Громкие слова, тихие слова 3 страница

– Двенадцать? Давай попросим Силача завязать ему худые руки бантиком!

Мегги засмеялась. Что бы она делала без Мо, неизменно могущего рассмешить?

– Я еще не все взглянул, Мегги! – сообщил он. – Я не видел самого серьёзного – книг Бальбулуса. Рукописных книг, украшенных миниатюрами и притом не покрытых пылью столетий, не пожелтевших, не ломких от старости – нет, на их страницах только что высохли краски, переплет еще эластичный… Кто знает, а что если Бальбулус разрешит мне понаблюдать за собственной работой. Ты лишь представь! Я так довольно часто грезил заметить, как появляются на пергаменте маленькие лица, как цветы и ветви обвиваются около инициалов, как…

Мегги не имела возможности удержать ухмылку.

– Хорошо, с тобой ясно. – Она закрыла ему рот ладонью. – Хорошо, – повторила она. – Мы отправимся к Бальбулусу совместно.

«Как раньше», – поразмыслила она про себя. – Лишь ты и я. И, в то время, когда Мо постарался возразить, она опять прижала ладонь к его губам.

– Ты сам сказал! не забываешь, в закинутой шахте…

В шахте, где погиб Сажерук… Мегги негромко повторила те давешние слова: Продемонстрируй мне фей, Мегги. И русалок. И живописца, украшающего рукописи в замке Омбры.

Посмотрим, правда ли у него такие узкие кисточки.

Мо встал и начал собирать инструмент, лежавший на столе – бережно, как в собственной мастерской в саду у Элинор.

– Да. Возможно, я это сказал, – сообщил он, не глядя на нее. – Но сейчас в Омбре правит шурин Змееглава. Как ты думаешь, что сообщит твоя мать, в случае если я подвергну тебя таковой опасности?

– Что сообщит мать? Да…

– Резе незачем об этом знать. Мо, пожалуйста! Забери меня с собой!

В противном случае я попрошу Гекко поведать о твоих замыслах Тёмному Принцу. И уж он не позволит тебе доехать до Омбры!

Мо отвернулся, но Мегги услышала, что он смеется:

– Ого, шантаж! Разве я тебя этому учил?

Он опять повернулся к ней, продолжительно молчал, а позже сообщил с тяжелым вздохом:

– Ну что ж, давай взглянуть на кисточки и перья. Раз уж мы побывали совместно во Дворце Ночи… Замок Омбры, возможно, все же не таковой мрачный.

Он обдернул тёмный рукав.

– Прекрасно хоть, переплетчики не ходят тут в желтом, под цвет клейстера.

Мо уложил в сумку книгу с картинками Резы.

– Что касается мамы, я желаю заехать за ней к Роксане, в то время, когда мы возвратимся из замка. Лишь, прошу вас, не говори ей о отечественной экскурсии. Ты, возможно, в далеком прошлом додумалась, из-за чего ее тошнит по утрам?

Мегги недоуменно взглянуть на него – в этот самый момент же почувствовала себя таковой дурой!

– Кого бы ты желала – братика либо сестричку? – У Мо внезапно стал весьма радостный вид. – Бедняжка Элинор! Она так как грезила об данной новости с того момента, как мы у нее поселились… А вышло так, что мы унесли ребенка с собой в второй мир.

Братика либо сестричку… В то время, когда Мегги была маленькая, она одно время игралась, словно бы у нее имеется невидимая сестренка, заваривала для нее чай из ромашек и пекла пирожки из песка.

– И… в далеком прошлом вы увидели?

– Ребенок родом из отечественного мира, если ты это имеешь в виду. Из дома Элинор. Дитя из крови и плоти, а не из слов, бумаги и чернил.

Не смотря на то, что кто знает? Возможно, мы легко из одной придуманной истории провалились в другую?

Как ты думаешь?

Мегги взглянула кругом, обвела взором стол, инструменты, пергамент и тёмную блузу Мо. Все это появилось из слов, так так как? Из слов Фенолио.

Дом, двор, небо у них над головой, деревья, камни, ливень, луна и солнце. Ну а мы? – думала Мегги. – Мы из чего появились? Реза, я, Мо, ребенок, которому предстоит появиться? Она уже не верила вответе. Да и знала ли она его когда-нибудь?

Казалось, все около шепчется о том, что будет, и о том, что было. Мегги посмотрела на собственные руки, и ей показалось, что на них проступают буквы и складываются в слова: А позже родился ребенок.

Фенолио жалеет себя

– Что это? – задал вопрос Гарри, которого внезапно пробрала дрожь.

– Это? Это – Омут памяти, – ответил Дамблдор.

– Время от времени я ощущаю, что голова у меня переполнена воспоминаниями и мыслями.

Джоан Роллинг.

Гарри Кубок и Поттер огня[4]

Фенолио лежал в кровати, как это довольно часто бывало в последние семь дней. Либо уже месяцы? Не все ли равняется. Он тоскливо разглядывал гнезда фей на потолке.

Практически все они пустовали, лишь из одного доносились хихиканье и непрерывная трескотня. Гнездо переливалось всеми цветами радуги, как будто бы бензиновое пятно на воде.

Орфей! Феи в нашем мире светло синий, линия тебя подери! Из-за чего этому идиоту вздумалось делать их многоцветными?

А хуже всего, что они везде вытесняют светло синий. Многоцветные феи, пятнистые кобольды… Говорят, где-то уже видели четвероруких стеклянных человечков.

Фенолио делалось дурно при одной мысли об этом. Но ни о чем втором он думать не имел возможности, ежечасно мучаясь вопросом, что пишет на данный момент Орфей в собственном шикарном доме с таким числом прислуги, как будто бы был самой ответственной персоной в Омбре.

Фенолио практически ежедневно отправлял в том направлении на разведку Розенкварца, но стеклянный человечек был посредственным шпионом. На уникальность посредственным. Помимо этого, Фенолио подозревал, что Розенкварц проводит солидную часть времени не у Орфея, а в квартале белошвеек, где было большое количество стеклянных девушек. Ах, Фенолио, – вздыхал старик про себя, – и из-за чего ты не сотворил эти стеклянные создания более сообразительными и преданными? К сожалению, это не единственная твоя промашка…

Он потянулся к находившейся у кровати фляге, дабы залить вином неприятную идея, но тут в потолочном окне показалась маленькая фигурка. Наконец-то. Розенкварц был на данный момент не бледно-розовым, как в большинстве случаев, а багряно-красным.

Стеклянные человечки не потели. Вместо этого они от напряжения поменяли цвет (это правило также придумал Фенолио – он в далеком прошлом забыл из-за чего). Но для чего же данный балбес вскарабкался на крышу?

Чистое сумасшествие для хрупкого создания, которое кроме того при падении со стола имело возможность разбиться вдребезги. Да, стеклянный человечек – не лучшая кандидатура на роль шпиона. Но они мелкие, прозрачные и потому незаметные – это частично искупало их хрупкость.

– Ну? Что он в том месте пишет? Говори! – Фенолио забрал флягу и босиком прошлепал к стеклянному человечку.

В приз за собственную шпионскую деятельность, не входящую – прозрачный разведчик не уставал об этом твердить – в стандартные обязанности стеклянного человечка и требующую отдельной оплаты, Розенкварц запросил наперсток вина. Цена маленькая, этого Фенолио не имел возможности отрицать, но и толку от разведки Розенкварца было до тех пор пока мало. Помимо этого, вино на него не хорошо действовало – он делался еще обидчивее, а позже его часами мучила икота.

– Возможно, ты дашь мне вначале отдышаться? – задал вопрос Розенкварц раздраженно.

– Ну вот, уже обиделся. До чего же вздорное создание!

– Ну, дар речи к тебе уже возвратился, я вижу!

Фенолио снял Розенкварца с веревки, которую привязал на окно, дабы стеклянный человечек имел возможность съезжать по ней, как по канату, и перенес на стол, приобретённый сравнительно не так давно по дешевке на рынке.

– А сейчас говори! – Фенолио наполнил наперсток. – Что он в том месте пишет?

Розенкварц понюхал вино и наморщил багряный шнобель.

– Вино у тебя все хуже и хуже, – заявил он со злобой. – Нужно было попросить другую плату!

Фенолио с досадой вынул наперсток из стеклянных ручек.

– Ты до тех пор пока и эту-то не заслужил! – сообщил он в сердцах. – Согласись лучше, что снова ничего не разузнал!

Стеклянный человечек скрестил руки на груди.

– Ах так!

Нет, с ним с ума возможно сойти! Забрать бы этого дурака да потрясти хорошенько, но так как у него, чего хорошего, рука отвалится, в противном случае и голова.

Фенолио мрачно поставил наперсток обратно на стол.

Розенкварц обмакнул в том направлении палец и облизал его.

– Он опять сочинил себе клад.

– Снова? Линия побери, он тратит больше денег, чем Зяблик!

Фенолио не имел возможности себе забыть обиду, что сам до этого не додумался. Иначе… Ему бы пригодился чтец, дабы перевоплотить слова в звонкую монету, и он был далеко не уверен, что Мегги либо ее папа стали бы ему помогать в столь прозаическом занятии.

– Прекрасно, клад. А что еще?

– Он большое количество чего пишет, но, наверное, обижен тем, что получается. Говорил я тебе, что на него сейчас трудятся сходу два стеклянных человечка? Четверорукого, которым он везде хвастался, – тут Розенкварц понизил голос, как будто бы опасаясь выговорить такое, – он, говорят, со злости бросил об стенке. Об этом сказала вся Омбра, но Орфей отлично платит…

Укоризненный взор, что Розенкварц кинул при этих словах в его сторону, Фенолио.

–…так что сейчас у него трудятся два брата, Халцедон и Сланец. Старший – легко мерзавец! Он…

– Двое? Для чего этому дураку сходу два стеклянных человечка? Он что, уродует мою историю с таковой скоростью, что один не успевает очинивать перья?

От злости у Фенолио начались спазмы в желудке. Приятно слышать, что хоть четверорукого человечка больше не существует. Возможно, до Орфея неспешно дойдет, что его творения не стоят пергамента, что он изводит на их создание?

– Хорошо. Что еще?

Розенкварц не ответил и опять обиженно скрестил руки на груди. Он не обожал, в то время, когда его перебивали.

– Господи, да прекрати ты кобениться! – Фенолио подвинул ему наперсток. – Что он в том месте еще придумывает? Новую экзотическую дичь для Зяблика? Левреток с рожками для придворных дам?

Либо, может, ему пришло в голову, что в моем мире не достаточно гномов в горошек?

Розенкварц опять обмакнул палец в наперсток.

– Тебе нужно будет купить мне новые брюки, – заявил он. – Ветхие протерлись от лазанья по крышам. Не говоря о том, что их в далеком прошлом было пора поменять. Ты можешь ходить в чем тебе нравится, а я не для того живу в городе, дабы наряжаться хуже собственных лесных родственников.

Время от времени Фенолио хотелось его и переломить пополам!

– При чем тут твои брюки? Какое мне дело до твоих брюк? – закричал он на стеклянного человечка.

Розенкварц отхлебнул из наперстка – и выплюнул вино себе на ноги.

– Уксус, а не вино, – прошипел он. – И за это в меня швыряли костями? И за это я продирался через голубиный помет и битую черепицу? Да, не наблюдай на меня так!

Данный Халцедон начал кидать в меня куриные кости, в то время, когда застал у бумаг Орфея.

Он меня чуть в окно не выкинул! – Стеклянный человечек со вздохом обтер вино с ног. – Хорошо, перейдем к делу. В том месте было что-то о кабанах с рожками, но я не имел возможности толком разобрать почерк, позже что-то о поющих рыбах, полная глупость, нужно сообщить, и еще что-то о Белых Дамах. Четвероглазый, по всей видимости, так же, как и прежде собирает все, что поют о них комедианты…

– Да об этом говорит вся Омбра! И для этого ты пропадал так продолжительно? – Фенолио закрыл лицо руками.

Вино вправду нехорошее. Голова у него совсем отяжелела. Проклятье.

Розенкварц с мученической миной отпил еще глоток. Дурак стеклянный! Будет сейчас до завтрашнего дня животом маяться!

– Как бы то ни было, – празднично заявил Розенкварц между приступами икоты, – это мое последнее донесение! Больше я не отправлюсь в разведку! По крайней мере, , пока в том месте трудится Халцедон!

Он сильный, как кобольд; говорят, он уже двум стеклянным человечкам руки пообломал!

– Хорошо, хорошо. Все равно шпион из тебя плохой, – пробурчал Фенолио и, покачиваясь, побрел обратно к кровати. – Согласись, тебе куда больше нравится заботиться за стеклянными девушками на улице белошвеек. Не мни, что я этого не знаю!

Он со стоном растянулся на соломенном тюфяке и уставился на безлюдные гнезда фей под потолком. Возможно ли представить существо более жалкое, чем автор, разучившийся писать? И нехорошую судьбу, чем наблюдать, как второй крадёт твои слова и размалевывает созданный тобой мир безвкусными броскими мазками?

И ни тебе покоев в замке, ни сундука с шикарной одеждой, ни породистого коня для придворного поэта – снова мансарда Минервы, и больше ничего. Чудо, что она опять разрешила войти его к себе – сочинителя, чьи песни содействовали тому, что у нее нет больше мужа, а у ее детей – отца. Да, вся Омбра знала, какую роль сыграл Фенолио в походе Козимо.

Страно, что Минерва до сих пор не стащила его с тюфяка и не отколотила хорошенько. По всей видимости, дамы Омбры так заняты тем, дабы выжить и прокормить детей, что им не до мести. А куда ж ты сейчас еще денешься? – лишь и сообщила Минерва, в то время, когда он опять постучался в ее дверь. – В замке поэты больше не необходимы. В том месте сейчас поют песни Свистуна. И очевидно, она была права.

Зяблику нравились песни Среброносого.

А иногда он и сам рифмовал несколько неуклюжих строчков о собственных охотничьих подвигах.

Оставалась Виоланта. Она, к счастью, время от времени отправляла за Фенолио. И само собой разумеется, не подозревала о том, что стихи, каковые он ей приносит, похищены у поэтов другого мира. Но большое количество платить она не имела возможности. Дочь Змееглава была беднее, чем придворные женщины нового наместника.

Исходя из этого Фенолио приходилось подрабатывать писцом на рынке. По этому поводу Розенкварц говорил всем, кто хотел его слушать, как низко пал его хозяин.

Но не обращать же внимание на писк этого прозрачного дурака! Пускай себе болтает! И пускай любой вечер с требовательным видом кладет на письменный стол чистый лист пергамента – Фенолио окончательно отрекся от слов.

Он не напишет больше ни единого – не считая тех, что воровал у других, к тому же сухого, мёртвого бреда, из которого состоят завещания, прочая купли-ерунда и договоры продажи.

Время живых слов для него прошло. Они были коварными убийцами, жестокими чернильночерными чудовищами, приносящими одни несчастья. Больше он ни за что не станет им помогать.

Стоило ему прогуляться по опустелым улицам Омбры – и целой фляги вина не хватало, дабы залить тоску, отнимавшую у него всякое желание жить с того времени, как погибло войско Козимо.

дряхлые старики и Безусые юнцы, калеки и нищие да иногда бродячие торговцы, еще не прослышавшие о том, что в Омбре и бронзовым грошом не разживешься, либо жирные торговцы, проворачивавшие дела с кровососами из замка – лишь их и встретишь сейчас на прежде оживленных улицах Омбры. Дамы с опухшими от слез глазами, дети-безотцовщина, мужчины с той стороны леса, рассчитывавшие отыскать тут молодую вдову либо оставшуюся без хозяина мастерскую, и – воины.

Да, солдат в Омбре было даже больше чем нужно. Они брали себе все, чего душа захочет, – с каждым днем, ночь за ночью. Ни один дом не был от них в безопасности.

Официально это именовалось расплата за агрессию – и возразить было нечего.

Так как войну и в самом деле развязал Козимо – самое красивое, самое невинное из созданий Фенолио (по плану, по крайней мере). И вот тело Козимо покоится в саркофаге, что Жирный Герцог заказал для собственного сына, а мертвец с обгоревшим лицом, лежавший в том месте раньше (вероятнее, настоящий Козимо), закопан на кладбище Омбры среди могил несложного люда – на взгляд Фенолио, хорошее место, не такое одинокое, как склеп под замком.

Не смотря на то, что Минерва говорила, словно бы Виоланта ежедневно спускается в подземелье – якобы чтобы оплакивать покойного мужа, а в действительности (такие, по крайней мере, ходили слухи) – дабы видеться со собственными осведомителями. Говорили, что Уродине кроме того не приходится платить за шпионаж. Неприязнь к Зяблику приводила к ней десятки людей.

Еще бы. Достаточно взглянуть на него, этого надушенного палача с цыплячьей грудью, правителя милостью сестриного мужа.

Стоило намалевать рожицу на яйце – и она появилась страно похожей на Зяблика. И так как Фенолио его не придумывал! действующие лица ублюдка его повесть породила в полной мере самостоятельно.

Первое, что Зяблик сделал в новой должности, – вывесил на воротах замка перечень наказаний, каковые отныне будут использоваться в Омбре за разные проступки, – с картинами, дабы и те, кто не умели просматривать, осознали, что им угрожает. За одно – выколотый глаз, за второе – отрубленная рука, розги, позорный столб, клеймение каленым железом… Проходя мимо этого перечня, Фенолио любой раз отворачивался, а в то время, когда ему случалось идти с детьми Минервы через рыночную площадь, где приводилось в выполнение большая часть наказаний, он закрывал им глаза рукой (Иво, действительно, всегда возмущался).

Но крики они все равно слышали. К счастью, в обезлюдевшем городе практически некого было наказывать. Мужчины погибли, а из овдовевших дам многие бежали, прихватив детей, подальше от Непроходимой Чащи, не защищавшей сейчас Омбру от владыки по ту сторону леса – бессмертного Змееглава.

Да, отрицать не приходится – это была его мысль, Фенолио. Действительно, все настойчивее становились слухи, что Змееглаву мало эйфории от его бессмертия.

В дверь постучали. Кого в том месте еще принесло? Ох, линия, память сейчас совсем отшибло. Ну само собой разумеется.

Куда подевалась дурная бумажка, которую принесла день назад ворона? Розенкварц чуть не умер со страху, в то время, когда она опустилась на подоконник. Мортимер планирует в Омбру!

Сейчас!

Но, думается, он предлагал встретиться у ворот замка? Данный приход – полное сумасшествие. На каждом углу развешаны портреты Перепела с обещанием приза за его голову.

К счастью, опознать Мо по этим портретам нереально – и однако!

Стук раздался опять.

Ро