Становление истории как науки

Введение

Познание по большому счету и научное познание в частности сделалось предметом очень внимания философов задолго до появления «эпистемологии/гносеологии».

Древняя философия

Одним из первых эпистемологическую проблему ставит Парменид, вводя различия между мнением и истиной. Истина — это знание бытия, исходя из этого её главными параметрами являются непротиворечивость, вечность и постоянство. Платон разрабатывает один из первых способов познания — диалектику — прояснение идеи в ходе диалога.

Истина тут выступает в качестве консенсуса. Аристотель закладывает базы рационализма, разрабатывая таковой способ познания как аналитика.

Философия средневековья разглядывает знание как благодать, исходящую от Всевышнего. Всевышний себя обнаруживает в творении и в откровении, исходя из этого эпистемология делается герменевтикой — мастерством истолкования Библии. Ориген разрабатывает учение о трёх уровнях понимания.

Схоласты разрабатывают концепцию дедуктивного метода получения знания.

В новоевропейской философии осуществляется т. н. гносеологический поворот, т. е. вопросы познания становятся центральной темой философии. Тут соперничают традиции рационализма (Декарт, Лейбниц) и эмпиризма (Локк, Юм), первая из которых продолжает схоластическую традицию дедуктивного познания, а вторая утверждает тезис, в соответствии с которому всякое знание происходит из опыта.

Германская хорошая философия

Кант ставит вопрос о предпосылках знания, другими словами о сфере трасцендентального и отрицает возможность адекватного познания мира.

В гегелевском понимании вопроса логика целиком и полностью, без иррационального остатка, покрывает собою все поле неприятностей познания, не оставляет за пределами собственных границ ни образов созерцания, ни образов фантазии. Она включает их рассмотрение в качестве внешних (в чувственно принимаемом материале осуществленных) продуктов деятельной силы мышления, потому что они — то же самое мышление, лишь опредмеченное не в словах, умозаключениях и суждениях, а в чувственно противостоящих личному сознанию вещах (поступках, событиях и т. д.). Логика полностью и без остатка сливается тут с теорией познания вследствие того что все остальные познавательные свойства рассматриваются как виды мышления, как мышление, еще не достигшее адекватной формы выражения, еще не созревшее до нее.

Неокантианство

Лишь к концу XIX столетия термин «гносеология» входит в обиход в качестве обозначения особенной науки, особенной области изучений, которая в составе прошлых хороших философских совокупностей какое количество-нибудь четко не выделялась, не конституировалась не только в особенную науку, но кроме того в особенный раздел.

Становление истории как науки

История как наука появляется в рамках рационализма. Способ реконструкции отдельных их-последовательности и фактов событий в это время практически основывался на учении о способе Декарта.

Критический способ последовательно реализуется историками Просвещения. Британский первой половины и — историк конца XVIII в. лорд Болингброк именно на базе критического способа формулирует собственную главную задачу:

«Мы должны шепетильно и беспристрастно изучить основания, и в то время, когда найдём, что они маловероятны либо вовсе немыслимы, будет нелепо ожидать чего-либо лучшего в воздвигнутом на таком фундаменте сооружении. Осуществить такое изучение нужно, дабы мы из-за собственной неосведомленности безоговорочно не приняли на веру вывод авторитетов…».

11 Болингброк. Письма об пользе и изучении истории. М., 1978. С. 9.

Болингброк разглядывает историческое знание как знание выводное, приобретаемое всецело из исторических источников, и с этим связывает границы возможностей исторического познания:

«В то время, когда неполнота обусловлена отсутствием исторических записей — либо тем, что они первоначально не велись, либо тем, что они были потеряны в следствии опустошения государств, других бедствий и истребления народов, происходивших в течение многих лет, либо же тем, что фанатизм, соображения политики и злой умысел соединили свои силы, дабы стереть с лица земли их намеренно, — мы должны согласиться со своим неведением, и в этом нет громадной беды».12

Не следует разъяснять, что в случае если историк не видит громадной беды в недочёте исторических данных, то это указывает, что его интересует не постоянный исторический процесс, а отдельные исторические события.

Эпистемология рационализма потребовала критического отношения к фактам, что привело историков к необходимости сопоставления данных различных источников. Болингброк так обрисовывает основания критического способа в истории:

«Защищенный от обмана, я могу согласиться с неосведомленностью. Но в то время, когда исторические записи не всецело отсутствуют, в то время, когда одни из них были потеряны либо стёрты с лица земли, а другие сохранены и взяли распространение, тогда мы подвергаемся опасности быть одураченными; и воистину должен быть слеп тот, кто принимает за правду историю какой бы то ни было религии либо народа, а в еще большей мере — историю какой-либо секты либо партии, не имея возможности сопоставить ее с другой исторической версией.

Здравомыслящий человек не будет так слеп. Не на единственном свидетельстве, а на совпадении свидетельств станет он утверждать историческую истину. В случае если совпадения нет вовсе, он не будет доверять ничему; если оно имеется хоть в чем-то немногом, он соразмерит соответственно собственный согласие либо несогласие.

Кроме того не сильный луч света, блеснувший из чужеземного исторического повествования, довольно часто разоблачает целую совокупность лжи; а также те, кто заведомо извращает историю, часто выдают себя в следствии невежества либо небрежности».

Болингброк последовательно обосновывает значение способа критики исторических источников, говоря о необходимости не только фактографического сопоставления различных свидетельств, но и обстоятельств и учёта цели их создания:

«…в то время, когда историй и исторических хроник достаточно, то кроме того те, что фальшивы, содействуют обнаружению истины. Воодушевляемые различными страстями и задуманные во имя противоположных целей, они противоречат друг другу, а противореча, — выносят друг другу обвинительный вердикт. Критика отделяет руду от породы и извлекает из разных авторов всю историческую правду, которая только частично могла быть отыскана у каждого из них в отдельности; критика убеждает нас в собственной правоте, в то время, когда она основывается на здравом смысле и излагается беспристрастно»’3.

Так, для историков эры Просвещения исторический источник в полной мере определенно есть объектом сравнительного изучения.

Отметим еще один нюанс критики исторических источников, на что кроме этого обратили внимание историки Просвещения, а также Болингброк, — необходимость изучения личности автора исторического источника:

«В то время, когда честность при изложении факта приводит к сомнению, мы добываем истину, сопоставляя разные сообщения, подобно тому как мы высекаем пламя, ударяя сталью о кремень. В то время, когда суждения создают чувство пристрастных, мы можем сделать выводы самостоятельно либо принять суждения авторов, сделав узнаваемые поправки. Достаточно мало природной проницательности, дабы выяснить, какая нужна поправка — в зависимости от конкретных событий судьбы авторов либо неспециализированного склада их ума, и тем самым нейтрализовать действие этих факторов»14.

Так, уже в рамках рационалистической философии зарождается критическое отношение к сообщениям исторических источников, что ведет к их сопоставлению как к одному из главных методологических требований. Но в качестве критерия сопоставления, основания выбора между свидетельствами, каковые противоречат друг другу, выступает только «здравый суть» историка.

Каким же образом эти установленные критическим способом факты связывались между собой? Очень важно, что история еще не осмысливается как процесс: для историков и философов впредь до эры Просвещения история является собраниемфактов, каковые могут служить образцами, примерами. Болингброк писал:

«…изучение истории думается мне из всех других занятий наиболее подходящим, дабы воспитывать в нас личную и публичную добродетель»16.

Младший французский современник лорда Болингброка Габриэль-Бонно де Мабли начинает собственный трактат «Об изучении истории» с введения, которое именуется «История должна быть школой нравственности и политики», где он пишет, адресуясь Его Светлости принцу Пармскому:

«Старайтесь, Ваша светлость, сохранить в себе эти первые эмоции, порожденные чтением старой истории. Восторг перед великими примерами древности откроет Вашей душе любовь к настоящей славе и вынудит Вас беспокоиться пороков, неспециализированных для всех людей, и предубеждений, характерных правителям»17.

17 Мабли Г.-Б. де. Об изучении истории. О том, как писать историю: Пер. с фр. М., 1993. С. 8.

В то время, когда история не рассматривается как процесс, не ставится и задача ее целостного осмысления. Критерии для оценки фактов черпались в основном в сфере моральных категорий. Что же касается оценки больших исторических периодов, историки данной эры разделяли всю историю на эру варварства и на современный им век Просвещения.

Шидер пишет: «Историография Просвещения не знала сравнительного способа в строгом смысле этого слова»20. Шидер Т. границы и Возможности сравнительных способов в исторических науках// методология и Философия истории: Сб. ст. М., 1977.

С. 146.

Шидер уверен в том, что, сравнивая отдаленные эры либо неевропейские культуры с современной им эрой, историки Просвещения использовали сравнение практически инстинктивно, а главная мысль заключалась в обнаружении «тождественности людской рода в произвольных его проявлениях».

Для историков Просвещения задача сравнения — обнаружение неспециализированного в разных исторических феноменах.

Аналитически сравнение начинается с установления сходства сравниваемых объектов. Тут мы видим, что в ходе развития истории как науки обнаружение неспециализированного, в качестве осознанной цели изучения и генетически предшествует обнаружению различий.

Сравнение выступает как метод обобщения, создания отвлеченного понятия, с его помощью, согласно точки зрения Болингброка, «…любой человек может… каждый день продвигаться к тем идеям, к тем предвечным сущностям, …каковые недоступны людским существам на практике, но в громаднейшем приближении к каким состоит совершенство отечественной природы…»22.

Мабли пишет о нецелесообразности в историческом повествовании злоупотребления небольшими подробностями:

«Сколь бы ни были нужны эти подробности, пускай историк, что желает просвещать и в один момент нравиться… выбирает среди них те, что самый способны сделать истину возбуждающей и приятной для ума»23.

Историография Просвещения остается так же, как и прежде в основном фактографичной.

Но возможно подметить и новое ее свойство — напряженный поиск причинно-следственных связей, рациональных объяснений в истории.

Прослеживание цепочек причинно-следственных связей являлось объединяющим причиной в историческом изучении. А достижение целостности нереально без обнаружения специфики составляющих. Так, сравнение как метод обобщения дополняется поиском различий частей целого.

Приведем (с некоторыми сокращениями) пример для того чтобы рассуждения из V письма «Об пользе и изучении истории» лорда Болингброка: «Имеется монархия, кроме этого безотносительная монархия — я имею в виду китайскую, — где управление осуществляется со времени установления татарского господства по приказаниям правителя несколькими разрядами мандаринов и в соответствии с рекомендациями и мнениями советов нескольких рангов; зачисление в разряды и эти классы зависит от свойств кандидатов, тогда как продвижение в них зависит от их поведения и совершённых ими тех либо иных улучшений. При таком правлении ни неуместно, ни смешно, дабы любой из подданных, которого к этому побуждают события либо его способности, сделал историю средством изучения политической науки и готовил себя таким и любым вторым методом к публичному служению.

Это кроме этого не страшно и не приносит чести, которая стоила бы того, дабы пренебречь опасностью, раз, в соответствии с старому установлению этого правительства, частные лица, как и национальные рекомендации, есть в праве делать представления правителю о злоупотреблениях его администрации. Но все же люди в том месте не владеют теми же возможностями заниматься национальными делами, какие конкретно свободная форма правления по собственной природе предоставляет гражданам.

У нас — а у нас черты свободной формы правления до сих пор, по крайней мере, сохранились — люди бывают предназначены к национальной деятельности не только благодаря их талантам и положению, что имеет место и в других государствах; многим предоставлено это право их рождением, и любой человек может посвятить себя данной деятельности и принять в той либо другой степени участие в управлении независимо от того, призван он правителем либо нет. При абсолютизме всякое публичное служение имеется служение правителю, и он назначает всех тех, кто помогает обществу. При свободном правлении четко определенным и главным есть служение обществу…»24.

Так, историография рационализма — и особенно ее высшее проявление в эру Просвещения — создала принципысравнительного анализа исторических источников и неотрефлексированно, но очень деятельно применяла сравнение исторических явлений, что было обусловлено рвением к обнаружению неспециализированных общества природы и начал человека.

Критерием для сравнения в любых ситуациях выступал здравый суть историка. Установленные так исторические факты выстраивались в хронологические последовательности и связывались в причинно-следственные цепочки кроме этого на базе «здравого смысла».

Напоследок увидим, что правила, предложенные историками эры Просвещения, потом были восприняты и другими направлениями научного исторического знания.