Оставаться в счастливом не ведении. 13 страница

На Кевина тяжело произвести чувство.

Подобно Джону Апдайку, не вычислявшему Тома Вулфа писателем, Кевин приберегает особое презрение для Люка Вудема, «стрелка» из Перла, Миссисипи. Он одобряет идеологический фокус, но ненавидит напыщенных моралистов, как и тех школьных убийц, каковые не смогут не высказать собственных взоров.

Перед тем, как убить собственную официальную подружку из ружья 30-го калибра, Будем не удержался и передал однокласснику записку (тебе точно слышится пародийное хныканье твоего сына): «Я убил, по причине того, что с этими, как я, каждый день не хорошо обращаются. Я сделал это, дабы продемонстрировать обществу: толкните нас, и мы толкнем в ответ». Кевин осудил появление Вудема с соплями, стекающими на оранжевый тюремный костюм, в Prime Time Live как совсем не хорошее-. «Я независимый человек!

Я не тиран. Я не зло, и у меня имеется чувства и сердце!» Будем согласился, что, подготавливаясь к убийству, избивал собственного пса С парки; завернув в пластиковый пакет, пытал его зажигалкой и слушал его скулеж, а позже выкинул в пруд. По окончании усердных размышлений Кевин заключил, что пытка животного — клише, и под конец очень обвинил слезливого убийцу в попытке уклониться от ответственности, сославшись на сатанинский культ.

В данной истории просматривается рисовка, но Кевин вычисляет отказ от собственного деяния не просто не хорошим, а предательством всего племени.

Я прекрасно тебя знаю, дорогой, ты нетерпелив. Тебе не нужна прелюдия, ты желаешь услышать, как прошел визит, каким было настроение Кевина, как он смотрелся, что сообщил. Прекрасно.

Но думаю, ты напрашивался на это отступление.

Кевин выглядит в полной мере прилично, не смотря на то, что бледен, а тоненькие вены на висках намекают на уязвимость. Он постриг волосы неровными прядями, что я принимаю как здоровую озабоченность собственной наружностью. Всегда вздернутый правый уголок рта медлено преобразовывается в глубокую вертикальную морщину, остающуюся кроме того в то время, когда он стискивает зубы.

Слева ничего аналогичного нет, и асимметрия пара смущает.

В Клавераке не носят оранжевых костюмов, исходя из этого Кевин волен придерживаться того озадачивающего стиля, что выбрал еще в четырнадцать лет, возможно, в пику господствующей моде на одежду через чур громадных размеров, моду гарлемских крутых парней, вразвалочку переходящих дорогу среди спешащих автомобилей: трусы торчат из-под сползающих чуть ли не до колен джинсов, из которых в полной мере оказался бы парус для маленькой лодки. И не смотря на то, что другой взор Кевина на моду очевиден, я могу только догадываться, что он желает этим сообщить.

В то время, когда в восьмом классе он в первый раз начал так наряжаться, я высказала предположение, что футболки, врезающиеся в подмышки и планирующие складками на груди, — его ветхие любимые вещи, с которыми он не желает расставаться, и вылезла из кожи вон, только бы отыскать двойники большего размера. Он к ним не прикоснулся. Сейчас я осознаю, что штаны с расползающейся «молнией» были шепетильно выбраны.

То же самое и с ветровками со через чур маленькими рукавами, галстуками, болтающимися на три дюйма ниже ремня, в то время, когда мы заставляли его смотреться «прилично», рубахами, расходящимися на груди между готовыми оторваться пуговицами.

Я бы заявила, что данный стиль многозначен. С первого взора Кевин смотрелся нищим, и я неоднократно останавливала себя, перед тем как сообщить: «Люди поразмыслят, что мы получаем не хватает, дабы приобрести растущему сыну новые джинсы». Дети так как жаждут подтверждения публичного статуса собственные своих родителей.

При ближайшем рассмотрении возможно было рассмотреть на вещах дизайнерские фабричные марки, что придавал его виду оттенок пародии.

Предположение о стирке в через чур тёплой воде вызывало ассоциации с комической неумелостью, а руки под наброшенной на плечи курточкой детского раз мера придавали ему сходство с павианом. (Возможно было б назвать Кевина шутником, но никто из тех, с кем я сказала отечественном сыне, не упоминал, что вычисляет его забавным.) В маленьких джинсах, из-под которых торчали носки, он смотрелся деревенщиной, что в общем согласовывалось с его привычкой притворяться простофилей. В его виде был не просто намек на Питера Пэна, а окончательный отказ взрослеть, не смотря на то, что я не осознавала, из-за чего он так цепляется за собственный детство, в котором

казался совсем потерянным, слоняясь по нему годами, как я по отечественному огромному дому.

Экспериментальная политика администрации Клаверака, другими словами разрешение осуждённым носить собственную одежду, разрешила Кевину снова показать собственные актуальные пристрастия. Тогда как нью-йоркские уличные мальчишки, щеголяющие через чур свободной одеждой, с далека похожи на малышей, стиль Кевина создаёт противоположное чувство: Кевин выглядит взрослее, больше.

Один из консультантов — психологов Кевина выдвинул обвинение, что меня тревожит агрессивная сексуальность: брюки тесно обтягивают мужское преимущество, а под разрисованными футболками торчат соски. Вероятно; тесные манжеты, тугие воротнички и врезающиеся ремни определенно напоминают мне повязки.

Думается, что Кевину некомфортно, и в этом отношении его одежда уместна. Кевину вправду некомфортно; тесная одежда повторяет те же ограничения, каковые он ощущает в собственной коже. Вычислять его удушающее облачение эквивалентом власяницы было бы натяжкой, но пояса штанов натирают, воротнички злят кожу.

Его неудобство, конечно, приводит к дискомфорту в окружающих, и это точно также входит в его замысел.

В его присутствии я довольно часто одергиваю собственную одежду, незаметно вытягиваю шов, впившийся между ягодицами, либо расстегиваю еще одну пуговицу на блузке.

Посматривая на соседние столы, я поняла, что кое-какие из арестантов начали копировать эксцентричный стиль Кевина. Как я осознаю, футболки сверхмалых размеров стали полезным имуществом. И сам Кевин высокомерно увидел, что у коротышек тут воруют одежду.

Не смотря на то, что он высмеивает имитаторов, наверное, он доволен тем, что его причуда была заразительной.

Если бы оригинальность так же заботила его два года тому назад, семеро обучающихся, которых он применял как мишени, на данный момент подготавливались бы к учебе в колледжах по собственному выбору.

Итак, поболтаем о сегодняшнем визите. Кевин вразвалочку вошел в помещение для встреч в том, что, возможно, было тренировочными штанами коротышки, потому, что я их точно не брала. Тесная клетчатая рубаха была застегнута только на две средние пуговицы и открывала пузо.

Кроме того кроссовки ему через чур мелки, и он смял задники. Ему бы не пришолся по нраву мой

комментарий, но он грациозен. Его перемещения и обращение вялы. И он сохранил асимметрию.

Он ходит бочком, как краб.

Выдвинутое вперед левое бедро придает ему легкое сходство с топ- моделью на подиуме. Если бы он осознал, что я вижу в нем некую женственность, то вряд ли обиделся бы. Он высоко ценит неясность, он обожает, дабы окружающие гадали.

— Какой сюрприз, — нормально сообщил Кевин, выдвигая стул. Ножки стула в далеком прошлом утратили пластмассовые нашлепки, и алюминий с визгом процарапал цементный пол. Кевин оперся локтем о стол, подпер кулаком висок, всем своим телом выразив язвительность.

Я пробовала удержаться, но любой раз, как он садится передо мной, отшатываюсь.

Меня злит то, что именно мне постоянно приходится искать тему для беседы. Кевин уже достаточно взрослый, дабы вести беседу. И потому, что он заключил меня в моей жизни совершенно верно кроме этого, как заключил себя в собственной, нам обоим одинаково не достаточно свежих тем.

Довольно часто мы проигрываем одинаковый сценарий. «Как поживаешь?» — задаю вопросы я с неотёсанной простотой. «Желаешь, дабы я сообщил замечательно?» — «Я желаю, дабы ты хоть что-то сообщил», — парирую я. «Это ты ко мне пришла», — напоминает он. Он может без звучно просидеть час. И сидит.

Что касается того, кто из нас более терпим к пустоте, то я ему не соперник.

Он проводил целые субботние дни, театрально развалившись перед телевизором, настроенным на метео-канал.

Итак, сейчас я пропустила кроме того поверхностные вступительные вопросы в соответствии с теории, по которой избегающие легкой болтовни все же нуждаются в ее расслабляющем эффекте, но обучились перекладывать всю работу на чужие плечи. К тому же еще не прошло возбуждение от беседы с Лореттой Гринлиф. Может, то, что ему удалось вовлечь собственную маму в хвастовство связью с его мерзким зверством, принесет ему некое удовлетворение.

Но, наверное, мой мессианский порыв взять на себя ответственность за четверг думается Кевину воровством.

— Прекрасно, — сообщила я решительно. — Мне нужно знать. Ты винишь меня? Если ты так думаешь, сообщи прямо.

Именно это ты говоришь своим психологам либо они говорят это тебе? Все следы ведут к твоей матери?

— С чего это вся честь тебе? — огрызнулся он.

Беседа, которую я вычислила на час, закончилась за девяносто секунд. Мы.

— Кевин, ты прекрасно не забываешь собственный раннее детство? — Я где- то прочла, что люди довольно часто начисто вычеркивают из памяти тяжелое детство.

— А что в том месте не забывать?

— Ну, к примеру, ты до шести лет ходил в памперсах.

— Ну и что? — В случае если я сохраняла надежду смутить его, то не преуспела.

— Возможно, это было не очень приятно.

— Тебе.

— И тебе также.

— Из-за чего? — кротко задал вопрос он. — Было тепло.

— Недолго.

— А я продолжительно и не ходил. Ты была хорошей мамочкой.

— Разве дети в садике не смеялись над тобой? Я все время волновалась.

— О, само собой разумеется, заснуть не имела возможности.

— Я волновалась, — упрямо повторила я.

Кевин пожал одним плечом:

— А из-за чего они должны были смеяться? Мне это сходило с рук, а им нет.

— Мне легко весьма интересно. Сейчас ты имел возможность бы пролить свет на ту отсрочку. Твой папа достаточно тебе показывал.

— Кевви-уэвви! — фальцетом заворковал он. — Детка лапочка! взглянуть на папочку! Взгляни, как он делает пи- пи в унитазик!

Тебе также понравится, Кевви-пупсик! Разве не здорово быть, как папочка, пи-пи, пи-пи в унитазик? Папочка тебе окажет помощь.

Меня поразило, как складно Кевин передразнил тебя; в большинстве случаев он старается не демонстрировать наличие у себя мозгов.

— Хорошо, — сообщила я. — Ты не желал пользоваться туалетом для себя и для нас… для меня. Но из-за чего ты не сделал это для твоего отца?

— Ты уже громадный мальчик! — жеманно заговорил Кевин. — Ты мой громадной мальчик! Ты мой мелкий мужчина! Господи.

Какой дебил.

Я поднялась.

— Ни при каких обстоятельствах больше не смей так сказать. Ни при каких обстоятельствах, ни при каких обстоятельствах не смей так сказать. Ни при каких обстоятельствах, ни единого раза!

— Либо что, — негромко сообщил он. В его глазах замелькали радостные искорки.

Я опустилась на стул. Я не должна была поддаваться на его провокацию. В большинстве случаев и не поддаюсь.

И все же каждая насмешка над тобой…

О, может, я обязана вычислять себя удачливой, раз он не нажимает на эту кнопку чаще. Действительно, сейчас он в некоем смысле все время на нее давит. Другими словами солидную часть его детства его узкое угловатое личико дразнило меня моим собственным отражением, но за последний год оно начало округляться, и я определю твои черты. Не смотря на то, что я вправду в то время, когда- то жадно искала в лице Кевина сходство с

его отцом, сейчас я без конца борюсь с безумной мыслью, что он делает это специально, дабы вынудить меня мучиться. Я не хочу видеть это сходство. Я не желаю подмечать те же самые манеры, тот же характерный взмах руки; так ты отмахивался от всяких пустяков, как, к примеру, в то время, когда один сосед за вторым запрещали своим детям играться с твоим сыном.

Наблюдать на твой сильный подбородок, поджатый в безрадостной мине, твою широкую безыскусную ухмылку, умело преображенную в ухмылку, — все равно что наблюдать, как твой супруг сходит с ума.

— А что бы сделал ты на отечественном месте? С мелким мальчиком, что настойчиво гадит в брюки, в то время, когда ему пора в школу?

Кевин еще больше навалился на распластанную на столе руку.

— Ты же знаешь, что делают с кошками. Они гадят в доме, и их тычут носами в собственное дерьмо. Им это не нравится.

Они пользуются лотком.

Он удовлетворенно откинулся на спинку стула.

— Это неподалеку от того, что сделала я, не так ли? — быстро сообщила я. — не забываешь? До чего ты меня довел? Как я наконец вынудила тебя сходить в туалет?

Он с нежностью совершил пальцем по узкому белому шраму на своем предплечье около локтя, как словно бы погладил домашнего червячка.

— Само собой разумеется.

В этом слове я почувствовала что-то новенькое; я почувствовала, что он вправду не забывает, в то время как другие воспоминания были фальшивыми.

— Я гордился тобой, — промурлыкал он.

— Ты гордился собой. Как в большинстве случаев.

— Эй. — Он согнулся вперед. — Это был твой самый честный поступок.

Я завозилась, собирая сумку. В случае если я когда-то и жаждала его восхищения, то не за это; за что угодно, лишь не за это.

— Подожди, — сообщил он. — Я ответил на твой вопрос. Сейчас ответь на мой.

Это было что-то новенькое.

— Прекрасно. Валяй.

— Те карты.

— Что именно?

— Из-за чего ты покинула их на стенах?

Кевин «не забывал» тот инцидент лишь вследствие того что я годами отказывалась срывать со стенку заляпанные карты и не давала тебе закрасить их, на чем ты настаивал. Кевин был, как ты много раз повторял, плохо мелким.

— Я покинула их, дабы сохранить рассудок. Мне нужно было видеть, что ты сделал со мной. Я должна была протянуть руку и прикоснуться.

Мне нужно было подтверждение того, что я не придумала твою злобу.

— Да, — протянул он, опять поглаживая собственный шрам. — Я тебя осознаю.

Франклин, обещаю, я в обязательном порядке растолкую, лишь не на данный момент. на данный момент я не могу.

Ева

Января 2001 г.

Дорогой Франклин,

Забудь обиду, что оборвала письмо на полуслове и без того продолжительно тянула с объяснением. Этим утром по дороге на работу я отыскала в памяти еще одну сцену суда. Технически я дала фальшивое показание под присягой. Я просто не считала, что обязана поведать судье с пронзительным взором то, что десять лет скрывала от собственного мужа. (Я ни при каких обстоятельствах прежде не встречала аналогичного врожденного недочёта: через чур маленькие зрачки придавали ей ошеломленный, мёртвый вид, как у персонажа из мультипликационного фильма, которого только что огрели сковородкой по голове.)

— Мисс Качадурян, вы либо ваш супруг били вашего сына? — Юрист Мэри грозно навис над свидетельским местом.

— Принуждение всего лишь учит ребенка тому, что физическая сила — приемлемый метод добиться собственного, — продекламировала я.

— Суд неимеетвозможности не дать согласие с вами, мисс Качадурян, но крайне важно четко прояснить для протокола: вы либо ваш супруг когда-либо избивали Кевина, пока он был на вашем попечении?

— Само собой разумеется нет, — твердо ответила я и после этого негромко добавила «само собой разумеется нет». В этот самый момент же пожалела об этом повторе. Имеется что-тс плутоватое в любом утверждении, которое считают необходимым повторять.

Покидая свидетельское место, я зацепилась за гвоздь в полу и содрала с каблука лодочки тёмную резиновую набойку. Я дохромала до собственного стула, думая, что лучше сломанный каблук, чем долгий древесный шнобель.

Хранение секретов — целая наука. Я ни при каких обстоятельствах не считала себя хорошей лгуньей, но, потренировавшись, переняла кредо хитрецов: неправда не нужно изобретать, на лжи нужно жениться. Успешную неправда нельзя ввести в данный мир и капризно кинуть; неправда нужно лелеять, и с намного большей преданностью, чем правду, которая остается легкомысленно правдивой без всякой помощи.

В противоположность этому моя неправда нуждалась во мне, так же как я нуждалась в ней, и потребовала постоянства брака : до тех пор пока смерть не разлучит нас.

Я осознаю, что тебя смущали памперсы Кевина, не смотря на то, что ни в коей мере не смущали его самого. Мы уже пользовались самыми громадными; еще мало — и было нужно бы заказывать по почте те, что используются при недержании. Не обращая внимания на бессчётные управления для своих родителей, призывающие к толерантности, ты сохранил старомодную мужественность, которую я обнаружила страно привлекательной. Ты не желал, дабы твой сын был слабаком, эргономичной мишенью для издевательств и дабы не цеплялся за талисман младенчества, столь дешёвый взорам окружающих, потому, что нереально было не осознать, из-за чего так пузырятся брюки ребенка. «Господи, — в один раз проворчал ты, в то время, когда Кевин уже дремал, — из-за чего он неимеетвозможности громадный палец?»

Но и ты в юные годы вел нескончаемое сражение со своей матерью, не хотя спускать за собой воду, потому, что в один раз вода в унитазе перелилась через край, и любой раз, нажимая на ручку, ты с кошмаром воображал, как кучи экскрементов изрыгаются нескончаемым потоком на пол ванной помещения наподобие «сортирной» версии «Ученика колдуна». Я дала согласие с тем, что вправду трагично, в то время, когда дети получают неврозы из-за писанья и каканья, и не следует тратить попусту собственные душевные силы.

В общем, я не стала спорить с новой теорией приучения детей к горшку, лишь в то время, когда они «готовы». Однако мы оба были в отчаянии. Ты начал допрашивать меня, видел ли он, как я пользуюсь туалетом в течение дня (мы не были уверены, обязан он это видеть либо нет), либо, может, я сообщила что-то такое, что напугало его и отвратило от этого трона цивилизованной судьбе, если сравнивать с чем такие любезности, как пожалуйста и благодарю, были несущественны, как бумажные салфетки.

Ты поочередно обвинял меня в том, что я через чур много либо через чур мало значения придаю этому вопросу.

Непременно, через чур мало значения я придавать не имела возможности, потому, что эта стадия развития, пропущенная отечественным сыном, тиранила мою жизнь. Ты обязан не забывать, что лишь благодаря новому образовательному духу патологического нейтралитета (дескать, нет хуже либо лучше, а просто по-второму) и парализующему страху судебного преследования (американцы все чаще отказываются делать что угодно от проведения утопленникам дыхания рот в рот до увольнения с работы некомпетентных дебилов) Кевину не внесли предложение явиться в тот дорогой детский садик в Найаке, в то время, когда он обучится ходить на горшок.

И однако воспитательница не планировала менять памперсы пятилетнему мальчику, объявив, что ее смогут обвинить в совращении малолетних. (В то время, когда я тихо сказала Кэрол Фабрикант о маленькой странности Кевина, она искоса взглянуть на меня и сухо заявила, что подобное необыкновенное поведение время от времени есть криком о помощи. Всю следующую семь дней я с кошмаром ожидала стука в дверь и полицейской автомобили у порога с проблесковым фонарем на крыше.) Итак, не успевала я покинуть Кевина в «Учим с любовью» в девять утра и приехать к себе, как приходилось возвращаться к 11.30 с изрядно потертой сумкой, набитой памперсами.

В случае если Кевин выяснялся сухим, я растрепала его волосы и просила продемонстрировать, что он нарисовал. Действительно, я приблизительно воображала, что замечу, поскольку на отечественном холодильнике красовалось хватает образчиков его «творчества». (Тогда как другие дети перешли к большеголовым человечкам с ручками-ножками- палочками и пейзажам с клочком светло синий неба наверху, Кевин все еще малевал зигзагообразные каракули тёмным и лиловым карандашами.) Но через чур довольно часто дневная передышка заканчивалась телефонным звонком: мисс Фабрикант информировала меня, что Кевин промок полностью и другие дети жалуются на вонь.

Не могу ли я?.. Вряд ли я имела возможность сообщить «нет». Так, забирая его из «Учим с любовью» в два часа дня, я успевала побывать в том месте раза четыре.

Прощай надежды на свободное время вместе с фантазией, которую я, вопреки всему, еще лелеяла: возвратиться директорствовать в НОК.

Если бы Кевин был уступчивым, энергичным мальчиком с одной лишь данной неприятной проблемой, может, воспитательница и жалела бы его. Но отношения мисс Фабрикант с нашим сыном не процветали по вторым обстоятельствам.

Возможно, мы совершили неточность, дав Кевина в детский сад Монтессори с философией оптимистичного взора на людскую природу. Это направляемое, но бессистемное образование — детей помещают в «стимулирующую» среду с играми, алфавитными кубиками, ростками и счётами гороха — предполагало, что дети рождаются самоучками. Но мой персональный опыт подсказывает, что люди, предоставленные самим себе, могут похвалиться одним из двух достижений: ничего особого и ничего хорошего.

В первом рапорте об «удачах» в том ноябре упоминалось, что Кевин «пара некоммуникативный» и «возможно, испытывает недостаток в помощи при овладении начальными навыками». Мисс Фабрикант терпеть не могла осуждать собственных подопечных, исходя из этого я еле заставилаее сделать перевод: первые два месяца Кевин вяло сидел на стульчике среди класса и тупо таращился на слоняющихся около детей.

Я знала тот взор, преждевременно старческий, тусклый взор, иногда вспыхивающий презрительным недоверием. В то время, когда Кевина заставляли играться с другими мальчиками и девочками, он отвечал, что все их игры «глупые», и произносил это с той усталой вялостью, которую в школепреподаватель истории принял за опьянение. Я так и не выяснила, как мисс Фабрикант убедила Кевина создавать те мрачные, неистовые картинки.

Мне было весьма тяжело всегда восхищаться его карандашными каракулями. Весьма скоро истощился мой запас комплиментов («Тут так много энергии, Кевин!») и творческих интерпретаций («Это буря, дорогой? Либо, может, это пучок волос, каковые мы добываем из стока ванны?»).

Не легко восхищаться волнующим выбором цвета, если он рисует только тёмным, коричневым и фиолетовым карандашами, и я кротко внесла предложение ему — раз уж слишком общий экспрессионизм пятидесятых зашел в тупик — постараться нарисовать птичку либо дерево. Но для мисс Фабрикант дикие натюрморты Кевина

являлись доказательством того, что способ Монтессори может сказать чудо и с дверным упором. Однако кроме того Кевин, владеющий бесплатно поддерживать статическое равновесие весьма долго, в итоге пробовал Хоть мало приукрасить жизнь, что он так убедительно показал в четверг. К концу учебного года мисс Фабрикант, должно быть, ностальгировала по тем дням, в то время, когда Кевин Качадурян полностью ничего не делал.

Может, само собой очевидно, что ростки горошка умирают, как и заменившие их авокадо, но одновременно с этим я увидела исчезновение собственной бутылочки с отбеливателем. Загадки были и раньше: начиная с определенного дня в январе, когда я вводила Кевина за руку в класс, маленькая девочка с кудряшками как у Ширли Темпл начинала плакать, и плакала все отчаяннее, пока в какой-то момент в феврале по большому счету не пришла в детский садик.

Один мальчик, враждебный и неугомонный в сентябре, один из тех забияк, что постоянно бьют взрослых по ногам и толкают вторых детей в песочнице, внезапно стал немногословным и замкнутым и начал страдать ужасными необъяснимым ужасом и приступами астмы перед шкафом, в пяти футах от которого начинал задыхаться. Какое отношение все это имело к Кевину? Я не знаю; может, и никакого.

А кое-какие инциденты были в полной мере безобидными, как в тот раз, в то время, когда мелкий Джейсон сунул ножки в собственные краснык сапожки и понял, что они набиты остатками яблочного пирога. Детская игра… в случае если это вправду детская игра… мы бы сошлись во мнениях.

Само собой разумеется, более всего мисс Фабрикант огорчало то, что друг за другом ее подопечные стали регрессировать в области пользования горшком. В начале года мы с ней сохраняли надежду, что Кевина вдохновит пример одноклассников, но, опасаюсь, случилось обратное, и к Январю в группе был уже несколько шестилетка в памперсах, а трое либо четверо.

Еще больше меня расстроила парочка случайностей.

в один раз утром очаровательная малышка по прозвищу Маффет принесла по заданию «продемонстрируй и поведай» чайный сервиз. Это был не простой сервиз, а произведение искусства из множества предметов, любой из которых лежал в комфортном бархатном гнездышке коробки из красного дерева. Позднее мама Маффет раздраженно пыхтела, что это была фамильная сокровище, которую разрешалось выносить из дома только по особенным случаям.

без сомнений, данный сервиз по большому счету не следовало приносить и детский сад, но малышка так гордилась им и обращалась с ним с таковой осторожностью, так бережно расставляла чашечки на блюдечках с фарфоровыми ложечками перед дюжиной одноклассников, сидевших за мелкими столиками. По окончании того как она разлила «чай» (вездесущий ананасно-грейпфрутовый сок), Кевин поднял за маленькую ручку собственную чашку, как будто бы провозглашая тост, и уронил ее на пол.

В мгновение ока все одиннадцать детей последовали его при — меру. Опоздала мисс Фабрикант забрать обстановку под контроль, как все блюдца и чашки рассыпались дождем фарфоровых осколков. В то время, когда мать Маффет приехала в тот сутки за рыдающей дочерью, от