. Я ощущала, как под его взором начинают гореть мои щеки, но глаз от него отвести не имела возможности.

Скромной даме в отечественном мире при общении с мужчиной надеется рассматривать носки собственных башмаков, а уж если она о чем-то требует, направляться еще и низко поклониться, умоляющим жестом вытянув пред собой руку. Я же гордо выпрямилась и, ужасаясь самой себе, пялилась на короля, как будто бы невежественная крестьянка! Но я вправду не имела возможности оторваться от этих улыбки и светлых глаз. Король, обжигая меня взором, задал вопрос:

– Кто ты?

– Ваша милость,[3] это моя мать, леди Елизавета Грей, – культурно ответил ему мой сын Томас, стаскивая с головы шапку и преклоняя перед королем колено.

Второй мой сын, Ричард, также опустился на колено и пробормотал себе под шнобель:

– Кто это? Неужто король? Правда? Я таких высоких людей ни при каких обстоятельствах в жизни не встречал!

Я села перед королем в глубоком реверансе, так же, как и прежде не отрывая от него глаз. Кроме того, я наблюдала на него таким открыто горячим взором, какой дама может дарить лишь обожаемому мужчине!

– Поднимись, – негромко, обращаясь лишь ко мне, сообщил Эдуард. – Так ты, значит, вышла на дорогу, дабы повидаться со мной?

– Мне нужна ваша помощь, – ответила я.

С трудом я вынудила себя сказать хотя бы эти пара слов. Мне казалось, что не только на него, но и на меня подействовало то амурное зелье, которым моя мать пропитала шарф, ниспадавший с моего большого головного убора.

– Я овдовела и сейчас не могу взять обратно те почвы, каковые надеялись мне в качестве приданого, но были у меня несправедливо забраны. Не могу я взять и вдовью часть собственного наследства… – Я запнулась, увидев заинтересованную ухмылку Эдуарда, и добавила: – Да, я сейчас вдова. И мне совсем не на что жить.

– Вдова?

– Мой супруг, господин Джон Грей, погиб при Сент-Олбансе, – сказала я.

Это было все равно что согласиться Эдуарду в предательстве и навлечь его проклятие на моих сыновей. Очевидно, Эдуард замечательно знал имя того, кто руководил вражеской кавалерией. Я закусила губу, но все же не отступилась и продолжила:

– Папа моих сыновей собственный воинский долг, ваша милость; он всего лишь остался верен тому человеку, которого вычислял своим королем. И мои дети ни в чем не виноваты.

– Другими словами он оставил тебе этих двух мальчиков?

Король улыбнулся и сверху вниз взглянуть на моих сыновей.

– Да, ваше величество, – подтвердила я. – И они основное мое достаток. Этого кличут Ричард Грей, а этого – Томас Грей.

Эдуард кивнул. Мальчики глазели на него, как на чистопородного скакуна, через чур большого, дабы у них хватило смелости его приласкать, но приводившего к восторгу, смешанный испуганно. Король опять взглянуть на меня.

– Страшно хочется выпивать. Ваш дом, надеюсь, где-то рядом? – задал вопрос он.

– Да, ваша милость. Для нас было бы громадной честью…

Я бросила опасливый взор на сопровождавших его гвардейцев, которых было, пожалуй, не меньше много. Эдуард тихо засмеялся.

– Мои люди смогут продолжать путь, – пояснил он. После этого обратился к тому солдату средних лет: – Ты, Гастингс, ступай с войском дальше, в Графтон, а я скоро вас нагоню. Со мной смогут остаться Смоллетт и Форбс.

Буду приблизительно через час.

Господин Уильям Гастингс изучал меня с таким видом, как будто бы я – всего лишь хорошенькая ленточка в корзине бродячего торговца. Но, я глаз не отвела а также не моргнула, а смотрела прямо на него, так что ему в итоге было нужно снять шляпу и поклониться. После этого он отсалютовал королю и дал войску приказ трогаться.

– Куда же вы направитесь? – узнал господин Уильям у короля.

Тот, как будто бы мальчишка, вопросительно на меня взглянул, а я гордо сказала:

– В дом моего отца, барона Риверса, сэра Ричарда Вудвилла!

Я замечательно осознавала, что королю известно это имя, потому, что мой папа занимал высокое положение при дворе Ланкастеров, отважно за них сражался и в один раз кроме того лично получил от Йорка тяжёлое проклятие, в то время, когда кузены схватились за кинжалы и поранили друг друга, а папа вмешался и предотвратил предстоящее кровопролитие. Вообще-то мы все много знали приятель о приятеле, но стали понемногу забывать, что и Йорки, и Ланкастеры некогда были верны одному королю – Генриху VI – и только позже стали считать друг друга предателями.

Господин Уильям, услышав, какое неожиданное место выбрал король для собственного краткого отдыха, недоуменно поднял бровь.

– Сомневаюсь, Эдуард, что тебе захочется в том месте особенно задерживаться, – неприязненным тоном проговорил он в этот самый момент же отъехал.

Конница двинулась дальше, они прошли мимо нас, и почва снова задрожала от топота копыт. Наконец они скрылись из виду, покинув нас в клубах и тишине горячей оседающей пыли. Не выдержав, я запальчиво заявила:

– Кстати, ваше величество, папа мой по окончании Таутона взял ваше прощение! Ему кроме того титул вернули!

– Я прекрасно не забываю твоих своих родителей, и отца и мать, – нормально сообщил король. – Я их с детства знал и довольно часто видел – как в хорошие, так и в недобрые времена. Меня только одно удивляет: из-за чего они не познакомили нас раньше?

Я еле сдержалась , дабы не захихикать, как горничная. Всем в Англии было как мы знаем, что король Эдуард славится своим мастерством соблазнителя. Ни один родитель в здравом уме не допустил бы его знакомства со своей дочерью.

– Не хотите ли прогуляться пешком, ваша милость? – задала вопрос я. – Отечественный дом совсем близко.

– Желаете прокатиться, мальчики? – обратился Эдуард к моим сыновьям, и те дружно закивали, совершенно верно утята, требующие еды. – Забирайтесь-ка оба в седло. – Он подсадил на коня сперва Ричарда, после этого Томаса. – Так, сейчас держитесь крепче. Ты за брата, а ты – ты так как Томас, правильно? – за луку седла.

На одну руку Эдуард намотал поводья, а на вторую внес предложение опереться мне, и мы направились к нашему дому прямиком через тенистую рощу. Через прорези на рукаве я ощущала тепло короля и осознавала, что не должна так склоняться, так льнуть к нему. Скоро показался отечественный дом, и я увидела, что моя мать, скрытая средниками, выглядывает из окна собственной помещения.

Ей не терпелось, дабы все поскорее произошло.

Мать встретила нас на крыльце, рядом с ней топтался отечественный старший конюх. Мать склонилась в низком реверансе.

– Ах, ваша милость, как это приятно, что вы посмотрели в отечественное графтонское поместье! – сказала она непринужденно, как будто бы король ежедневно заходил к нам к себе домой.

Конюх тут же подбежал к жеребцу и принял у Эдуарда поводья, дабы отвести коня на конюшню, но мои мальчишки к седлу и отказывались слезать, хотя проехать верхом еще хоть пара ярдов. Мать в это же время чуть отошла назад и с поклоном пригласила короля в дом.

– Не желаете ли выпить легкого эля? – внесла предложение она. – Либо, может, вина? У нас имеется хорошее вино – его отправили мои родственники из Бургундии.

– Благодарю вас, леди Риверс. Я предпочту эль, если не возражаете. – Эдуард мило улыбнулся. – В то время, когда продолжительно едешь верхом, неизменно весьма хочется выпивать. К тому же через чур жарко для весны.

Оказалось, что громадный стол в парадном зале уже накрыт, и на нем стоят отечественные кувшины и лучшие бокалы с вином и элем.

– Вы ожидаете гостей? – спросил юный король.

Мать улыбнулась и, прямо глядя на него, ответила:

– Ни один мужчина на свете не имел возможность проехать мимо моей дочери! В то время, когда Елизавета сказала, что собирается вас дождаться и изложить вам собственную просьбу, я тут же приказала слугам принести из подвала бочонок лучшего эля. Я догадывалась, что вам захочется посмотреть к нам.

Эдуард захохотал – таким гордым был голос матери – и повернулся ко мне.

– Вправду, мимо тебя разве что слепой проедет! – дал согласие он.

Я желала что-то ответить, но тут история повторилась: отечественные глаза встретились, и я снова потеряла дар речи. Я легко без звучно наблюдала на Эдуарда, а он – на меня, пока моя мать не подала ему бокал.

– Хорошего здоровья, ваша милость, – практически тихо сказала она.

Король встряхнул головой, совершенно верно придя в сознание.

– А твой папа дома, миледи? – узнал он.

– Господин Ричард отправился повидаться с отечественными соседями, – пояснила я. – Мы ожидаем его к обеду.

Мать, забрав со стола чистый бокал, продолжительно рассматривала его на свет, позже недовольно поцокала языком, как будто бы найдя на стекле какой-то недочёт, скоро извинилась и вышла из зала. Мы с королем остались вдвоем. Солнечные лучи потоком вливались в громадное окно над парадным столом; целый дом был объят тишиной – казалось, все в нем, затаив дыхание, прислушиваются к тому, что происходит между мной и Эдуардом.

Король обошел стол и опустился на место, которое в большинстве случаев занимает хозяин дома. Он жестом указал мне на стул рядом с ним.

– Прошу тебя, отдохни.

Я уселась по правую руку от Эдуарда, совершенно верно его королева, и разрешила ему налить мне бокал легкого эля.

– Я обязательно разберусь в твоих земельных претензиях, – дал обещание король. – Но неужто ты так желаешь иметь личный дом? Разве не хорошо тебе с отцом и матерью? Неужто ты тут несчастлива?

– Родители весьма хороши ко мне, – признала я. – Но я привыкла сама вести хозяйство, всем распоряжаться и руководить собственными владениями. Помимо этого, у моих сыновей не будет никакого наследства, в случае если я не сумею вернуть те почвы, каковые достались мне по праву от их отца. Я обязана обезопасисть собственных мальчиков!

– Да, времена были в самом деле тяжелые, – набрался воздуха король. – В случае если я смогу удержаться на троне, то обязательно позабочусь о том, дабы закон о землепользовании приняли по всей Англии от одного побережья до другого, и тогда твои дети вырастут без страха перед будущим и неизбежными войнами.

Я без звучно ему поклонилась.

– Так значит, вы хранили верность королю Генриху? – уточнил Эдуард. – Все вы, и ты а также, являлись приверженцами дома Ланкастеров?

Что ж, нереально было отрицать историю отечественной семьи. Я замечательно знала, что в Кале имела место ожесточённая ссора между этим молодым человеком, что тогда был всего лишь одним из юных отпрысков семейства Йорков, и моим отцом, что являлся одним из знатнейших ланкастерских лордов. Моя мать первенствовалаженщиной при дворе Маргариты Анжуйской, и, возможно, в те времена она десятки раз виделась с этим прекрасным парнем а также опекала его.

Кто же имел возможность тогда высказать предположение, что мир перевернется вверх дном, что дочь барона Риверса будет вынуждена униженно просить этого парня, ставшего королем, вернуть ей право на ее же личные почвы?

– Да, – подтвердила я, – мои родители вправду занимали высокое положение при дворе короля Генриха, но сейчас все мы, и они и я, безоговорочно приняли новую власть.

Эдуард улыбнулся.

– И это очень разумно с вашей стороны, поскольку я победил! Хорошо, можешь вычислять, что я принял твою клятву верности.

Я не выдержала и хихикнула. Ухмылка его мгновенно потеплела.

– Слава всевышнему, все это не так долго осталось ждать кончится, – увидел Эдуард. – Так как у Генриха имеется только пара замков в Северной Англии, где, как мы знаем, закон не писан. Он может, само собой разумеется, постараться сколотить банду из тамошних головорезов – так, вероятнее, и поступил бы на его месте любой изгой, – но создать повести и пристойную армию ее за собой Генриху не под силу. Да и королева Маргарита неимеетвозможности без финиша вести войну с собственным народом, поставляя на территорию Англии вражеских наемников.

Очевидно, те, кто на данный момент сражается на моей стороне, будут вознаграждены, но и мои соперники осознают: одержав победу, я показал справедливость. Я попытаюсь править вправду справедливо, причем править всей страной, среди них и северными областями, впредь до границ с Шотландией, не обращая внимания на выстроенные северянами крепости.

– Значит, сейчас вы отправитесь на север? – задала вопрос я, мало отпив из собственного бокала.

Я сходу увидела некоторый привкус в лучшем эле собственной матери и осознала, что мать – наверняка! – добавила в напиток пара капель амурного зелья либо какого-либо чудесного средства, вызывающего чувственное томление. Но, мне-то очевидно ничего не требовалось: я и без того уже чуть дышала от страсти.

– Нам нужен мир, – в это же время продолжал король. – Мир с Францией, мир с шотландцами. Родственникам направляться жить душа в душу и не ссориться между собой. Генрих обязан признать собственный поражение, а его супруга – прекратить поставлять на отечественную территорию французские армии, дабы с их помощью биться с британцами.

С раздробленностью нужно покончить! Запрещено без финиша дробить население страны на йоркистов и ланкастерцев: все мы будут легко британцами, единой нацией. Нет ничего, что способно посильнее ослабить государство, чем внутренние раздоры, в то время, когда одна часть народа борется с другой его частью.

Такие войны не только разрушают семьи, они ежедневно понемногу убивают всех нас. Этим распрям нужно положить финиш, что я и собирается сделать! Надеюсь, уже в текущем году.

Услышав слова короля, я снова испытала тот тошнотворный ужас, что обитатели Англии испытывали в течении последних десяти месяцев.

– Значит, будет еще одно сражение?

Король улыбнулся.

– Будет, но я попытаюсь, дабы оно произошло как возможно дальше от дверей твоего дома, моя госпожа. Но сражения не миновать, и оно должно случиться как возможно скорее. Герцог Сомерсет взял мое прощение, я принял его в круг собственных друзей, по окончании чего он в очередной раз сбежал к Генриху. Такая же сума переметная, как и все ланкастерцы!

И такой же ненадежный партнер, как все Бофоры.[4] Да и семейство Перси[5] снова поднимает против меня целый север.

Они ненавидят Невиллов, в то время как Невиллы – мои надежнейшие союзники. Обстановка как будто бы в танце: танцоры остановились на собственных местах, но скоро им предстоит обмен и очередная фигура партнерами. Нет, битва неизбежна, и они ее обязательно возьмут.

– И ко мне придет армия королевы?

Не смотря на то, что моя мать, непременно, обожала королеву Маргариту и первенствовалаженщиной у нее при дворе, приходилось признать, что в то время армия Маргариты являла собой силу полного террора. Ее войско складывалось из наемников, каковые плевать желали на Англию: из французов, нас ненавидящих; из дикарей с далекого севера, каковые грезили вдоволь помародерствовать на отечественных плодородных полях и в процветающих городах.

в один раз, к примеру, Маргарита привела армию шотландцев, условившись, что платой им будет все то, что они сумеют награбить. С тем же успехом она имела возможность бы нанять армию волков!

– Я остановлю ее, – с уверенностью заявил Эдуард, как будто бы это было несложнее несложного. – Я встречу ее на севере Англии и одержу победу.

– Как вы имеете возможность быть в этом уверены? – вскрикнула я.

Ухмылка молнией сверкнула на устах короля, у меня кроме того дыхание перехватило.

– Я ни разу не проиграл ни одного сражения, – нормально ответил он. – И не проиграю! В сражении я действую быстро, я достаточно умел и замечательно научен. Да к тому же я смел и удачлив. Моя армия способна передвигаться стремительнее каждый, я заставляю солдат делать стремительные броски в полном снаряжении.

Предугадываю намерения собственного неприятеля и именно поэтому опережаю его. Сражений я не проигрываю.

Мне везет и в любви, и на поле брани. В этих играх я не потерпел ни одного фиаско. Так что в войне с Маргаритой Анжуйской обязательно заберу верх.

Я улыбнулась – до того самоуверенным смотрелся Эдуард, – но его тёплые речи произвели на меня яркое впечатление, в случае если честно, у меня от них кроме того голова закружилась.

Эдуард допил собственный эль и поднялся из-за стола.

– Благодарю за гостеприимство, – сообщил он.

– Как, вы уже уходите, ваша милость? – пробормотала я, нелепо запинаясь.

– Да, мне пора. А ты детально изложи на бумаге сущность собственной просьбы, прекрасно?

– Да, само собой разумеется, но…

– Имена, даты и тому подобное. Границы тех земельных владений, каковые, по твоему разумению, являются твоей собственностью. И во всех подробностях обрисуй, как эта собственность стала твоей.

Прекрасно?

Я уже практически цеплялась за его рукав, совершенно верно нищенка, только бы он продолжительнее побыл около меня.

– Да, само собой разумеется, я все сделаю, но…

– При таких условиях я должен проститься.

Мне нечем было его удерживать, и я только втайне сохраняла надежду, что моя мать додумалась сделать что-нибудь, дабы его конь, скажем, неожиданно захромал.

– Да, ваша милость. Я так вам признательна. Но мы были бы весьма рады, если бы вы задержались еще ненадолго. Скоро подадут обед, и мы… либо…

– Нет, к сожалению, я обязан идти. Мой дорогой друг Уильям Гастингс ожидает меня.

– Само собой разумеется, само собой разумеется, ваша милость. У меня и в мыслях не было вмешиваться в ваши замыслы.

Я проводила Эдуарда до дверей. Его неожиданный уход страшно меня огорчил, но я ровным счетом ничего не имела возможности придумать, что бы вынудило его остаться. На пороге он обернулся и забрал меня за руку.

Низко склонив светловолосую голову, Эдуард аккуратно перевернул мою руку ладонью вверх и прильнул к ней губами.

После этого сжал мои пальцы, как будто бы желал, дабы я окончательно сохранила его поцелуй, выпрямился и улыбнулся. От всего этого я совсем растаяла; я уже осознавала, что буду держать кулак хорошо сжатым, пока не лягу в постель и не смогу прижать ладонь с его поцелуем к собственным губам.

Эдуард, глядя на меня сверху вниз, увидел и мое растерянное лицо, и мою ладонь, которая как будто бы сама собой тянулась к его рукаву.

– Хорошо, – внезапно смягчился он, – на следующий день я сам заеду и заберу ту бумагу, которую ты для меня подготовишь. В обязательном порядке заеду, не сомневайся! Неужто ты думаешь, что возможно в противном случае?

Неужто ты имела возможность поверить, что я так и больше ко мне не возвращусь? Очевидно, возвращусь! Итак, на следующий день в 12 часов дня.

Надеюсь, я тебя замечу?

Возможно, Эдуард услышал, как на миг остановилось мое дыхание. Вся кровь, казалось, ринулась мне в лицо, щеки так и пылали.

– Д-да… до з-з-на следующий день… – запинаясь, отозвалась я.

– на следующий день в 12 часов дня. И я останусь на обед. В случае если возможно, само собой разумеется.

– Для нас это громадная честь, ваша милость.

Эдуард поклонился, повернулся и направился через зал к обширно открытым двустворчатым дверям навстречу броскому солнечному свету, а я, заложив руки за пояснице, бессильно прислонилась к дверной створке. Честно говоря, ноги меня совсем не держали, колени были как ватные.

– Ну что, он ушел? – раздался голос матери, очень тихо показавшейся из маленькой боковой двери.

– на следующий день он опять придет, – сказала я, совершенно верно во сне. – Да, на следующий день в 12 часов дня. Он придет, дабы повидаться со мной!

По окончании захода солнца мои мальчики поднялись на колени в изножье собственных кроваток, склонили светловолосые головки к молитвенно стиснутым рукам, прочли вечерние молитвы и улеглись дремать. А мы с матерью спустились по тропинке, бегущей от отечественной парадной двери по склону бугра, ступили на легкий древесный мостик, перебрались на другой берег речки Тоув и нырнули под сень густых деревьев. Большой, конической формы головной убор матери то и дело задевал за ветви, склонившиеся над рекой.

Она молчала, только иногда жестом приглашая меня следовать за ней, и наконец мы остановились у огромного ветхого ясеня. Мать приложила ладонь к замечательному дереву, и я увидела, что ствол обвивает чёрная шелковая нить.

– Что это?

– Потяни за нее и начинай сматывать в клубок, – приказала мать. – Приходи ко мне ежедневно и понемногу, приблизительно по футу, сматывай ее.

Я взялась за финиш нити и тихо потянула. Нить легко поддавалась. Я почувствовала: к противоположному финишу очевидно что-то привязано, что-то легкое и мелкое, но рассмотреть не имела возможности – нить уходила куда-то на большом растоянии в глубину реки, к другому берегу, в тростники.

– Снова колдовство какое-то, – практически равнодушно увидела я.

Мой папа запретил нам заниматься в доме подобными вещами, да и законы нашей страны строго наказывали за это. Все знали: в случае если докажут, что ты колдунья, тебя неминуемо ожидает смерть: тебя или утопят, привязав к позорному стулу – так казнят дам торговцев мошенников и дурного-поведения, – или кузнец удавит тебя на перекрестке сельских дорог. Дамам, привычным с магическим искусством и колдовством, к каким принадлежала и моя мать, не разрешалось пользоваться собственными умениями.

И сами колдуньи, и их ремесло пребывали в Англии под строжайшим запретом.

– Да, колдовство, – преспокойно отозвалась мать. – И достаточно действенное. Но, цели оно преследует самые хорошие, так что риск тут в полной мере оправдан. В общем, приходи ко мне каждый день да нитку сматывай – любой раз приблизительно по футу.

– И что из этого выйдет? – спросила я. – Что в том месте опущено в реку? Что за большую рыбу я в итоге поймаю?

Мать улыбнулась и нежно погладила меня по щеке.

– А на том финише будет то, чего ты хочешь всем сердцем. Я так как растила тебя не чтобы ты стала бедной вдовой.

Мать повернулась и отправилась назад через мостик, а я, руководствуясь словами матери, вытянула нить дюймов на двенадцать, смотала в клубочек и поспешила следом.

– Ну и для чего же ты меня растила? – нагнав ее, задала вопрос я. – Кем я будет? Какую роль мне предстоит сыграть в твоем великом замысле? В мире, охваченном войнами, где мы, не обращая внимания на все колдовство и твои пророчества, будем, Наверное, всегда выясняться среди проигравших.

Рука об руку мы неторопливо шли к дому. Всходила юная луна, на небе был видимым тоненький светящийся серпик. Мы обе, не сговариваясь, тут же загадали желание, дружно поклонились луне, и я услышала звон монеток, каковые мы обе по нескольку раз перевернули в карманах.

– Я растила тебя для самой лучшей доли, для самого большого положения в обществе, какое только возможно, – наконец ответила мать. – Действительно, я ни при каких обстоятельствах не знала, какое как раз будущее тебя ожидает, да и по сей день не знаю. Ты стала одинокой дамой, тоскующей по мужу, которая все собственные силы тратит на сирот. И я твердо могу сообщить: я не желаю, чтобы ты маялась одна в холодной постели и понапрасну растрачивала собственную красоту!

– Хорошо, аминь. – Я не сводила глаз с тоненького яркого серпика в небе. – Аминь, мама. И пускай эта новая луна подарит мне судьбу лучше прежней.

На следующий сутки, в 12 часов дня, я в несложном повседневном платье сидела у себя в помещении, в то время, когда в дверь прямо-таки влетела страшно возбужденная служанка. Она сказала, что к нашему дому прыгает верхом сам король Англии. Я, но, вынудила себя показать сдержанность: не ринулась к окну, пробуя еще с далека его заметить, и не побежала в помещение матери – посмотреться в ее серебряное зеркало.

Нет, я неторопливо отложила шитье и стала медлительно спускаться по широкой древесной лестнице, так что, в то время, когда двери распахнулись и Эдуард вошел в вестибюль, я все еще преспокойно сходила по ступеням и смотрелась так, как будто бы еле оторваласьот повседневных забот, дабы встретить нежданного гостя.

С ухмылкой я подошла к Эдуарду, он учтиво поздоровался со мной и невинно поцеловал в щечку. Я успела почувствовать тепло его кожи и подметить через полуопущенные веки, какие конкретно мягкие у него волосы, как мило они завиваются в ямке под затылком. От его волос исходил какой-то не сильный пряный запах, а от кожи не пахло ничем, не считая чистоты.

Стоило Эдуарду взглянуть на меня, и я сходу осознала: в этих глазах горит откровенное желание. Он медлительно, с явной неохотой, выпустил мою руку, и я неторопливо, также неохотно, мало от него отошла. После этого сделала еще ход и присела перед королем в глубоком реверансе, увидев, что к нам приближаются мой папа и два моих старших брата, Энтони и Джон.

Все они так же церемонно склонили перед королем головы.

Разговор за обедом оказался, очевидно, очень неинтересным и высокомерным. Иного и ожидать было тяжело. Моя семья с должным почтением относилась к новому королю Англии, но никто кроме того не пробовал отрицать, что борьбе с ним мы посвятили собственные жизни и собственный состояние.

Мой покойный супруг – далеко не единственный в отечественном широком семействе, кто не возвратился к себе с данной войны Роз.[6] Но, так и должно было быть, поскольку в данной войне брат сражался с братом, и сыновья их, следуя примеру старших, кроме этого бились между собой не на судьбу, а на смерть. Папа мой, но, потом получил от короля прощение, как и мои братья. И вот сейчас король-победитель еще и милостиво преломлял с ними хлеб, как будто бы хотя забыть, как он торжествовал, одержав над войском соперника победу при Кале, и как по окончании битвы при Таутоне мой папа трусливо удирал от его армии по запятнанному кровью снегу.

Король Эдуард был очень легок в общении. Он очаровательно любезничал с моей матерью и весьма мило разговаривал с моими старшими братьями – Энтони и Джоном, а после этого и с младшими – Ричардом, Эдуардом и Лайонелом, – в то время, когда те чуть позднее к нам присоединились. Три мои младшие сестры кроме этого были за столом, они наблюдали на короля обширно раскрытыми, полными обожания глазами и опасались вымолвить хоть словечко.

Моя невестка Елизавета, супруга Энтони, старалась держаться поближе к моей матери, но смотрелась весьма спокойной и элегантной. Но с особенным почтением король отнесся к моему отцу. Эдуард все расспрашивал о том, большое количество ли в отечественных лесах дичи, плодородны ли отечественные поля, какова цена на пшеницу и надежны ли работники.

К тому времени, как подали десерт – варенье и засахаренные фрукты, – Эдуард уже радостно болтал со всеми, как будто бы являлся давешним втором отечественной семьи, и я смогла наконец нормально сесть на собственный место и следить за ним.

– А сейчас к делу, – обратился Эдуард к моему отцу. – Леди Елизавета говорила, что утратила почвы, составлявшие ее вдов